— Глядите на Ингрэма! Он взбесился!
Остальные обернулись, не зная, чего ожидать, и в этот момент Ингрэм бросился сквозь них. Они показались ему скорее тенями, чем живыми людьми. Раньше он умел прорываться через линию тренированных и готовых к бою спортсменов. И сейчас юноша пронесся сквозь толпу не ожидавших нападения ковбоев и шахтеров, словно их и не было. Добежав до камеры, он захлопнул дверь с такой силой, что пружинный замок щелкнул и ключи с громким звоном упали на пол.
За ключами тут же протянулась рука; Ингрэм наступил на запястье — в ответ раздался вопль боли.
В ту же секунду две руки крепко охватили его туловище.
Разумеется, на футбольном поле это было бы нечестно; но это было не футбольное поле. Ингрэм крепко приложил кулаком в ухо противнику, и хватка ослабла. Но к нему уже бежали другие, мешая друг другу, не оставляя себе места для действия. А священник стоял, прижавшись спиной к двери камеры, в которой был заперт Моффет и полдюжины его несостоявшихся линчевателей. Положение было безвыходное.
Нервное напряжение, от которого еще несколько минут назад он дрожал, словно перепуганный замерзший ребенок, сейчас, в этот критический момент, помогало ему двигаться со скоростью молнии. Ни один его удар не прошел впустую. Не видя перед собой ничего, кроме чьей-то челюсти, он посылал удар за ударом в самый центр этой атакующей людской массы, разделив толпу надвое.
К нему тянулись руки, над его головой просвистела пущенная из ружья пуля. Но Ингрэм отмахнулся от наседавших, вырвав у кого-то из рук ружье. Едва он сделала шаг вперед, люди отступили, завопив от страха. Два или три человека повалились на пол. Перешагивая и наступая на упавших, Ингрэм свирепо врезался в колышущийся дикий рой. Удар приклада пришелся по чему-то мягкому; раздался крик боли. Ружье развалилось, словно оно было сделано из бумаги. В лицо Ингрэма плюнул огнем чей-то пистолет. Священник ткнул голым ружейным стволом в направлении слепящей вспышки; послышался стон и глухой стук падающего тела.
Паника охватила толпу, замкнутую в узком коридоре. Людям не хватало места, чтобы воспользоваться численным преимуществом. Многие падали прежде, чем неумолимый воин успевал обрушить на их головы свой праведный гнев. Нападавшие ринулись прочь; Ингрэм следовал по пятам.
Они бежали, сбивая друг друга с ног, наступая друг на друга; некоторые, набравшись смелости, оборачивались, пытаясь ударить своего противника, который казался им великаном.
Полдюжины раз в него стреляли почти в упор. Но паника заставляла дрогнуть руки, державшие пистолеты, и Ингрэм невредимым продвигался сквозь толпу, безжалостно нанося удары кулаком и попирая стонавших людей ногами.
Наконец толпа нарушителей порядка изверглась из задней двери тюрьмы. Когда она рассеялась, лежавшие на полу трое перепуганных беглецов кое-как поднялись на ноги, пошатываясь, миновали Ингрэма и растворились в спасительной темноте.
В эту дверь шагнул и Ингрэм. Он потряс сломанным ружьем вслед толпе, которая, убегая, крутилась и бурлила, как горный поток. Те, кто был позади, нажимали на передних; а оставшиеся в тюрьме больше смерти боялись оказаться лицом к лицу с этим жутким священником.
— Вы, трусливые псы! — крикнул Ингрэм громовым голосом. — Дверь тюрьмы открыта. Приходите, когда будете готовы! В следующий раз я встречу вас пулями — и буду стрелять наверняка. Слышите?!
Толпа издала вопль ярости. Несколько пуль просвистело мимо головы Ингрэма. Он расхохотался в лицо толпе, и шагнул назад в дверной проем.
Не закрывая дверь, он зажег фонарь, один из тех, что обронили убегавшие. В его свете оказался бы всякий, кто попытался бы переступить порог; но было бы странным, если бы запуганное до смерти войско линчевателей осмелилось приблизиться хоть на шаг.
Из камеры, где зачинщики оказались запертыми вместе с Рыжим Моффетом, теперь доносились громкие мольбы о помощи. Несостоявшиеся линчеватели выкрикивали имена своих соратников, которым посчастливилось убежать. Они умоляли открыть ту самую дверь, которую совсем недавно отпирали с таким ликованием.
Какой-то человек поднялся с пола, цепляясь за заднюю дверь тюрьмы, и пошатываясь, направился к Ингрэму. Это был Дик Бинни; по лицу его — куда пришелся удар прикладом тяжелого кольта — струилась кровь. В каждой руке у него было по пистолету, губы беззвучно шевелились. Ингрэм подумал, что никогда не видел человека в таком отчаянии.
— Ингрэм, — сказал заместитель шерифа, — Благослови тебя Бог за то, что ты дал мне шанс поквитаться с ними! О, негодяи! Они за это заплатят! Они за это заплатят!
В коридоре лежали пять человек, некоторые из них были без сознания, другие корчились от боли, не осмеливаясь просить помощи. По всему полу было разбросано оружие. Шериф и Ингрэм собрали его и сложили в углу. Вскоре вернулись помощники шерифа и, стремясь загладить свою вину, предложили охранять пленников. Их предложение было принято в презрительном молчании, и шериф направился к главному «призу» сегодняшнего вечера — шестерым зачинщикам, запертым в камере Рыжего Моффета.
Там Дик Бинни обнаружил странную картину.
Несмотря на то, что эти шесть человек были хорошо вооружены — по сути, вооружены до зубов, — им и в голову не пришло сопротивляться. Они столпились у решетки и жалобно умоляли шерифа выпустить их. Они обещали словно нашкодившие дети, что с этого момента будут вести себя хорошо. Они клялись заместителю шерифа в вечной благодарности.
Услышав это, Дик Бинни злобно ухмыльнулся. Он открыл дверь и позволил арестованным выйти по одному, тщательно обыскивая каждого и отбирая оружие. Затем они оказались в распоряжении Реджинальда Ингрэма. Несостоявшиеся линчеватели покорно шли перед ним, как стадо овец перед пастухом.
Потому что преподобный Реджинальд Ингрэм очень сильно изменился.
Одна из пуль оцарапала ему ухо, и его одежда была забрызгана кровью. Пиджак был разорван на спине. Один рукав рубашки оторвался напрочь, являя взору обнаженную руку, на которой перекатывались железные мускулы. И, наверное, самым главным украшением священника был огромный синяк — уже наливавшийся черно-синим — который закрывал один глаз, так что прищур Ингрэма казался прищуром самого дьявола.
Этот жуткий великан велел своим пленникам выстроиться вдоль стены, подгоняя их стволом ружья, выглядевшим в его руках куда ужаснее, чем заряженное оружие. Затем Ингрэм обратился к упавшим духом пленникам с веселым презрением. Их задержат за попытку убийства, сообщил он, и обращаться с ними будут так, как следует обращаться с трусами. Он сорвал с их лиц маски и назвал всех по имени. А они лишь тряслись от страха и пятились прочь.
Заместитель шерифа запер нарушителей порядка по одному в соседних камерах. Какое жалкое зрелище они собой представляли! К ним присоединились и трое еще не до конца пришедших в себя мужчин, буквально затоптанных Ингрэмом в коридоре. Остальные две его жертвы годились скорее для больницы, чем для тюрьмы, и помощники Бинни, как могли, оказали им медицинскую помощь.
Шум за стенами тюрьмы внезапно стих. Бинни опасливо выглянул в открытую заднюю дверь, подозревая, что враги могли тайно спланировать новое нападение, однако в поле зрения не было ни души. Видимо, хорошенько поразмыслив, нападавшие решили, что этой ночью сделали уже достаточно — точнее, попытались сделать. Вспомнив вдруг, что дома их ждут важные дела, они потихоньку разбежались.
Замок камеры щелкнул девятый раз, и уже девять человек сыпали проклятьями или стонали за своими решетками, когда на голое плечо священника опустилась рука. Он обернулся и оказался нос к носу с Рыжим Моффетом, на лице которого сияла победная ухмылка.
— Старина, — сказал Моффет, — из всего хорошего, что когда-либо для меня делали, лучшее…
Его речь прервал львиный рык священника:
— Моффет, с какой стати ты вышел из своей камеры?! Возвращайся туда немедленно!
— Я? — переспросил Моффет, моргнув от удивления. — Послушай, Ингрэм, ты вдоволь порезвился с овцами, но это не значит, что…
— А ну марш в свою камеру… щенок! — приказал Ингрэм.
— Только после тебя… — начал Рыжий Моффет.
Сообразив, что его слова не оказывают особого эффекта на это забрызганное кровью оборванное чудовище, Рыжий сопроводил свою речь мощным ударом правой снизу, прямо в челюсть Ингрэму.
Это был честный удар, от всего сердца, известный во многих городах и лагерях ковбоев Западных штатов. Когда он достигал цели — это была верная смерть, внезапный мрак или долгий сон. Но на этот раз удар почему-то не достиг цели. Голова священника слегка отклонилась в сторону, и тяжелая рука Моффета пронеслась у него над плечом; а потом, когда Рыжий стремительно вошел в клинч, Ингрэм двинул правым кулаком от колена, вложив в этот удар всю силу своей распрямившейся спины.
Удар пришелся Моффету точно под челюсть, заставил ноги ковбоя оторваться от пола, а голову — резко откинуться на спину. Сознание Рыжего окутала пелена тьмы, колени подкосились, и он рухнул на руки Ингрэму.
Священник поднял ковбоя и отнес в его камеру, бережно положил на койку и сложил ему руки на груди.
— Ты часом не убил его, Ингрэм? — в благоговейном ужасе спросил заместитель шерифа, не отрывавший взгляда от Моффета, пока Ингрэм выходил из камеры и закрывал дверь.
— Нет, — сказал Ингрэм, — он придет в себя через несколько минут. И, — добавил он, оглядевшись, — я надеюсь, что теперь здесь все будет спокойно, Бинни?
— Приятель, — усмехнулся Дик Бинни, — да в этом городе еще месяц никто не осмелится устроить беспорядки — после того, что ты сегодня натворил! И вообще — раз такие дела, предлагаю пожать друг другу руки!
И, раз такие дела, они пожали друг другу руки.
14. «Муи дьябло»
Невозможно описать то, что кипело в душе Реджинальда Ингрэма, когда он отпустил руку заместителя шерифа. Потому что в этот момент Ингрэм внезапно вспомнил, кто он такой. И осознал, что, как бы ни называлось его поведение, оно уж точно не подобало священнику!
Однако у преподобного не было времени ни обдумать произошедшее как следует, ни решить, как увязать все, что наделали его кулаки, с Евангелием. Ход его мыслей был прерван стуком лошадиных копыт, доносившимся с улицы. Через несколько секунд всадники остановились возле тюрьмы.
— Опять проблемы! За мной, Ингрэм! — крикнул Бинни, хватая ружье. — Это наверняка дружки тех парней, что сидят в камерах. Если они попытаются силой выломать дверь, я точно снесу кому-нибудь башку! Ингрэм, ты мне поможешь?
— Помогу, — сказал священник и машинально потянулся к оружию из арсенала заместителя шерифа. В его руках оказалась огромная увесистая двустволка, заряженная крупной дробью, — ею можно было разогнать целую колонну нападавших.
Послышались голоса и приближающиеся крики. Затем в заливавшем дверной проем ярком свете фонаря возникла фигура. Ингрэм прицелился…
— Нет! — завопил заместитель шерифа и ударил по дулу ружья как раз в тот момент, когда священник нажал курок. Двойной заряд пробил тонкую крышу и унесся к звездам. — Это женщина!
Да, это была женщина. Она бежала к ним с криком:
— Бинни! Дик Бинни! Где Реджи Ингрэм? Что вы с ним сделали?
На направленное в ее сторону ружье Астрид не обратила ни малейшего внимания словно это был безобидный пугач. С улицы к ней бежал Васа и несколько его соседей, собравшиеся защищать девушку. Астрид совершенно проигнорировала их. Она подскочила к заместителю шерифа и попыталась вырвать ружье у него из рук.
— Дик! Дик! Ты позволил этим скотам убить Реджи, и я…
— Эй, отпусти, а? — воскликнул Дик Бинни, тщетно пытаясь высвободить ружье, поскольку не был уверен в намерениях процессии, которая уже грохотала по тюремному коридору. — Да не трогал я твоего… Реджи… как ты там его называешь… Вот он сам может это сказать.
Девушка перевела взгляд на великана в изорванной одежде; только со второго взгляда она смогла узнать священника.
— Реджи! — завопила она.
В следующую секунду Ингрэма обняли, сдавили, потащили к свету, поцеловали, оглушили всхлипами и рыданиями — невозможно описать всю бурю радости, огорчения и ярости, исходившую от Астрид.
Оказалось, что великан-священник был невинным душкой, а все остальные мужчины — зверями и волками. Дальше выяснилось, что он святой ягненок, и что Астрид Васа любит его больше земли и неба вместе взятых; а человек, который сделал это с его глазом, достоин только ненависти и презрения, и она никогда больше не заговорит с ним…
— Но, послушай, Реджи, — выдохнула она наконец, — разве ты не чувствуешь, что получил от всего этого восхитительное, потрясающее, великолепное удовольствие?
Ингрэм растерялся. Ингрэм моргнул. Этот вопрос попал в самую суть его душевных терзаний.
— Да, — ответил он тихо и печально. — Боюсь, это в точности то, что я чувствую. И, — добавил он, — я ужасно подавлен, Астрид. Я опозорил себя, и свою профессию, и своих…
Конец предложения потонул в объятиях Астрид и ее бурном щенячьем восторге.
— Нет, вы только посмотрите не него! — воскликнула она. — Ему еще и стыдно! О, ты самый прекрасный, глупый, славный, несуразный, никчемный человек на свете!
И с этими словами она увела Ингрэма из тюрьмы.
К тому времени, как они вышли на главную улицу, весь город был на ногах. Никто не осмеливался выйти из дома в то время, когда по улицам шествовала толпа будущих линчевателей, но теперь было совершенно безопасно; люди высыпали на улицы, и поднялась большая суматоха. Около тюрьмы столпились семьи тех джентльменов, которые, как поговаривали, теперь были прочно заперты за решеткой. И Бог знает, что с ними станет, когда их отдадут в руки закона!
А по главной улице шел Ингрэм, с заплывшим багрово-синим глазом, совершенно не похожий на священника, под руку с Астрид Васой, и небольшое вооруженное до зубов войско сопровождало эту пару.
Толпа почтительно расступилась.
— Брат Педро все-таки оказался прав, — сказал один наблюдатель. — Этот парень точно «муи дьябло».
— «Муи дьябло»! — повторила Астрид, с обожанием глядя на своего героя. — Ты слышишь, что о тебе говорят?
— О, дорогая, — ответил ее изрядно потрепанный герой, — я слышу. И боюсь, это означает, что я больше не буду работать в церкви.
— Чушь! — сказала Астрид. — Ты будешь работать еще лучше, чем раньше. Ты можешь понастроить больниц по всей стране, если тебе захочется. Черт побери, я прямо сейчас заставлю папу дать тебе деньги на еще одну больницу!
Священник не ответил.
Он был слишком занят обдумыванием различных аспектов сложившейся ситуации, и больше всего его интересовало, что он напишет в отчете, который прочитают члены преподобного совета, отрядившие его в эту миссию на далекий Запад.
Поравнявшись с домом Васы, Ингрэм пожелал Астрид спокойной ночи и направился дальше по улице в свою маленькую хижину. И когда он шел, люди, которые возвращались от тюрьмы, смакуя подробности произошедшего боя, почтительно расступались перед ним, давая дорогу. Еще недавно священник был низвергнут в грязь, пал так низко, что и гроша ломаного не стоил в их глазах. Но теперь он стал совершенно другим. Он шагал через толпу, словно Северный бог сквозь зимнюю бурю и непогоду, чей образ недоступен взору смертного. Так Реджинальд Оливер Ингрэм прошествовал по главной улице к своей хижине.
Едва он вошел, в ноздри ему ударил сильный аромат сигарного дыма. Священник зажег фонарь и увидел брата Педро, сидевшего в его единственном удобном кресле. На лице гостя сияла широкая улыбка.
— Эти ваши сигары, — сказал брат Педро, — очень хороши. И я подумал, что в конце концов вы должны мне одну, раз вы оказались «муи дьябло».
В церковных делах Биллмэна произошли перемены. А как же иначе, ведь впервые за всю историю города церковь занималась чем-то еще кроме венчаний и похорон. Люди, у которых лишь недавно осталась в прошлом бурная молодость, взяли в привычку заходить в церковь по воскресеньям. Прежде всего потому, что там неизменно собирался лучший цвет общества. Вначале они приходили ради того, чтобы после окончания церковной службы поговорить о делах. Однако вскоре они стали проявлять чуть больший интерес и к самой церкви. Молодой священник разговаривал совсем не так, как святоша, вещающий с заоблачных высот. Он спокойно и серьезно говорил о тех проблемах души и сердца, которые интересовали всех людей, и так располагал к диалогу, что иногда на его риторические вопросы прихожане отвечали всерьез. Нельзя было сказать, что его паства излишне ревностная или что она относится к своей религии с противной серьезностью. Но еще до наступления зимы Биллмэнская церковь уже содержала две школы и больницу. Биллмэн обзавелся мэром и правовой системой, которая работала также гладко, как правовая система большинства городов на востоке Америки. И с большим интересом было замечено, что в политических кампаниях один выступающий всегда привлекал на свою сторону большую часть голосов — и это был не кто иной, как джентльмен в пасторском воротничке, молодой Реджинальд Оливер Ингрэм.