– А?а! Дели поровну и открывай. Водка, тминная? Носом чую, она, дорогая. – Он первым сделал глоток и крякнул от удовольствия. – Чтоб кузнецу успешно добраться домой и не получить жёнину взбучку! – провозгласил он, возвращая бутыль товарищу. – А и то, сказать. Попались бы с деньгами и водкой к лихим ночным людям, ещё б их и прибили.
5. Снаружи крепости
Серебряная монета заставила десятника поста ночного дозора у крепостных ворот распорядиться приоткрыть тяжёлую створку, без лишних расспросов выпустить за неё запоздалых гуляк. Антон за воротами крепости облегчённо вздохнул и оживился с тем большим удовлетворением от успеха побега, что новый товарищ не собирался отбирать у него сумку с деньгами.
– Ну, ты даёшь! – восхищённо проговорил он, когда Удача преобразился и в его облике не осталось и намёка на поведение горького пьяницы. – Ловко у тебя получается.
Оставив слова парня без ответа, Удача на ходу снял пропитанный запахами кузницы передник, отбросил его под старое дерево. Антон тут же избавил сумку от молотка и щипцов. Они без договорённостей признали, что обоих связывает общее желание покинуть город, и парень ни о чём не расспрашивал, доверился старшему товарищу. Скорыми шагами они удалились от ворот крепости к ночному посаду, уже безлюдному и без единого огонька в притихших домах, как будто недовольных, что жизнь внутри некоторых из них всё же выдавала себя дымком из печных труб. Свернули на короткую для Нижнего Новгорода купеческую улицу и вскоре вышли к площади, пересекли её напрямую к постоялому двору. Нигде не было ни души, и, чудилось, настойчиво стучать в крепко сбитую калитку постоялой гостиницы всё равно, что пытаться разбудить мертвецов. Наконец в ней со скрипом приоткрылось смотровое отверстие. Пожилой сторож с повадками отставного вояки намеренно показал сначала шестигранный ствол ружья, а потом стал выспрашивать, кто они такие, и пристально высматривать их овалы лиц. Удачу он вспомнил, принюхался к парам водки, которые ещё не выветрились из его одежды, и неохотно впустил в подворье.
– А этого я не знаю, – с недоверчивой подозрительностью заявил он насчёт его спутника, босого, с синяками похожего на жулика.
– Он со мной. – Удача холодно оттеснил прихрамывающего сторожа от входа, сразу давая понять, что денег не даст и вступать в подробные объяснения не будет.
Ставни на окнах двухъярусного строения были закрыты, и странным казалось, войдя в большую переднюю, которая одновременно была и столовой, увидеть затянувшийся неторопливый ужин постояльцев, будто стать невольным свидетелем тайной вечерни. В закопчённых медных и оловянных подсвечниках горели оплавленные свечи, а за столами на лавках удобно расположились в основном приезжие купцы и приказчики. Вечеряли они дружно и дружно примолкли с появлением вошедших приятелей. Внешность парня сразу вызвала к нему общее неприязненное внимание. Однако решительный настрой Удачи, который вёл себя таким же, как и они, постояльцем и первым делом заплатил хозяину за двойной ужин, удержал их от возражений и иных проявлений недовольства, и они предпочли не замечать, что парень опустился на край лавки в ожидании исполнения заказа.
Хозяин принёс то же, что ели остальные, – большой кусок холодной осетрины на блюде с грибной приправой и две кружки пива. Антон с жадностью голодного волчонка набросился на еду. Прижимая тяжёлую сумку и часто глотая, он исподлобья пронаблюдал, как новый товарищ, который не сел есть вместе с ним, поднялся скрипучей лестницей к спальным комнаткам, а там, в полумраке вдруг стал похожим на осторожно ступающую кошку.
Удача приостановился, на мгновение обратился в слух возле крайней, низкой дверцы близ ската крыши. Слабый шорох за нею перемещался, как будто в его спальне хозяйничали крысы. Мягким рывком толкнув дверную ручку, он змеёй проскользнул внутрь и тут же прикрыл дверцу. Спальня была вытянутой, шириной всего шага три, а в четырёх шагах от порога, возле узкого и распахнутого настежь окна в отсветах наружного лунного сияния растерянно застыл тот самый гонец, которого он утром спас от грабителей. Казалось, со времени их случайного знакомства на лесной дороге пролетела вечность. Гонец отбросил распоротую подушку на постель, которая была перерыта и свисала с узкой деревянной кровати, схватился за рукоять сабли у пояса и, как загнанный в ловушку и показывающий клыки волк, частично обнажил сталь клинка.
– Пришёл вернуть мне долг? – с откровенной насмешкой произнёс Удача. – Помнится, утром ты посчитал себя моим должником.
Гонец не нашёлся, что ответить.
– Да, – он непроизвольно сглотнул и сжал пальцы на сабельной рукояти.
Взглядом убедился, что противник без оружия, и резко вогнал клинок опять в ножны, так, что тот клацнул. Однако настороженно следил за невозмутимыми движениями Удачи, когда он вынул из?под рубахи помятый листок бумаги, прихваченной из сундука воеводы, и бросил на развороченную постель. Гонец сразу узнал письмо. Доставленное им самим для Плосконоса от бледнолицего, а затем переданное воеводе, именно оно дало тому законный повод к задержанию царского посланца, как возможного преступника. Его правая рука вновь вернулась к рукояти сабли. Не спуская с Удачи глубоко посаженных глаз, он дотянулся пальцами свободной руки до бумаги.
– Это ж не мной написано, – хрипло высказался он, убирая её во внутренний карман расстёгнутого кафтана. – Морозов, боярин обвиняет тебя в грабеже и поджоге его терема в дачном поместье и требует заковать в кандалы и доставить в Москву для дознания. А я всего лишь гонец.
Не удостоив ответом такую попытку оправдаться, Удача спокойно полюбопытствовал:
– Дорожные ценности, деньги ищешь? Или доверенные мне письма? – Не дожидаясь лживых слов, продолжил: – Или то и другое?
Всё скудное содержимое его дорожного мешка было вытряхнуто на пол, переворошено, но разряженный пистолет с серебряным драконом на рукояти лежал с краю лавки, будто отложенная добыча. Он наклонился к этой низкой, из ещё светлой липы, короткой лавке, которая занимала угол возле дверцы, и ему пришлось рвануть её вверх, подставить под звериный прыжок гонца. Сабля, рубя, чавкнула, впилась в дерево ножки, а ответный молниеносный удар сапожком в колено и кулаком под глаз разбил гонцу ногу и бровь, отшвырнул его спиной на развороченную постель. Сабля так и осталась торчать в опущенной на пол лавке, а Удача подобрал упавший с лавки пистолет. Серебряный дракон обвивал телом и лапами рукоять, в малозаметную щель которой он сунул ноготь и надавил им. Пластина в основании рукояти отщёлкнула и, сдвинутая пальцем, открыла углубление. Из углубления в ладонь ему выпала бархатная прокладка, следом посыпались отборные чёрные жемчужины. Гонец застонал от вида добычи, найти которую не хватило догадки, с зубным скрежетом отвернулся к стене, не в силах видеть матовый отблеск чёрных шариков, которые ускользнули из его рук. Удача возвратил их опять в полость рукояти пистолета, защёлкнул пластину с драконом.
Раздавленный невезением и болью в колене гонец не сопротивлялся, когда с него был снят пояс, его же саблей на полосы распорот низ кафтана и этими полосами крепко связаны руки и ноги. Хотел было возмутиться лишь кляпу. Но Удача, как когтями, сжал пальцами болевые точки щёк возле скул, заставил его раскрыть рот, впихнул меж зубами свёрнутую в ком тряпку. После чего тронул выпуклость на груди под рубахой.
– Письмо для астраханского воеводы здесь, – сказал он вполголоса. И рывком перевернул глухо застонавшего от перелома в колене гонца животом и лицом вниз. – Передай это Плосконосу. Я хочу, что б он знал.
Наспех собрав вещи в дорожный мешок, он вышел из спальни и плотно закрыл дверцу. Внизу стало оживлённее. Насытившихся постояльцев развлекал оплаченный вскладчину ярко разодетый и размалёванный скоморох, вьющиеся русые волосы которого были связаны красной лентой. Он с весёлым удовольствием переплетал вблизи огня свечи и пальцы и кулаки, тенями на стене изображал то зайца, то сову, то вдруг встречу купцов, что вызывало у зрителей особое удовольствие, выражаемое смехом и одобрительными восклицаниями и советами. В углу на скамье восседал медвежонок с желтым сафьяновым ошейником, тёр лапами сонливую морду, так дожидался своей очереди на выступление.
Развлечение отвлекло Антона от поедания осетрины. Утолив голод, он повеселел, жевал вяло и вздрогнул, когда ладонь Удачи тронула плечо. Тот был серьёзен, не глянув на еду, кивнул ему на выход. С видимой неохотой поднявшись из?за стола, парень отправился следом за ним и хозяином, но голова его, будто сама собой, поворачивалась назад, так что он споткнулся на пороге, едва не выронил сумку с прихваченными у воеводы деньгами. Это отрезвило его, он припомнил об опасностях промедления и быстро вышел наружу, к ночной прохладе, которая согнала с него сытую расслабленность души и тела.
Полумесяц и звёзды высвечивали всё подворье. Возле закрытого ставнями окна Удача расплатился с хозяином за дневное пребывание.
– Позаботься о кобыле и седле, – негромко сказал он владельцу постоялого двора. – Если вернусь к весне, щедро заплачу за прокорм и уход. Если же не вернусь к цветению яблонь, продашь её.
– Конечно, конечно, – заторопился согласиться на выгодное предложение хозяин. – Как за собственным дитём присмотрю.
– Да смотри, не болтай, что я собираюсь забрать её, – холодно предупредил Удача. – Я не хочу, чтобы об этом прознали мои недруги и ждали меня здесь. Ты понял?
Предупреждение не вызвало у хозяина двора восторга. У него на лице отразилось подозрение, что предложение оказалось не столько выгодным, сколько опасным, и он выдавил из себя:
– Понял.
Удача не стал ничего говорить о связанном гонце, полагая, что хозяина двора это может совсем напугать и вызвать ненужный до утра шум, а когда гонца обнаружат, ему уже будет не выгодно болтать лишнее. Хромоногий сторож с недоверием выпроводил странного постояльца с подозрительным спутником на мрачно безлюдную площадь, намеренно шумно запер калитку и перекрыл её толстой перекладиной, явно намекая, что больше не откроет её ни на какие уговоры, ни за какие посулы.
Они же кратчайшим путём направились к речному берегу и без происшествий вышли узким переулком к прибрежному обрыву. Пригибаясь и высматривая ночных сторожей, один за другим спустились крутой тропкой к песчаной отмели выше пристани. Вдоль пристани вытянулись в ряд тёмные облики кораблей со спущенными парусами, стругов с выбранными вёслами, челнов и небольших лодок у их боков. Все вместе суда и судёнышки казались погружённым в сон стадом водных чудовищ: самцов, маток и детёнышей. На них не различалось ни одной бодрствующей души. Оба беглеца живо разделись, собрали вещи в узлы и, стараясь не потревожить всплесками речную тишину, нагишом вошли в холодную воду.
Лунный полумесяц, бесчисленные звёзды как раз выглянули в очередную большую прореху в облаках, вновь отразились на зеркальной черноте речной поверхности, когда её гладь слегка разволновалась у берега рябью вокруг двух голов и приподнятых рук с узлами, перемещающихся в направлении крайних судов пристани. Переступая по дну, следуя за старшим товарищем по побегу, который приподнимал вверх дорожный мешок и привязанные к нему вещи, Антон с особым рвением удерживал на голове кожаную сумку с прихваченными у воеводы деньгами, опасаясь провалиться в какую?нибудь яму только из?за того, что река может отнять и поглотить эту тяжёлую сумку. Они продвигались по течению, не теряя ступнями дна, однако держась возможно дальше от кромки берега. Когда приблизились к судам, Удача молча отобрал сумку у меньшего ростом спутника, пристроил с мешком на плече, и, пробираясь возле самых днищ, они стали высматривать подходящий купеческий струг или корабль. Никто их не замечал и не окликал. Они вынуждены были вплавь обогнуть корму большого струга, и приблизились к причальному настилу, чтобы опять нащупать пальцами ног илистое дно.
– Струг этот нагружали смолой. Отчалит утром, – шёпотом поделился Антон добытыми прошедшим днём сведениями.
– Нам только смолы и перьев не хватает, – тихо возразил Удача. На лице его спутника проступило недоумение, и он, не вдаваясь в подробности о неизвестных парню обычаях других мест и стран, пояснил: – Дурной знак.
Антон не настаивал и указал на высокий ствол мачты корабля.
– А тот с пенькой и канатами. Тоже отплывает с рассветом.
Удача оттолкнулся от дна и на носках двинулся к указанному судну, слыша, как за ним тихо подгребает неожиданно оказавшийся товарищем лазутчик Разина. Поблизости от корабля они опять обратились в слух, но тишину не тревожили никакие подозрительные шорохи или звуки, ничто не вызывало настороженности. Антон ухватился за причальный канат, как обезьяна, ловко забрался к носовому борту, заглянул на палубу. Затем перевалился туда, а через полминуты показалась только его голова.
– Все спят, – прошептал он чуть слышно и протянул руку за сумкой, мешком и узлами одежды.
Подняв их, он застыл, подождал, пока заберётся Удача. На кормовом возвышении была укреплена лёгкая двускатная крыша, накрытая просмоленной кожей на случай ненастья, из её тёмного нутра раздавались нестройные похрапывания нескольких мужчин. А возле носового возвышения сбитая из коротких досок крышка палубного выступа была откинута на толстых кожаных петлях, открывала для проветривания чёрный зев корабельного чрева. Удача первым бесшумно скользнул к нему, нащупывая босыми ногами ступени узкой лесенки, спустился в насыщенную запахами пеньки и канатов темноту, которая сначала показалась кромешной. За ним спустился и Антон, оставляя на его мокрых следах свои. Удача на ощупь отыскал небольшой мешок с пенькой, вытряхнул подальше от спуска всё содержимое, затем этим мешком тщательно вытер ноги и протёр следы, сначала на ступенях, потом на палубе. После чего опять нырнул в брюхо корабля, где было гораздо теплее.
Гулкий пушечный выстрел встряхнул воздух над рекой, разбудил обоих беглецов среди туго набитых мешков и больших мотков толстых верёвок. Раскатисто прозвучал второй выстрел крепостной пушки, напоминая полный скрытой угрозы рык, который постепенно затихал в отдалении. За ним рявкнул третий.
Судя по ослабленному лишь небольшим расстоянием звуку выстрелов и доносящемуся до слуха невнятному говору на берегу, судно уже отплыло от пристани, но ещё не достигло середины реки. Крышка над спуском под палубу, которая ночью была откинутой, теперь опиралась на короткую палку?распорку, и под неё косо струился бледно?серый свет раннего утра. Он полосой вспарывал полумрак, а тот пиявками рассасывал его, впитывал в себя, как страж старался не допустить к грузам, будто малейшее освещение могло их испортить. Мешки и верёвочные мотки прорисовывались бледными очертаниями, от почти отчётливых ближе к свету, до смутных в дальних углах у кормы.
Удача и его товарищ лежали в носовой части, в пяти?шести шагах от косо освещённой лесенки и хорошо слышали, что происходило на палубе. Там озабоченно готовились поднять парус, а судно увлекалось лишь течением. На корме заговорили в два голоса. Один был низкий и резкий, привыкший отдавать краткие распоряжения, а отвечал ему хозяйственный и высокий.
Высокий голос принадлежал судовладельцу и хозяину товара, коренастому, моложавому купцу с коротко остриженной бородкой, а низким изъяснялся бывший на полголовы выше кормчий с красным обветренным лицом и слегка выпуклыми карими глазами. Они стояли возле бруса кормового весла, с которым длинными и жилистыми руками управлялся сухощавый и смуглый от летнего загара, остроносый работник неопределённого возраста. Все вместе они озадачено смотрели на постепенно уменьшающуюся с расстоянием крепость, от угловой башни которой над точечными жерлами пушек поднимались и растворялись в прохладном воздухе облачка порохового дыма.
– Три выстрела. – Кормчий глянул на купца. – Приказывают всем остановиться.
– Час потеряем, – с неудовольствием сделал вывод купец.
Как будто получив этими словами его согласие, кормчий повернулся к шестерым работникам, которые возились с парусом и тоже поглядывали на крепость.
– Опускай! – прогудел он им и махнул рукой вниз. – Бросай якорь!
Верхняя перекладина паруса качнулась, дёрнулась и, не достигнув наивысшего положения, поползла книзу. А двое работников быстро отошли к носу, столкнули с корабля завязанную на конце пропитанного смолой каната железную лапу якоря. Лапа шлёпнулась в воду, живо потащила канат, пока не размотала его на всю длину. Зацепившийся за дно якорь натянул канатную верёвку и развернул корабль носом против плавного течения. Корабль застыл, словно заарканенный жеребец, ожидающий с тревогой, что же за всем этим последует.