Прошло не меньше получаса. Наконец большая лодка со стрельцами, которые уже произвели осмотр рыбачьих челнов и большой струг, направилась к этому кораблю, скоро движимая по воде размеренными шлёпками и рывками восьми длинных вёсел. Шлепки прекратились, и лодка замедлила движение, слабо шаркнула по борту возле заранее выброшенной короткой верёвочной лестницы. Десятник и за ним двое стрельцов с кремневыми ружьями и саблями в ножнах поднялись на палубу, затопали по ней с уверенным поведением представителей власти, днём и ночью исполняющих тяжкие служебные обязанности ради всеобщего блага.
– Что везёшь? – грубо потребовал ответа десятник ни то у купца, ни то у кормчего, обращаясь к обоим сразу и ни к кому в отдельности.
Купец заволновался, забеспокоился.
– Пеньку, канат, – объяснил он скороговоркой.
– Самый удобный груз скрывать беглых воров, – отрезал ему десятник. Он пронзил его жёсткими серыми глазами под густыми бровями и, как будто, увидел насквозь его тайные воровские помыслы. – Хорошо заплатили? Так от меня не уйдут. Сам произведу досмотр. Открыть! – распорядился он, указав рукой в грубой перчатке на крышку возле носового возвышения.
Крышку тут же подняли с распорки, откинули, показывая спуск под палубу. Десятник без промедления спустился лестницей вниз и, всматриваясь в полумрак, сначала медленно пробрался к самым затемнённым углам у кормы. Затем вернулся, намеревался подняться наружу, но вдруг, как бы на всякий случай, сделал шаг за лестницу к носовой части. Глянул туда и замер. Он явно не ожидал такого поворота дел: в грудь ему из?за верха мешка приготовилось выплюнуть пулю чёрное, как зрачок смерти, дуло пистолета. Отведённая большим пальцем собачка курка мягко клацнула, а глаза в укрытии за мешками смотрели ему в лицо с такой холодной решимостью и хладнокровием, что в них без труда читалась способность при необходимости без сожаления и заботы о последствиях нажать на взведённый курок. Помогая десятнику верно оценить своё положение, держащий пистолет молча бросил небольшую колбаску холщового кошеля, и он невольно подхватил её. Постоял, соображаясь с обстоятельствами, слегка встряхнул кошель в ладони, и приятная тяжесть содержимого звякнула ему в ответ несомненным серебром. Затем в безмолвном согласии засунул кошель под кафтан.
– Деньги взяты у воеводы, – тихо предупредил Удача. – Поймают меня, придётся вернуть.
Десятник не ответил, отступил к лестнице. Но приостановился и опять глянул в чёрную пустоту пистолетного дула.
– У меня затруднения. – Он не стал уточнять, что затруднения в деньгах. – Но в следующий раз я тебя схвачу, – так же тихо, но твёрдо предупредил он.
– В следующий раз и схватишь, – примирительно согласился Удача.
Десятник выбрался наверх палубы, отряхнулся.
– Всё в порядке, – не удостоив взглядом ни купца, ни кормчего, объявил он. – Можете плыть.
Купец слышал какие?то невнятные переговоры под палубой и стоял бледный, как мел. Он выдохнул с облегчением, сам не помня как, очутился рядом с десятником, с благодарностью сунул ему в ладонь серебряный рубль.
– Ты что?! – рявкнул ему в лицо десятник. – Взятку?
Купец отшатнулся, напугано замямлил:
– Так... нет... За труды... беспокойства на службе...
– Разве что за беспокойства, – холодно согласился десятник, забирая рубль и привычно отправляя в карман. – И им тоже, – он кивнул на рядовых стрельцов, – за беспокойства.
– Конечно, конечно, – обрадовано забормотал купец.
Он сунул в ладонь пожилому стрельцу такую же монету, и стрельцы вернулись в лодку к товарищам. Вёсла вновь зашлёпали по водной глади, лодка отплыла и по дуге развернулась к другому судну, большому рыбачьему челну, застывшему на месте ниже по реке. Невольно провожая лодку и десятника в ней немигающими глазами, купец белым платком стёр с бледного лба бусинки пота и, будто на слова больше не было сил, слабо махнул рукой кормчему, де, надо отправляться.
– Парус наверх! – сурово распорядился кормчий, надрывая до сипа зычный голос. – Выбирай якорь!
Заскрипела верёвка, поднимаемая верхняя перекладина паруса вновь стала постукивать о мачту, а на носу, с трением о дерево зашуршал выбираемый из воды канат.
Для одного из беглецов это прозвучало милой сердцу песней. Второй же встал из укрытия, присел рядом.
– Столько денег разбрасываем, – пробубнил он расстроено. – Лучше драться.
– Хорошо, десятник тебя не заметил, – отозвался Удача в прекрасном расположении духа. – А то пришлось бы дать больше. Не расстраивайся. Будет цела голова, будут и деньги. А без головы... Соображаешь, что они ни к чему без головы? Вижу, не согласен. Может, ты и прав. Но мне не удаётся их копить. Они приходят... я и сам не пойму, как. Дьявол их знает, как и уходят. – Он помедлил, и поскольку товарищ молчал, добавил: – А придётся ещё отдать. – И он взором показал кверху, где над их головами топтались корабельщики. – Не прятаться же две недели крысами. Да они уж знают, что мы на судне. И питаться нам чем?то надо. Как считаешь?
– А?а, чёрт с ними, – безнадёжно отмахнулся парень и прикусил нижнюю губу. Потом пробормотал в сторону: – Я бы дрался.
Они ощутили, что корабль поплыл, уносимый течением Волги и ветерком от негостеприимного для них города, и, когда решили, что окраины потерялись из виду за холмами или лесами, вылезли из своего укрытия и выбрались к дневному свету. Это не вызвало удивления на палубе, где их появления ждали, хмуро, неприветливо и опасливо.
– Зачем я ввязался в твои с Морозовым дела?! – за час до полудня испугано шумел воевода в своей служебной комнате в приказных палатах. Он вышагивал перед стоящим у окна Плосконосом, вдруг сбросил с края стола оставленные беглецами кандалы. Вызванный их падением стук о пол и протяжный, показавшийся жалобным, звон кандальной цепи резанули ему слух. Вздрогнув от скрипа половицы под собственным мягким сапогом, он пошатнулся на обессиленных ногах, неуверенно ступая, добрался до кресла и плюхнулся на подушку сидения. Схватился за голову руками, мучительно выговорил: – Царь узнает?! Сибирь обеспечена... Сыновья, дочери не простят!
Казалось, что стон вырвался из самой глубины его души, словно у раскаивающегося в содеянном поступке грешника.
– Некому будет сообщать, не узнает, – невозмутимо и твёрдо сказал Плосконос, который намеренно показывал равнодушие к его переживаниям.
Воевода притих на минуту. Потом глухо заговорил:
– Теряя голову, по волосам не плачут, – согласился он с Плосконосом. – Бери самый быстрый корабль – если надо, то моим именем. Спустись за Казань, там большой разбой и не перед кем держать ответ. Досматривай всё, что плывёт к Царицыну. Этот, – он указал пальцами на кандалы на полу, – он не должен вернуться в Москву. – Сомнения вновь накатили на него прибойной волной. – Но где взять столько надёжных людей для такого дела?
Он покачал головой от нового приступа отчаяния.
– Есть у меня соображение... – негромко высказался Плосконос, и веки его сощурились в жестокие щелочки.
– Так поспешай же! – Вновь обретая надежду при виде его спокойной уверенности, воевода слегка постучал тяжёлым кулаком по столу. – Поспешай же! Не медли!
6. Речные грабители
Если на Низу Волги и на Хвалынском море утвердились казаки, а когда обрели сильного вождя в Степане Разине, и вовсе сами себя объявили хозяевами побережий, то на Среднем течении великой торговой реки Восточной Европы славился грабежами Бахтияр?атаман. Шайки его набирались из склонных к разбою татар, мордвы, черемис и прочего поволжского сброда, устраивали гнёзда в Жигулёвских горах, где суда долго, дни и дни плывут вдоль гористых обрывов правого берега. Никак их не удавалось оттуда выкурить, окончательно разогнать ни воеводам Казани, ни воеводам Самары, Симбирска, не говоря уже о воеводах городов и городков поменьше, послабее. Только уничтожат одну, тут же появлялись несколько других.
Подходы же и тайные тропы к главному логову самого Бахтияра даже из его головорезов мало кто знал не понаслышке. И о добытых многой кровью и зверствами богатствах этого логова ходили такие рассказы, что тем, кто редко проплывал судами из других, удалённых мест и стран, эти рассказы представлялись сказочным преувеличением, которому они не встречали доказательств. Однако суда из удалённых земель проплывали почти всегда только караванами, с воинами и пушками, а Бахтияр, верный извечным татарским привычкам не нападать, где мог быть сильный отпор и успех казался сомнительным, пропускал такие караваны, не показываясь, не обнаруживая себя ни малейшим признаком. Но горе стругу или кораблю, если он отваживался оказаться поблизости от разбойного гнезда бахтияровых молодчиков при слабом вооружении, без единой пушки, в сумерки ли, в дневное время, а тем более, ночью. Редко кому из корабельщиков таких судов удавалось не пропасть бесследно и навсегда, а кто и спасался, спасались только за разорительный родственникам и друзьям выкуп.
Широко ходили слухи о самых жутких умерщвлениях пленников, особенно русских и христиан. И слухи эти ещё задолго до Жигулёвских гор, уже при отплытии из Казани вниз по течению или из Саратова вверх против течения тревожили души даже самых бесстрашных купцов и кормчих, прочих представителей корабельного люда. Неудивительно поэтому, что владелец корабля, на котором очутились Удача и его спутник, торопился спуститься к Казани, где собирались караваны судов для совместного отплытия на Низ Волги. Это устраивало Удачу. Столкнувшись с Плосконосом в Нижнем Новгороде, угадав его враждебные намерения в поступке нижегородского воеводы, он не сомневался, что тот постарается опередить своего ненавистного противника и раньше прибыть в Астрахань. Без подорожного пропуска у царского порученца легко могли возникнуть непредвиденные сложности в отношениях с астраханским воеводой Иваном Прозоровским, близким Морозову человеком. И наверняка их не удалось бы избежать в том случае, если бы Плосконос успел подготовить Прозоровского должным образом.
Но к отплытию большого каравана они опоздали, и опоздали всего на полусутки. Следующий же караван мог отправиться через неделю, не ранее, – нужно было дождаться сбора достаточного числа судов, чтобы вскладчину, не обременительно для хозяина каждого такого судна, нанять воинов и пушки с пушкарями. Купец заметно расстроился, и не скрывал причины. Если ему не удастся прибыть к договорному сроку в Астрахань, его перекупщик, армянский купец, отбудет в Персию, и придётся платить за склады и потерять время на обороте денег, из?за чего недополучить значительной доли навара, на который он рассчитывал. Под влиянием таких соображений он решился согласиться на убедительные доводы Удачи и дал распоряжение кормчему закупить всё необходимое, чтобы отплыть с зарёй. К такому решению его подталкивали и надежды догнать караван до самых опасных участков Жигулёвских гор.
Едва заря окрасила восточный край небосклона, как на корабле начали готовиться к продолжению речного пути. В разгар подготовки, от малолюдных в столь ранний час посадских улиц к пристани торопливо подошёл широкий в кости мужчина средних лет, вид которого сразу же напоминал о существовании особого племени кузнецов. Встреченный спрыгнувшим с корабля на пристань Удачей, он передал ему перевязанный бечёвкой холщовый мешок с небольшим, однако тяжёлым грузом, который выпирал бочковидными округлостями.
– Выполнил всё, что было заказано, – заговорщически сообщил он надтреснутым голосом. Сам развязал бечёвку, чтобы заказчик глянул внутрь. Получая от него щедрую доплату, повеселел и добавил: – Всю ночь делал.
Удача без промедления возвратился на палубу судна, в котором ждали только его. Сразу же освободившись от пут канатов, которыми только и удерживался у казанской пристани, корабль вздрогнул, грузно вздохнул поскрипыванием дерева и тронулся, отчаливая от прибрежного настила. Пока все были озабоченно заняты отплытием к глубокой воде и установкой паруса, Удача быстро отнёс мешок к своим вещам и собственноручно завязал бечёвкой, не желая никому показывать своей покупки. Купец хотел было полюбопытствовать о купленном им у кузнеца товаре, но отплытие корабля в одиночку, вне караванного стада вновь растревожило его противоречивыми расчётами и прикидками, страхами и надеждами, и он предпочёл, как и прежде, избегать не обусловленного необходимостью общения со странными и не склонными к откровенности попутчиками.
День отплытия и следующий день были ясными, веселили взоры бликами солнечных лучей на чешуе реки, красками осенних деревьев, кустарников, трав по обоим берегам. Ветер был попутным, дул с севера, а пойманный парусом охотно подгонял корабль. И когда справа показались низкие гряды и отроги начала хребта Жигулёвских гор, они не вызвали у корабельщиков и купца тревоги, какую те ожидали ощутить при виде удобных для разбойных засад укрытий. Но к сумеркам настроение на корабле стало меняться. Дурная слава окрестных мест начинала беспокоить и самое бедное воображение, напоминать о себе всплесками рыбы в воде, шорохами ветра в парусе, скрипами палубы, внезапными взлётами птиц у чащ горных обрывов.
Чем темнее становилось низкое и малооблачное небо над теснимой горами рекой, тем купец чаще и больше раскаивался, что позволил уговорить себя довериться судьбе, втянуть в игру с непредсказуемыми опасностями, какие подстерегают корабль вблизи таких мест надвигающейся ночью. А ночь обещала быть ясной, судно будет видным на реке издалека, что удобно для устроителей разбойных засад. И настойчивые уговоры Удачи плыть вдогонку каравану, восстанавливаемые растревоженной памятью с мельчайшими подробностями, представились купцу в ином свете, казались всё очевиднее подозрительными. Уж, не из разбойной ли шайки его странно объявившиеся на корабле попутчики, явно бежавшие от властей Нижнего Новгорода? Даже полученная щедрая плата за разрешение плыть с ним до Астрахани стала только убеждать его в их коварных замыслах. Не завлекают ли они его и корабль к притону разбойников, не готовят ли ему ограбление и гибель? Он стал приглядываться к Удаче и сделал неутешительный вывод, что того будто и не смущают горные утёсы, обрывы и таинственные седловины. Тогда как ему самому они представлялись мрачным подобием выстроенной древними великанами и растянувшейся в бесконечную полосу, изрезанной столетиями стены, из каждого заливчика у которой можно ожидать внезапного дикого посвиста, улюлюканья и появления россыпи разбойных челнов и лодок, хищно устремляющихся наперехват беззащитным речным путникам.
Со стороны Удача, и вправду, выглядел слишком беспечным. Он лежал на старом верблюжьем одеяле близ кормового весла, заложив ладони под затылок, не то дремал, не то с прищуром смотрел в проступающие звёзды небосвода, к которым, словно воришка, стал крайне осторожно влезать и подбираться из?за гор тусклый ущербный месяц. Но впечатление об его беспечности было обманчивым. Хотя быстро темнело, он зорко подмечал всё, что выдавало себя движением у выступов утёсов, которые вырисовывались в горном хребте по ходу корабля. Не прерывая наблюдение за правым берегом, он отметил про себя, что купец крадучись отошёл к кормчему, они пошептались, после чего кормчий отступил к лесенке у кормового возвышения и, вызвав короткий скрип приоткрываемой дверцы, нырнул к расположенным под кормой помещениям хозяина и корабельщиков. Кормовыми помещениями пользовались лишь при непогоде, – их заполняли товары, и воздух в них был наполнен запахами этих товаров. Без товаров, как знал Удача, была там только огороженная спальня купца, где тот хранил свои деньги, деловые бумаги и оружие. Появился оттуда кормчий уже с тремя кремневыми ружьями и мушкетом. Ружья потихоньку раздал тревожимым недобрыми предчувствиями работникам, а мушкет, как оружие более лёгкое и надёжное, оставил у себя. Подпалив оба конца предназначенного для запалов жгута от огонька кормового светильника, он затушил сам светильник, чтобы свет не выдавал плывущего корабля, и повесил чадящий хвостами жгут на стволе мушкета.
Антона тоже беспокоило гнетущее ожидание неизбежной опасности – как от растущего недружелюбия корабельщиков, так и от того, что могло появиться у тихо обмываемых водой обрывов. Хорошо ещё корабль был отдалён от подножия тех обрывов глубокой рекой, которая словно хотела отделить себя от разбойников и оберегала плывущих на судне хотя бы от внезапности их нападения. Он пересел, подвинулся ближе к товарищу, как и корабельщики, стал тягостно сумрачен и молчалив. Вслушиваясь и всматриваясь в сгущающуюся темень, он вдруг тряхнул головой, засомневался – не почудилось ли от чрезмерного напряжения чувств? Но нет, много впереди из укрытия за выступом испещрённой трещинами скалы быстро выплывали чёрными чайками около десятка челнов с оголёнными палками мачт и длинных лодок. Распознавались взмахи множества вёсел, затем в безмолвном оцепенении, какое воцарилось на корабле, стали слышны частые хлюпанья вёсельных лопаток по водной поверхности. Словно отталкиваясь нелепыми ножками, лодки перемещались наперерез пути корабля, и сомневаться в намерениях тех, кто был в них, не приходилось.