Перед поездкой в город я решил приучить слона к обезьянке. Я посадил Копи на плечо и, крепко держа ее, подошел к сараю слона. Кари стоял и почесывался изжеванной веткой. Увидев обезьянку, он захрапел и вытянул хобот, чтобы схватить ее. Копи взвизгнула, выскользнула у меня из рук и одним прыжком вскочила на крышу сарая. Я подошел к Кари и стал поучать его:
— Кари, ты должен привыкнуть к обезьяньей породе. Но я не хочу, чтобы ты убил мою Копи, как убил надоедливую собаку.
Слоны не любят обезьян, потому что те вечно носятся по деревьям у них над головой, галдят, дразнят их и швыряют в них всякой дрянью. Но все же к концу недели мне удалось свести Кари и Копи вместе. Пришел день, когда слон стоял по одну сторону кучи фруктов и ел, а обезьянка — по другую. Конечно, слон ел скорее, чем Копи. Копи заметила это и так усердно принялась уписывать за обе щеки, что скоро у нее за каждой щекой набралось по целому кулаку. Я увидел, что дело идет на лад, влез на спину Кари и свистнул Копи. Она прыгнула с дерева ко мне на плечо. Слон вздрогнул, потом успокоился. Я сказал ему «мали», и он двинулся вперед.
Наконец, пришло нам время отправляться в город. На этот раз мы привязали на спину Кари хаудах. У дома господина Махатмы лежали тугие мешки риса. Кари хоботом поднял мешок и положил его в ящик, Я полез в ящик, чтобы получше уложить там мешок, и в эту минуту увидел у себя над головой второй куль.
— Осторожно, Кари! — крикнул я. — Не задави!
Куль повис в воздухе и висел так, пока я не вылез из хаудаха.
Когда все мешки были уложены, мы тронулись в путь. Я не хотел брать Копи, но она долго бежала над нами по веткам деревьев, и я не смог от нее отвязаться.
Луна сияла ярко; ее свет белым дождем струился на землю. В полночь джунгли сверкали; был виден каждый листок от высоких вершин и до самой земли, где лежали черные тени. Слон лениво брел по лесной тропе. Ничто не смущало его покоя; он ни на кого не обращал внимания.
Копи — та трусила. Обезьяны боятся змей. Змеи вползают на деревья и охотятся за птицами и птенцами. Обезьяны тоже грабят птичьи гнезда; они крадут из них яйца. Иной раз случается, что змея очистит гнездо и уляжется в нем отдыхать, а обезьянка запустит лапу в гнездо и вместо яиц найдет в нем смертельный укус.
Иногда обезьяне удается скрутить змею, как веревку, переломать ей кости и бросить прочь, прежде чем змея успеет укусить. Но это бывает очень редко. Потому обезьяна трепещет, когда слышит шуршание змеиного тела. Малейший шорох в траве или в листьях деревьев — и Копи цепенела от ужаса. Я клал ей руку на плечо и шептал: «Не бойся; на спине у слона нам ничто не страшно».
Еще пугал ее крик совы. Обезьяны, которые живут в джунглях, привыкли к этому крику, но Копи выросла среди людей и никогда не слышала переклички лесных голосов. Когда совы хлопали крыльями и поднимали улюлюканье и хохот, казалось, что река молчания вскипает пеною шума. Сперва и я вздрагивал, когда вдруг сквозь сон слышал крик совы, но скоро мы с Копи к ним привыкли.
Около трех часов утра Кари остановился и отказался идти дальше. Я приказал ему выгрузить рис на землю, и он с удовольствием послушался моей команды. Не знаю, сколько я после этого спал. Копи потянула меня за руку, и я очнулся. Луна бросала на джунгли косые лучи сквозь темные облака. Облака проносились мимо, будто сотни диких слонов неслышною поступью мчались над лесом. Это шествовала сама тишина.
Потом птичий голос пронизал тишину, и посветлело небо. Флейтой запела заря, откликнулись птичьи стаи, и солнце вырвалось на небосвод. Кари поднял хобот и затрубил. Не ожидая моих приказаний, он принялся укладывать мешки себе на спину. Мы снова двинулись в путь. К полудню мы пришли к реке. Пора было сделать привал. Я выкупал Кари, выкупался сам. Копи исчезла в листве. «Проголодалась, разбойница», — подумал я и тоже полез на дерево рубить свежие ветки для Кари. Приготовив обед для слона, я разложил костер и стал варить обед для себя. В это время вдали на дороге показался караван. Копи увидела его с верхушки дерева и взволнованно затараторила.
Я рад был приходу каравана. Мне наскучило путешествовать в одиночку. К тому же проводники каравана должны были знать кратчайшую дорогу в город. Верблюды, высоко подняв головы, приближались к реке. Они вытянули длинные шеи вперед, почуяв влагу. Когда воздух становится влажный — значит, где-то поблизости есть вода. Кари, заметив верблюдов, сердито захрапел; обезьянка была вне себя от волнения. Я успокоил слона и пошел навстречу прибывшим. Караван остановился, погонщики привязали верблюдов к деревьям и прилегли на час-другой отдохнуть. Спешить было незачем: Бенарес был уже не за горами.
Часа в четыре заворковали голуби. Копи приподнялась и насторожилась. Потом вдали прокуковала кукушка, и в несколько минут караван был готов продолжать путь.
До самого вечера ехали мы без всяких тревог и волнений.
В Бенаресе
Когда солнце село и сгустилась вечерняя тишина, мы въехали в Бенарес, самый старый из городов Индии. Тысячи лет здесь люди клали камень на камень, чтобы уберечь высокие башни и темные купола от разрушительного течения Ганга. Священная река не перестает подтачивать город. Ночью слышно, как с ворчанием грызет вода каменную набережную. Все башни Бенареса наклонились в сторону реки: вода подточила их, как бобр подгрызает стволы деревьев. В Бенаресе чувствуешь, сколько долгих веков уже прожила Индия.
Мы проходили по улицам Бенареса узкой и длинной цепью. Верблюды шли впереди. Обезьянка спрыгнула с моего плеча и бежала рядом с караваном по крышам домов. Она то, тараторя, забегала вперед, то исчезала среди стен и крыш. Я опустил по бокам слона на длинных цепочках два бубенца, и чистый звон их влился в тишину прохладного вечера. По улице шел народ; дервиши в грязных лохмотьях стояли на перекрестках; красными пятнами горели мантии важных купцов. Голуби на крышах домов выгибали переливчатые радужные шейки. Англичанин в пробковом шлеме стоял на балконе и обмахивался веером. Кари вдруг вытянул хобот и выхватил у него веер из рук. Я похолодел от страха.
— Отдай веер! — закричал я. — Сейчас же отдай веер! — Кари понял, что я недоволен, и вернул англичанину веер.
— Белый сагиб — сердитый сагиб. Никогда не тронь белого сагиба, — объяснил я Кари, радуясь, что нам легко сошла с рук его проделка.
Не проехали мы и двух кварталов, как вдруг я услышал жалобный визг. Копи металась по крыше, а за нею бегал человек с тяжелой дубинкой в руках.
— Не тронь мою обезьяну! Что она сделала тебе, злой человек?
— Что она сделала! Будь она проклята, твоя обезьянка! — закричал он. — Она выщипала у моего попугая столько перьев, что он похож теперь на ободранную крысу!
Проводники верблюдов засмеялись. Пока человек стоял на крыше и бранился, Копи спрыгнула с крыши на дерево, а с дерева ко мне на плечо.
— Хорошо, я накажу обезьянку, — сказал я человеку. — А ты получше смотри за своим попугаем, если он тебе дорог.
Я толкнул ногой слона, и он двинулся вперед догонять верблюдов.
Этим кончились наши неприятности в этот день. Мы остановились вместе с караваном на открытом месте за городской стеной.
Наутро, задолго до рассвета, я проснулся от шарканья тысяч ног по пыльным мостовым Бенареса. Казалось, это спешит прочь тишина летней ночи. Я оставил Кари и Копи с погонщиком верблюдов и пошел посмотреть, откуда доносится гулкий топот толпы. Скоро я очутился у берега Ганга и увидел множество паломников, которые направлялись к священной реке, чтобы окунуться в ее воды и встретить зарю. Я выкупался вместе со всеми, и снова загудела толпа, поднимаясь по ступеням Гаута — лестницы, которая ведет к реке. Сразу начался день. По небу и по воде протянулись лучи рассвета; золотой отблеск лег на лица людей и на поднятые к небу ладони. Паломники торжественным пением встречали восход.
Но я не мог оставаться долго на ступенях Гаута: я знал, что Кари и Копи ждут меня, и поспешил назад.
Я пришел вовремя: караван отправлялся на рыночную площадь. В последний раз Кари поднял мешки с рисом на спину, и мы опять вереницей вошли в город. На площади было так много народа, что казалось, будто все, сколько есть в Индии людей, собрались в одно место. Мне было бы очень трудно отыскать в этом городе сына господина Махатмы, но погонщики каравана указали мне, где найти его лавку.
— Передашь отцу привет, — сказал молодой Махатма, когда мы с Кари выгрузили из хаудаха рис, — и вот тебе за труды монета.
Он дал мне целую рупию. Я завернул ее в бумагу и спрятал за пояс.
Потом мы вернулись на рынок. Я долго выбирал, что бы купить на заработанные деньги: сколько было кругом красивых вещей! Но все стоила очень дорого. Я купил только шахматную доску для отца и медную ступу с пестом для матери. Погонщики дали мне на прощанье сладких кардамоновых лепешек, и я повернул домой.
Мы тихо шли по городу, как вдруг из подворотни бросилась на нас стая собак. Кари был невозмутим, как скала. Он не подал виду, что замечает собак, и это обозлило их еще больше. Они не отставали, и я не знал, что мне с ними делать. У меня не было даже камня, чтобы бросить в них. Стая росла; псы запрудили всю улицу. Тогда Кари вдруг взмахнул хоботом и поднял одну из собак высоко в воздух. Я испугался, что слон разобьет ее о камни, и закричал:
— Кари, Кари, не убивай ее, опусти ее осторожно, она не укусит!
Кари послушался и медленно опустил собаку на землю, но она была уже мертва: он задушил ее хоботом.
Я был недоволен слоном, и он знал это. Он плелся, уныло опустив голову, пока я его не простил.
На опушке леса я нарезал ему ветвей, а на закуску дал несколько манговых плодов. Копи покачивалась на краю хаудаха, упрятав в манговый плод свою мордочку. Манго — лакомое кушанье для обезьян; мякоть этого плода имеет такой же вкус, как земляника со сметаной.
Вот как кончилось наше путешествие в город. Я был доволен поездкой, а Копи и Кари вряд ли. Зверю лучше жить в джунглях, чем в городе: джунгли ласковей и радушней, чем каменный город.
В джунглях
Выехав из Бенареса, я думал, что наше путешествие окончено. Однако домой мы вернулись не так-то скоро. Мы провели в джунглях лишние сутки и испытали не одно приключение.
Полдороги осталось уже позади, когда мы подошли к реке. Солнце стояло в зените; было так жарко, что Кари отказался идти дальше. Едва он учуял влажный запах речного берега, как понесся вперед и вошел глубоко в воду. Мы с Копи сидели у него на спине, и волны плескались вокруг нас, как вокруг островка. Кари держал хобот над водой; когда слон шевелился, мы едва не скатывались с его спины. Обезьянка прижалась ко мне, обезьяны не умеют плавать. Видя, что со слоном не сладишь, я посадил Копи себе на голову, выплыл на берег и стал ждать, пока Кари не кончит купаться. Но Кари вздумалось поразвлечься: он подошел ближе к берегу и начал хоботом поливать обезьяну, как из насоса. Та, треща и отфыркиваясь, носилась взад и вперед по берегу. Я лежал врастяжку на сыром песке и смотрел на эту забаву, пока не заснул.
Разбудил меня резкий крик обезьяны и храп слона. Я вскочил и увидел, что Копи сидит на земле и трепещет от ужаса, а Кари стоит перед ней, размахивает в воздухе хоботом и трубит изо всех сил. У слона между ног, прямо под ним, извивалась большая змея. Я оцепенел от страха. Кари, правда, было уже лет пять; его кожа была так толста, что кобра не могла бы прокусить ее своими ядовитыми зубами. Но обезьянка, скованная ужасом, не смела двинуться с места.
Я тихо прополз позади слона к Копи. Я не решился дотронуться до нее: если бы я ее тронул, она бросилась бы на меня и искусала. Она была так напугана, что всякое прикосновение показалось бы ей прикосновением змеи. Она не видела и не слышала вокруг себя ничего.
Тогда я понял, что произошло. Слон наступил на змею. Он раздавил ей спину, и она не могла двигаться; но передняя часть ее тела была еще жива и стояла отвесно, как палка, выточенная из черного дерева; черный капюшон с белым значком был развернут во всю ширину. Змея извивалась, припадала к земле. Тогда Кари поднимал ногу, чтобы раздавить ее, но кобра снова вскидывала голову вверх.
Змея с перебитой спиной, да еще под ногой у слона мне была не страшна. Я решил убить ее палкой. Когда я подошел к ней с палкой, глаза Копи, впившиеся в кобру, дрогнули. Она взглянула на меня и с пронзительным визгом метнулась к ближайшему дереву.
В этот миг змея ударила головой в ногти слона — в роговые пластинки вокруг ступни. Это — чувствительное место, потому что здесь кожа очень тонкая. Кари поднял ногу. Видимо, он не был укушен, но я не знал, как долго сможет он стоять на трех ногах. Еще боялся я, как бы Кари не приблизил хобот к кобре: змеиный укус в конец хобота всегда смертелен. Я изловчился и ударил змею палкой по голове. Она успела увернуться, но в то же мгновение нога слона опустилась и расплющила ей голову. Кари пошел прочь, роя песок ногами, чтобы очистить их от крови. Я бросился за ним посмотреть, не поранена ли нога, и у меня отлегло от сердца: на коже не было видно укусов.
Копи не хотела слезть с дерева. «Может быть, ей стыдно, что она струсила?» — подумал я и засмеялся: мне тоже было не по себе.
Солнце начало заходить. Осколки золотых лучей блеснули в алой воде, темнота упала, как черный меч, и сразу настала ночь. Стихли в верхушках деревьев птичьи голоса, и, точно для того, чтобы усилить тишину, зазвенели в траве голоса насекомых. Я влез на спину Кари и тихо сидел, слушая, как шествует по зарослям молчание. Мне было видно, как по ту сторону реки зигзагами колышется трава.
Когда тишина стала вполне густой, над рекой прокатился голодный рев тигра. Даже ветви застыли, и казалось, явственно слышен шорох мускулов притаившегося зверя. Охотничий рог протрубил: слабый прячься, ищи защиты!
Наступила ночь. Я хотел привязать Кари к дереву, но в эту ночь он не позволил себя привязывать. Он шагал вверх и вниз по берегу без малейшего шума. Порой вдруг останавливался и переставал помахивать ушами. Я видел, как чутко и настороженно прислушивается он к тишине. Скоро река налилась серебром; желтая рябь мостом перекинулась с берега на берег. Сразу стал над нами зловещий диск луны. Только в июле луна бывает так горяча и огромна.
Без предупреждений Кари вдруг погрузился в реку. Я приказывал ему остановиться, колол ему шею анком, но он был глух. Глубже и глубже входил он в воду. Я бросил его и поплыл назад. Вода покрыла слона с головой, но он одолел стремнину и исчез на другом берегу за темной завесой листьев и ползучих стеблей. Мы с Копи остались одни. Я посмотрел на темные облака, которые катились к луне со всех концов неба, и понял, что надвигается гроза.
— Скорее на дерево, Копи! — сказал я обезьянке, и мы забрались высоко под купол векового баньяна. Могучий ствол задрожал от грома, как сухая былинка; молния хлестала по лесу. Дождь окружил нас сплошной стеной. Мы с Копи вцепились в ветви, чтобы нас не смыло потоками ливня.
— Я не знаю, сколько времени длилась гроза. Наконец, вверху засверкала луна, но дождь все лил и лил. Тогда я понял, что ливень прекратился и падают капли, которыми напиталась густая листва баньяна. Ветви сделались очень скользкими, и я не решался лезть выше, к верхушке дерева. Мы сидели на месте, пока не упала последняя капля.
Луна зашла, и джунгли наполнились шумами. Слышно было, как движутся звери внизу. На вершине баньяна отряхивала свою шерстку Копи. Под деревом чьи-то копыта шелестели мокрой травой. Потом снова затихли звуки, и по влажной поросли прошла зыбь, похожая на извилистые полосы тигровой шкуры.
Вдруг послышался храп, оглушительный рев и гулкое падение на землю тяжелого тела. Тигр нашел свою жертву. У тигра есть три разных крика: первый — рев голода, яростный рез, от которого поникают джунгли; второй — рокочущий храп, с ним тигр приближается к добыче, и третий — клич торжества и победы. Этот клич сковывает ужасом жертву. Тигр взвивается в воздух и падает на добычу.