Перед ними уходят вниз горные цепи; в снегу, прямо под ними красно?коричневые, дальше желтые горы, обратившиеся в огромные бугры; еще дальше, где?то в сплошной неразличаемой синеве, переходящее в равнину плоскогорье.
Они перешли границу.
Еще шестнадцать дней пути, и с плоскогорья они видят позади над собой раздвоенную снежную вершину, и людям кажется чудом вечер, который уже в прошлом, когда верблюды остановились на перевале в этой рассеченной двуголовой горе.
В ложбине, в роще, где верблюды и кони давят на земле желтые, перезрелые абрикосы, спрятан кишлак – глиняная деревня в низкой ограде. Навстречу каравану выходят трое в выцветших от солнца халатах и чалмах и низко кланяются всаднику впереди каравана, чернобородому, в халате с золотой вышивкой и в зеленой чалме.
– Салям алейкюм, Хаджи?Зиа.
– Алейкюм салям.
Всадник сходит с лошади, обнимает встретивших его, и они трижды касаются друг друга жесткими черными бородами.
Погонщики хлопочут у каравана; тяжело падают по обе стороны устало?покорных верблюдов вьюки.
Хаджи?Зиа и трое встретивших его пьют зеленый чай в саду, поджав ноги на ковре. На вышитой золотом бархатной скатерти красный чайник с розанами в медальоне.
Пока они говорят о погоде, о ценах на шерсть и на пшеницу, душная теплая ночь сползает в ложбину, вызывая испарину на худом, выжженном теле погонщиков.
Но они должны работать. Они переносят двадцать два вьюка во двор мечети, в ограду кишлака и тщательно развязывают вьюки.
Они раскатывают вьюки, и внутри скатанных в трубку керманских ковров в каждом вьюке десять одиннадцатизарядных английских магазинных винтовок – итого двести винтовок и десять тысяч патронов к ним.
НЕПРИЯТНОСТИ ПО СЛУЖБЕ
В Москве сырое, дождливое утро, неожиданно превращающееся в жаркий полдень.
Люси проходит мимо витрин, рассматривая свое отражение в зеркальных стеклах, и еще раз убеждается в том, что у нее великолепная фигура. Дамы сомнительной внешности пожирают глазами ее костюм и запоминают на всю жизнь (или, во всяком случае, на время, пока существует эта мода) остроугольные туфли и серое пальто с замшевыми манжетами и воротником.
У одной витрины, где на русском языке вывеска, Люси останавливается и после некоторого колебания входит.
Барышня с мертвенно?белокурыми, неестественными волосами, с губами, обнаруживающими непостижимую алчность, внезапно появляется перед Люси и спрашивает на хорошем французском языке:
– Мадам заказывала по телефону?…
Люси садится несколько в стороне от четырех дам, опускает руку в теплую воду и слышит:
– “74”?
Она еще заметно наклоняет голову и чувствует в правой руке тщательно сложенный пакетик из тонкой бумаги. Пакетик пропадает в перчатке Люси. Все внимание уделяется отделке ногтей, которыми старательно занялась белокурая барышня. Когда этот кропотливо?серьезный труд закончен, Люси расплачивается и уезжает.
За завтраком Люси читает то, что написано на тонкой, просвечивающей бумаге:
“Фотография Жукова испорчена. Все остальные удачны. Так как вы утверждаете, что аппарат в течение некоторого времени находился в руках невесты Жукова, то для меня совершенно ясно, что это она умышленно испортила снимок Жукова и что вы дешифрованы как наш агент. Нельзя опасаться вашего ареста, так как шпионаж пока не доказан. Кроме того, вы иностранка, и ареста будут избегать, чтобы не вызвать осложнений. Дальнейшие распоряжения последуют сегодня вечером. Имеется ли у вас костюм для верховой езды? Н.В. 14”.
Люси бросает смятую записку в пепельницу, рассеянно зажигает спичку, бросает спичку в пепельницу. Записка вспыхивает и превращается в пепел.
Ее начинает раздражать окружающее: оркестр на эстраде, шумные биржевики и самодовольные иностранцы.
Она поднимается в свою комнату в гостинице, смотрит в зеркало, отражающее зеленоватые глаза, оттененные синими кругами, потом вдруг ее охватывает приступ расчетливой неженской ярости.
На листе бумаги с ее вымышленным именем и фамилией она пишет двадцать строк твердым и острым почерком.
Адрес: “Королевское министерство иностранных дел, департамент Центральной Азии”.
Это письмо она подписывает: “Люси Энно?74” и тщательно запечатывает конверт своей печатью.
Из сафьяновой шкатулочки она берет квадратный футляр и прячет его вместе с письмом в сумочку.
Она заказывает автомобиле.
* * *
Рассеянный старичок – заведующий бюро “Дианы” в Москве, с некоторым изумлением встречает Люси.
– Вы действительно уезжаете? Я очень сожалею.
– Это небольшая потеря для “Дианы”.
– Но при способностях мисс можно было ожидать многого. К тому же вы знаете русский язык.
– Немного… Однако я уезжаю.
– Жаль! Весьма жаль!
Он снимает круглые роговые очки и щурится, затем снова надевает и старается рассмотреть Люси.
Она вынимает из сумочки письмо и футляр. Сначала она отдает футляр.
– Это я прошу вас принять в фонд “Дианы”.
Старик раскрывает футляр. На синем бархате играет холодными, как бы влажными гранями большой четырехугольный бриллиант голубой воды.
– Вы оставляете хорошую память о себе… Неужели вы это отдадите?…
– А почему бы и нет?…
Он переводит внимательный взгляд на Люси.
– Кроме того, я прошу вас с первым отправляющимся за границу курьером переслать это письмо.
Старик читает адрес: “Королевское министерство иностранных дел, департамент Центральной Азии”.
Он обещает отправить письмо. Люси встает и уходит, тепло простившись с благодушным старичком – заведующим Московским бюро “Дианы”. И он с некоторым любопытством смотрит ей вслед.
* * *
Через Главный телеграф в Москве проходят в разное время, но в один и тот же день две телеграммы.
Первая:
“Уполномоченному Отдела внешних сношений погранрайона.
Выехал дипкурьер Жуков. Завотделом Сонин”.
Вторая:
“Чарджуй, Ахмету Атаеву. Срочно.
Гружу мануфактуру Мургаб. Отправляйте ковры. Джаваров”.
Справка в скобках:
“Атаев – бывший переводчик при канцелярии туркестанского генерал?губернатора”.
ДВЕ ПРИМАНКИ
Когда паровоз курьерского поезда Москва–Ташкент, наполнив паром и дымом дебаркадер Рязанского вокзала, пробегает под мостами пригородных линий, в третьем вагоне от паровоза, вагоне международного общества, у окна в дорожном платье и кожаной шапочке, вроде авиационного шлема, стоит Люси.
Если бы Люси слегка перегнулась через раму окна, то увидела бы русую голову Жукова, который смотрит в сторону уходящих фабричных труб Москвы – туда, где на перроне до сих пор стоит, всматриваясь в линию рельсов, Оля. Они долго ходили по перрону, шептались, улыбались, как будто над ними были не закопченные стекла крыши вокзала, а голубое деревенское небо над прудами и нежной весенней зеленью. Правой рукой с некоторой гордостью он придерживал походную сумку, в которую втиснул запечатанный кожаный конверт. Плетеный шнурок от нагана свисает из?под кожаной куртки до колена. Так они ходили, прижавшись друг к другу, пока не засвистал строгий кондуктор и еще строже не взвизгнул паровоз. Вася вскочил на подножку, наскоро поцеловав дрогнувшие нежные губы, и курьерский номер 2 Москва–Ташкент пошел чертить по рельсам, по стрелкам, пошел гудеть под мостами и в коридорах между корпусами железнодорожных мастерских.
Поезд пробегает мимо подмосковных деревянных игрушечных дач с затейливыми островерхими кровлями, мимо молодых березовых рощиц. Час, два часа, и он уже, посвистывая, бежит по равнинам мимо полей, мимо деревень, тихих уездов к великой реке. Там он недолго путается по бесчисленным рельсам и медленно и плавно вкатывается на мост, бежит между двумя решетчатыми стенками над широкой рекой. Внизу розовые и белые, точно игрушечные, пароходы, тянутся караванами баржи, по берегам желтеющие рощи, а за Волгой уже степь, осенняя степь до самого Оренбурга.
Утром в коридоре вагона Люси видит непроницаемого, внезапно вынырнувшего за Самарой Перси Гифта, который смотрит на нее именно так, как должен смотреть на красивую незнакомую женщину пассажир вагона международного общества.
Люси чувствует странную неловкость от самой Москвы. Она одна в своем купе, кроме Перси Гифта, с которым она не обменялась поклоном, не сказала ни одного слова; во всем поезде ни одного знакомого лица, и все?таки всюду и всегда: в вагоне, на станциях, в своем купе – она как бы чувствует всем телом внимательные взгляды.
За Оренбургом осенняя степь переходит в выжженные пески, поросшие колючим саксаулом. На станциях, в стороне от перрона, круглые, похожие на разбросанные шапки юрты и узкоглазый, скуластый народ, которого еще никогда не видела Люси.
Лето возвращается. Падают резкие тени, и белый песок горит снова обжигающим солнцем.
Внезапно в белых песках синие, тихие воды Аральского моря. И Люси опять чувствует новое и вечно волнующее солнце, новый и вечно пленительный ветер, солнце и ветер Азии.
АУДИЕНЦИЯ
Его величество повелитель Гюлистана, государь правоверных, вернулся из путешествия по Европе. По этому случаю и по случаю праздника годовщины дарования конституции в старом дворце в Мирате прием дипломатического корпуса.
Сэр Роберт Кетль, как старейшина корпуса, вырабатывает церемониал приезда послов. После двухлетнего путешествия повелителя это первый большой прием. Четыре корреспондента европейских газет получают приглашение во дворец. Туда же приглашены представители официальной газеты в Мирате.
В одиннадцать часов утра все европейские послы во главе с сэром Робертом Кетлем собираются в здании министерства иностранных дел. Мирза Али?Муха?мед – министр иностранных дел и председатель совета министров, принимает послов в бирюзовом зале министерства.
Чиновники министерства встречают послов у подъезда и мимо парных часовых в красных мундирах проводят их в зал. Чуть приподымаясь, задыхаясь от высокого воротника и негнущейся золотой груди, звеня орденами, встречает каждого соответственно рангу министр иностранных дел и председатель совета министров – Мирза Али?Мухамед. Сухая рука задерживается на более или менее продолжительное время и выскальзывает из руки гостя. На вызолоченных хрупких диванчиках послы с адъютантами и секретарями (в полной парадной форме, при орденах, в треуголке и при шпаге) сидят около пятнадцати минут, задыхаясь от жары в упругих мундирах. Слуги придвигают восьмигранные столики – шербет, крепкий вишнево?красный чай в граненых стаканчиках и конфеты.
Наконец звонит телефон, и секретарь в белом мундире с золотыми аксельбантами уходит в резную дверь. Он снова появляется и, приложив руку к круглой черной шапке с султаном, наклоняется над креслом Мирзы Али?Мухамеда. На мгновение все застывают и своих креслах, потом Мирза Али?Мухамед, сияя звездами, подымается с кресла, и вслед за ним встают его чиновники в белых мундирах, перетянутых золотыми шарфами, весь дипломатический корпус, и все мимо часовых проходят на парадное крыльцо.
Среди витых колонн шестьдесят человек сверкают на солнце тридцать второго градуса широты как чудовищные вызолоченные жуки под белыми и черными султанами и треуголками с перьями. Двадцать придворных карет вытягиваются длинной лентой, золотые жуки один за другим, по старшинству, занимают кареты. Кавалерийский эскорт в мундирах, напоминающих русских драгун, срывается с места, и кареты движутся в аллее, между шпалерами войск, за которыми узенькая цепочка толпы – мальчишки и бездельники, сбежавшиеся или согнанные с базаров. Пыльное облако поднимается над придворными каретами, над султанами и перьями, и золото тускло блестит сквозь белую едкую пыль улиц Мирата. Кареты направляются ко дворцу.
Желтыми четырехугольниками выстроены войска на площади перед дворцом.
От ворот дворца к подъезду – зелено?оранжевые полки гвардии повелителя. Длинноусые, похожие на древних галлов курды; черные, почти негры, воины из племен Южного Гюлистана и великолепные образцы старой, невыродившейся расы – арийские племена Северного Гюлистана. Но не эти – его оплот и опора, а горные ханы – иррегулярная кавалерия на единственных сохранившихся в Гюлистане конях арабской крови.
При Надир?шахе, когда границы его государства расползались на тысячи верст к югу, востоку и северу, данники привели тысячу арабских жеребцов и кобылиц в конюшни дворца, охраняемого родичами этих всадников, их предками, и предки оставили в наследство потомкам драгоценное наследие – неутомимых и быстрых коней.
Молодой секретарь французского посольства, почетный гость всех ипподромов европейских столиц, не выпуская монокля, рассматривает коней золотой масти, отражающих солнце на выгнутых крутых шеях н на крупах, вороных с белыми отметинами и белых серебряного отлива. Тысяча таких коней стоит четверти государственного долга Гюлистана.
Из тысячи всадников некоторые в зеленых чалмах (родичи пророка), и ни один не одет в европейское платье. Гвардия повелителя правоверных умеет хранить обычаи: ни одной нитки, сотканной руками чужеземцев, исключение – только оружие. Их карабины и автоматические пистолеты – последние образцы европейских оружейных заводов.
Кареты катятся в живом коридоре всадников и медленно поворачивают к подъезду. Гвардия отдает честь. От звезд и золотого шитья на мраморной лестнице играет широкий солнечный каскад и угасает в черной мраморной арке – вестибюле дворца. Послы идут вверх по широкой лестнице мимо дворцовой стражи с ятаганами, в малиново?золотой одежде. Это статуи, безжизненно неподвижные, – жизнь только в синеватых белках остановившихся глаз и в холодном блеске искривленной, чуть вздрагивающей стали в руках!
У дверей тронного зала послов встречают министры и брат повелителя – желчный, худой юноша в кавалерийском мундире. От церемонных поклонов чуть слышно звенят на груди аксельбанты и ордена.
Малиновый бархат, золотые кисти, тяжелые золоченые кресла и в потолке два больших электрических веера, отражающихся в хрустальных шарах люстры.
Церемониймейстер (самый толстый человек в Мирате) указывает места. Мирза Али?Мухамед, слегка волоча по паркету ноги, идет к тяжелой двери справа от трона, где стоит гигантского роста часовой. Он осторожно открывает дверь и проскальзывает плечом в узкую щель, в которую, кажется, не мог бы проскользнуть ребенок. Церемониймейстер поворачивается к двери и вытягивается так, что на одно мгновение исчезает его уродливая толщина и белые штаны с золотыми лампасами приподымаются на фут от пола. Дверь приоткрывается, и все поворачиваются с легким шумом, обращая лицо к двери, справа у трона. Этим легким шумом, вернее шелестом, пользуется веселый секретарь французского посла и шепчет: “Черт возьми!… Как импозантно!… И подумаешь, какая цена… Небольшой заем – всего миллион фунтов. Пустяки!”
И когда все подготовлено к появлению повелителя миллионов и царя царей, дверь открывается и из дверей выкатывается на коротких ножках толстый молодой человек в черном мундире с жгутами?эполетами, в круглой шапке с эгретом, причем его грудь, эгрет и рукоятка сабли сияют бриллиантами, как витрина ювелира. Дипломатический корпус выстраивается в длинную линию, и каждый по старшинству и положению приближается к повелителю. Позади него, справа, стоит, оцепенев от умиления, Мирза Али?Мухамед, слева – юноша?адъютант с девичьим румянцем и круглыми полузакрытыми черными глазами, с длинными загнутыми ресницами. Вытянув руки в белых с раструбами перчатках, он держит золотую палочку с кистью из конского волоса, которой повелитель обмахивается от мух, и хрустальную коробочку с карамелью от кашля.
Толстый молодой человек, лучась бриллиантами, обыкновенно спрашивает на французском языке одно и то же.
– Здоровье уважаемого друга? Не вреден ли уважаемому другу климат Мирата? Не вреден ли климат Мирата семейству уважаемого друга? Все ли благополучно на родине уважаемого друга?
Затем он выпускает из своей руки руку уважаемого друга, улыбается красными пухлыми губами, причем маленькие подстриженные усики топорщатся, как приклеенные. “Уважаемый друг” делает правильный полукруг и останавливается у своего места, внимательно следя за коллегами.