Абду?Рахим?хан переправился через реку Лар и не стал ждать, пока преследующий его отряд последует его примеру. Текинец добрым галопом берет подъемы, и к вечеру свирепый, глухой лай псов встречает его у черных, закопченных шатров в ущелье. Благоразумный гость не ждет, пока молодежь разрешит вопрос о том, как поступить с одиноким всадником, по внешнему виду похожим на чиновников, которых посылает губернатор Лара, и входит в первый шатер, бросив женщине повод.
Абду?Рахим?хан вошел как гость и сел у котелка, шипящего на раскаленных углях. И тут же заснул на бараньих шкурах так, как некогда спал в Гранд?отеле в Париже. Кровь джемшиди сказалась в нем. Ему не противны копоть и грязь шатра соплеменников. Кроме того, Абду?Рахим?хан хорошо понял, что с того момента, как он покинул здание министерства и пятичасовой чай в обществе Люси Энно, жизнь его приняла своеобразный, экзотический характер и он отступил по крайней мере на два столетия в глубь веков.
Утром он милостиво взял из рук хозяина шатра его чилим (курительный прибор вроде кальяна), угостил его сигаретой и велел позвать старейшин. Он чувствовал себя в безопасности, пока он был неизвестным гостем, но более не желал подвергать искушению молодых людей, вооруженных ножами и старинными пистолетами, отдававших должное достоинствам его коня.
Затем произошел довольно краткий, но содержательный разговор, растянутый согласно местным приличиям на два часа.
– Я Абду?Рахим, сын Юсуф?хана и внук Хаджи?Селима.
Старейшины не выразили особого любопытства, но, видимо, заинтересовались.
– Да благословит бог день твоего прихода к своему народу.
Затем самый старый и самый хитрый, погладив крашеную хной бороду, сказал:
– Пока жив был твой дед, Абду?Рахим?хан, мы и курды владели этой землей от реки и до города границы. Теперь нашими землями владеют собаки и трусы.
Другой, более молодой и более робкий, прибавил:
– Не знаю, как бог терпит на земле эту нечисть. Почему он не отдает их в рабство своему избранному племени?
Стены шатра ожили. Сотни ушей и глаз прильнули к дырявому полотну.
Разговор принимал деловой характер, и Абду?Рахим счел нужным внести предложение:
– Почему бы нам не соединиться с курдами и не вернуть своих земель?
Самый старый вздохнул скорбно и соболезнующе.
– Горе Хаджи?Селиму! Он оторвал своего внука от родного племени, и Абду?Рахим не знает, что между джемшиди и курдами – кровь.
– Но внук Хаджи?Селима вернулся и просит защиты у племени. Солдаты Али?Мухамеда Ол Молька гонятся за ним по пятам.
– Много ли солдат?
– Не больше полусотни.
Старейшина усмехнулся.
– У джемшиди пятьсот наездников.
– Пятьсот наездников. Все ли вооружены ружьями?
– Больше половины.
– У солдат пятьдесят хороших английских винтовок. Разве они не пригодятся нашим наездникам?
Старейшины переглянулись многозначительно и с приличествующей важностью.
– Ружья всегда нужны.
– Тогда, если богу угодно, сегодня ночью.
ПЕРЕХОД К ОЧЕРЕДНЫМ ДЕЛАМ
Пятичасовой чай в “Гранд?отель д’Ориан”.
За столиком у открытого окна сидят Жак Маршан – корреспондент “Гавас” и Люси Энно – артистка, как она значится в списках гостей отеля.
Они одни в кафе. Сегодня состязания на ипподроме.
Несколько сожженных солнцем мальчишек, полуголых нищих, гримасничают на почтительном расстоянии от окна.
– Что же вы узнали?…
– Представьте, в этом случае они хранят тайну. Мелкие чиновники ничего не знают, крупные молчат… Кое?что я, конечно, выпытал…
– Например?…
– Дорогая компатриотка!… Вам я могу открыть. Вы не журналист и…
– И?… Говорите…
– Не состоите на службе у дружественного нам посольства.
– К сожалению, не состою… Мы не сошлись в сумме.
– Вы очаровательно шутите. Ваши туалеты, о, ваши туалеты!… Бедные дамы из дипломатического корпуса.
– Это предпоследний транспорт из Парижа. Последний меня не застанет здесь…
Она смотрит в зеркальное окно, где отражаются на жемчужно?сером изумрудные квадраты вышивки…
– Мадемуазель Энно собирается уезжать?…
– Вероятно. Что же вы узнали?
Он вынимает просвечивающий листик бумаги, исписанный мелким почерком.
Она выражает некоторое нетерпение.
– Как вы любите эффекты!
– Это официальное сообщение правительства. О человеке, который вас занимает, пишут следующее: “…недовольный своей отставкой, которая была плодом его злонамеренной деятельности…” Они обожают высокий стиль – эти реформированные министры…
– Дальше!…
– “…злонамеренной деятельности, Абду?Рахим?хан бежал в округ Лар к своим родичам и, как нам известно, поднял мятеж против своего законного господина и правительства Гюлистана. Племя джемшиди, причинившее своим характером много беспокойства правительству, поддерживает изменника, но…” Далее идут угрозы и объявление вне закона, заочный приговор… Это появится завтра в газетах. Насколько мне известно, оппозиция хранит молчание. В сущности, какой им смысл поддерживать чужого и заранее обреченного человека?
– Чем это все кончится?
– Микроскопическая революция! Кажется, правительство посылает войска.
– И это все, что вы знаете?… Я знаю больше…
– Не скрывайте… Умоляю вас… Это почти сенсация!
Она смеется, поддразнивая любопытство журналиста.
– Я знаю, например, что правительство – вернее, Мирза Али?Мухамед – вызвало к себе ханов курдских племен и обещало им круглую сумму…
– За что?…
– Джемшиди и курды старые кровные враги. Зачем им посылать войска, когда они могут натравить на Абду?Рахима курдов. Кроме того, говорят, что Абду?Рахим арестовал в Ларе секретаря королевского посольства.
– Браво!… Это информация!… Но почему это вас так интересует?…
– Что это?…
– Курды, консульский агент, Мирза Али?Мухамед…
– Меня интересует только Абду?Рахим…
– Понимаю… Красивый мужчина и, говорят, щедрый, как раджа…
Почти бесшумно подкатывает к подъезду отеля автомобиль с королевским флажком. Высокий, стройный человек в сером костюме выходит из автомобиля. Седая голова и черные подстриженные усы…
– Скачки кончились. Вот майор Герд…
– Вы с ним знакомы?…
– Разумеется. Он военный атташе.
– Познакомьте меня с ним…
Жак Маршан делает приветственный жест входящему в кафе майору Герду. Тот подходит, чрезвычайно почтительно наклоняя голову в сторону Люси Энно.
– Майор Томас Герд…
– Мадемуазель Люси Энно – актриса и очаровательная туристка.
Майору придвигают стул. С той минуты, как он сел, он не отводит глаз от Люси.
– Пока мы не были знакомы, я имел удовольствие восхищаться мадемуазель Люси Энно издали…
– Гораздо удобнее восхищаться вблизи… Вы не находите?…
Майор смотрит в зеленоватые глаза Люси Энно. Длительная пауза.
– Да.
С этой минуты Жак Маршан чувствует, что он как будто лишний. Собственно, Люси говорит с ним, но глаза ее прикованы к глазам майора. Майор Герд сначала очень внимательно рассматривает узор вышивки ее платья, потом его глаза поднимаются выше и останавливаются на великолепной линии плеча, уходящей в серый просвечивающий шелк. Кровь слегка приливает к его красноватому лицу, и с этой минуты майор уже не отводит своих глаз от полузакрытых длинными, чуть загнутыми вверх ресницами зеленоватых глаз Люси. Жак Маршан вспоминает о вечернем заседании законодательного собрания и, простившись, уходит, слегка обиженный.
ПЕРЕВОРОТ
Тысячи лет назад на рабате Хушк стоял Чингисхан. Здесь была ханская ставка, и маленькая глиняная крепость уцелела, а огромный город по ту сторону реки, город с десятками минаретов, дворцов и садов, был превращен в пустыню.
И теперь, как много лет назад, на глиняных стенах крепости зеленые значки, вокруг крепости лагерь, ржание коней и лай собак.
В воротах стоят четверо, вооруженные английскими винтовками, – стража.
Внутри крепости, в палатке, на ковре лежит Абду?Рахим?хан: перед ним на корточках чернобородый, косматый, похожий на горного пастуха, и рядом с ним юноша. Абду?Рахим?хан читает то, что написано на клочке полотна расплывающимися чернилами.
Он потемнел от загара, похудел, огрубел и теперь стал мало похож на блестящего молодого человека, принимавшего иностранцев в бирюзовом зале министерства.
– Скажи Омаро эль Афгани, что мне нужнее, чем им, бумага, о которой они пишут. Скажи им, что Абду?Рахим?хан завтра войдет в Новый Феррах и объявит округ Лар независимым, и тогда Абду?Рахим?хан поможет им. Стоит толкнуть – все рассыплется, как истлевший конский корень.
Он встает и смотрит сквозь ворота на лагерь вокруг крепости.
– Восемь дней назад я разбил посланный за мной в погоню отряд. У меня было едва триста вооруженных джемшиди. Теперь у меня больше тысячи всадников. Завтра я войду в Новый Феррах. Скажи это Омару и его друзьям.
Человек, похожий на пастуха, безмолвно повернулся к воротам.
– Подожди…
Абду?Рахим?хан задумался…
– Я дам тебе письмо. Омар знает, кому его передать.
И Абду?Рахим пишет на листке бумаги, вырванном из записной книжки:
“Люси. Вы знаете, где я, и скоро услышите обо мне. Я люблю вас. Пока все идет превосходно…”
Письмо обернуто обрывком шелкового платка и – запечатано перстнем Абду?Рахима. Он отдает письмо гонцу вместе с перстнем.
– Ты помнишь все, что я сказал Омару эль Афгани?… Иди!…
Гонец почему?то медлит.
– Мой сын хочет остаться здесь. Он просит дать ему ружье, и он пойдет с тобой.
Абду?Рахим смотрит на высокого, стройного юношу и читает в черных, глубоких глазах мольбу и надежду.
– Хорошо. Он пойдет со мной.
Гонец наклоняет голову. Затем он выходит из ворот и пропадает в глинистых, размытых горными потоками холмах предгорья.
* * *
В эту ночь в городе Новый Феррах иррегулярная конница разоружила конвой губернатора провинции и гарнизон. Караулы у городских ворот и на фортах сдали оружие.
Под крытыми навесами базаров не открылась ни одна лавка. Но народ собирается группами, носильщики у водоемов выжидательно смотрят в сторону городских ворот. Десять лет со времени восстания против убитого повелителя город не знал смены власти. Теперь идет новый – кто он, что он принесет сорока тысячам, живущим в старых городских стенах? Но все уже знают, что губернатор бежал, что правительственные войска разоружены, что с новой властью идут джемшиди и сотни тех, что были принуждены скрываться от правительства в горных ущельях.
По дороге от городских стен движутся толпы. Площадь перед городской цитаделью точно поле. Кипящие под ветром цветы – тюрбаны.
Горяча коней, иноходью проезжают горцы. У могилы Маулеви (святого) Джамми – тенистый сад, темно?зеленые чинары среди выжженных желтых скал предгорья. От могилы до городских ворот – шпалерами солдаты. И тысяча глаз, тысяча взглядов скрестились на перевале, откуда идет победитель Абду?Рахим?хан.
Монотонно и гулко заиграли оркестры. На перевале конный отряд. Отряд кавалеристов срывается к нему навстречу. Под жестоким солнцем, в тучах известковой пыли – чиновники, офицеры и судьи. Тот, кто идет из гор, – пощадит ли их? Сохранит ли за ними почет и богатство? Тысячи, тысячи на стенах, на плоских крышах, на холмах.
Почти вскачь проходит авангард – развеваются черные чалмы, бряцает сталь. Джемшиди?наездники, те, которых город привык видеть в цепях, пленниками перед казнью на парапете крепости.
Затем идут пешие крестьяне, вооруженные кремневыми ружьями, кривыми ножами и пистолетами. Потом те, кто десять лет в неприступных горах на севере отбивался от правительственных войск, – старые мятежники (каждый стоит десяти бойцов), вооруженные с головы до ног, обвешанные патронами, на горячих, пляшущих конях. Зеленые и красные значки. Бой барабанов. Выстроенные вдоль дороги войска отдают честь.
Абду?Рахим?хан.
Щеголь, чиновник министерства, экзотический иностранец в Париже и Берлине. Было ли это? Не было. Зеленая чалма (родич пророка), белый с золотым шитьем кавалерийский мундир.
“Народ – дитя, он любит нарядных вождей”.
Четырнадцать выстрелов, пушечный салют цитадели, и Абду?Рахим?хан – в городе Новый Феррах.
На балконе губернаторского дворца Абду?Рахим говорит народу. Вокруг тишина, будто он один в пустыне.
– Я, Абду?Рахим?хан, именем народа принимаю власть над провинцией Лар. Именем народа я объявляю нашу страну независимой. Преступники и трижды предатели, министры Гюлистана во главе с Мирзой?Мухамедом продали свой народ чужеземцам. В моих руках доказательства их измены. И до тех пор, пока народ Гюлистана не войдет в нашу страну…
Он смотрит вниз и умолкает. Море тюрбанов, тысячи обращенных к нему лиц, тысячи внимательных, жаждущих глаз. Позади него на балконе седобородые старейшины джемшиди, судьи города, и обветренные, хищные лица его союзников – мятежников северных гор. На секунду Абду?Рахиму кажется, что он стоит над пропастью, над пустотой и в пустоте.
– Крестьяне, ремесленники и все бедняки моей родины! Вы слишком долго страдали под игом…
Он колеблется, но чувствует, что это нужно сказать.
– Я должен облегчить вашу участь. Пусть те, кто был несправедлив, знают, что ни одна ваша слеза не останется безнаказанной. Я отменяю жестокие для бедняков законы. Правда, свобода и просвещение отныне гости моей страны.
Опять короткое мгновение мертвого, пугающего молчания.
– Я изгоняю религиозную и племенную вражду. Шииты и сунниты – мои братья и дети моей родины. Я сам, сын племени джемшиди, первый протягиваю руку моим кровным врагам – курдам. Пусть они придут, и мы мирно, как друзья и братья, обсудим и предадим забвению прошлое. Да будет мир между племенами, населяющими нашу страну!
Снова молчание тысячеголовой толпы на площади, на стенах и на крышах. Слова падают в бездну.
Абду?Рахим?хан повернулся к двери. Монотонно гудят трубы и грохочут барабаны. Балкон постепенно пустеет.
В приемном зале дворца губернатора на минуту задержались старейшины джемшиди, старейшины купцов, духовенство и чиновники. Но Абду?Рахим?хан уходит в маленькую узкую комнату?нишу, устланную коврами. С ним только трое. Старейшина джемшиди, старейшина купцов в тяжелом, расшитом золотом халате и главный судья.
Первый с суровым достоинством говорит судья:
– Законы дал нам пророк вместе с нашей верой. Правоверный никогда не будет братом неверного.
Потом старшина купцов с медоточивой кротостью:
– Ты давно покинул нашу страну, Абду?Рахим?хан. Народ наш неразумный и темный. Его волнуют вести с севера, вести, которые приносят из России отрекшиеся от истины бухарцы и кавказцы. Остерегайся их!
И оба уходят с внушительной важностью. Абду?Рахим?хан смотрит в глаза старейшине.
– Ты ничего не сказал о наших землях. На наших пастбищах пасут скот горожане. Ты не сказал о том, что эти земли наши…
Он молчит несколько мгновений и ждет ответа Абду?Рахим?хана.
– Курды прислали гонцов… Но берегись, Абду?Рахим?хан. Между нами и ними кровь!
Он уходит, медленно опуская за собой ковер?занавес у дверей, и долго смотрит в глаза Абду?Рахим?хана.
Ковер опустился. Между ними как бы глухая стена.
СПОСОБ МАЙОРА ГЕРДА
“Свобода Гюлистана” – газета левого крыла оппозиции. Она выходит два раза в неделю и реже, когда Ибрагим?хан – министр внутренних дел Гюлистана – об этом позаботится. В узкий переулок для пешеходов и всадников (переулок – две параллельные глиняные стены) выходит деревянная, грубо сколоченная дверь и над дверью вывеска “Свобода Гюлистана”. Внизу, где была конюшня, – литографские камни и печатный станок.
Наверху, в деревянном павильоне с цветными стеклышками, на крыше, живет Омар эль Афгани – Дантон Гюлистана, как его называет любимая газета Жака Маршана. Здесь, в игрушечном деревянном павильоне, по вечерам вокруг керосиновой лампы собирается левое крыло законодательного собрания. Сюда приходит громадный, угрюмый человек, которого называют “американцем” и который действительно вернулся в Гюлистан из Америки через Россию.
Над домом Омара террасами подымаются на высокий холм желтые кубы крыш “Сердца Мирата”. “Сердце Мирата” – это старый дворец, покинутый повелителем с тех пор, как архитекторы построили ему новый, загородный, похожий на первоклассный отель. Дикий виноград и плющ переползает с террасы на террасу, перекидываясь с крыши на плоскую крышу, и неудержимым зеленым потоком ниспадает через ограду в скромный четырехугольный дворик Омара эль Афгани. Так с крыши старого дворца, как по ступеням лестницы, по крышам сбегает плющ вниз в глухой, узкий переулок.