Рука Омара повисла в воздухе, указывая вниз, в долину, где из золотого рассвета вставал Мират с минаретами, куполами мечетей, крышами дворцов и высокими стальными мачтами радиотелеграфа королевского посольства.
* * *
На склоне горы за крепостными фортами клубится густой черный дым. Здесь индусы – жители Мирата, сжигают своих покойников. И здесь в это утро сжигают труп штаб?ротмистра Воробьева.
В списках госпиталя королевского благотворительного общества нигде нет его имени. Номер 83, под которым значится труп, указывает имя солдата?индуса из конвоя посольства, умершего от азиатской холеры и сожженного согласно законам религии браминов.
ЭЛИЗА ДАУН – ЛЮСИ ЭННО
Что, собственно, произошло в России?
Восемь лет назад все как будто было на своем месте. Михайловский театр, спектакли французской труппы, царская ложа, обходительные театральные чиновники, покровительствующие великие князья и одни и те же лица в зрительном зале, во фраках и мундирах, слоновая кость желтых лысин, внушительная седина или лакированный блеск проборов.
Однако с той минуты, как Люси поднялась по трапу на закопченный, груженный сельскохозяйственными машинами пароход “Керчь”, она почувствовала неуловимую и непонятную перемену, и теперь уже ясно, что нет ни обходительных чиновников, ни князей, ни царской ложи. Обыкновенные люди, которых она видела раньше из окна своей кареты (подарок мецената с Миллионной улицы), обыкновенные люди в формах матросов, которым полагалось вытягиваться и отдавать честь меценату с Миллионной, теперь в час ночи пели песни под окнами ее каюты и обращали внимание на уважаемых пассажиров только тогда, когда мыли палубу. В другое время они провожали насмешливыми взглядами знатную иностранку и обменивались малопочтительными замечаниями по поводу не совсем естественного цвета губ Люси. Ходили они вразвалку, не вынимая рук из карманов, когда проходило их начальство, и в свободное время сидели почти голыми на солнце на носу парохода. Но так как это были здоровые, хорошо сложенные молодые люди, то Люси это не смущало.
Кроме не совсем приятной миссии, которую на нее возложил королевский осведомительный департамент, она все?таки искала ощущений, ее слегка интересовала новая роль благотворительницы из иностранной благотворительной организации “Диана”. Особой признательности со стороны благодетельствуемого народа она не видела. Во всяком случае, помощник капитана, узнав, что Люси не врач, сразу усомнился в полезности ее работы. Внимательно разглядев элегантный костюм Люси, сочетание туристского костюма с костюмом сестры милосердия, замшевые сапожки, он спросил: знает ли она, что такое проселок, и ездила ли в телеге? Впрочем, он успокоился, узнав, что Люси работала в Москве.
Севастополь ей сначала понравился. Здесь уже было то, что она предполагала увидеть. Разрушенные, взорванные укрепления – память, которую оставили по себе ее соотечественники, – испорченные корабли. Солдаты в остроконечных шлемах и деловые равнодушные люди в кожаных костюмах бегло взглянули на пассажиров, осмотрели бумаги и ушли. Люси представляла себе их более мрачными и романтическими. Во всяком случае, не к этому ее подготовили статьи собственных корреспондентов ее любимой газеты. Она не увидела ни одной баррикады, ее ни разу не остановили на улице, и никто не грозил оружием. На бульваре с молодыми людьми все в тех же остроконечных шапках гуляли смуглые, красивые молодые девушки в белых туфельках и белых чулках. Вечером играла музыка, и довольно прилично одетые люди сидели в кафе.
И, наконец, когда она очутилась в обыкновенном вагоне международного общества, в привычном удобном купе и, миновав несколько десятков станций, где скорый поезд стоял положенное число минут, ждал, пока звонил колокол, свистал обер?кондуктор и гудел паровоз, через тридцать шесть часов очутился на Курском вокзале в Москве – Люси Энно, она же Элиза Даун, была окончательно разочарована. Нигде она не чувствовала чересчур внимательного взгляда, никто не интересовался ее особой, никто (как полагалось в авантюрных фельетонах газеты) не провожал ее в гостиницу, уцепившись за запасное кольцо позади автомобиля, и, наконец, никто не следил за ней в окно пятого этажа, пробравшись по карнизу. Она была разочарована.
И, однако, все было по?новому.
ПЕРСИ ГИФТ – ВОРОБЬЕВ – Н.В. 14
26 июля человек, который теперь значился “Н.В. 14”, перешел границу.
По?видимому, не произошло ничего особенного. Бывший штаб?ротмистр Воробьев, амнистированный Советским правительством, вернулся на родину. И, однако, в ту же ночь мачты радиотелеграфной станции в Мирате выбрасывали в воздух цифры, и эти цифры, пройдя положенные им воздушные и земные пути, превращались в слова:
“Мною командирован в Россию по паспорту штаб?ротмистра Воробьева секретарь военного атташе посольства Перси Гифт, вполне подготовленный для изъятия документа, о котором говорилось в нашем номере 627 точка”.
Эти слова доходили в форме еще более краткого устного доклада к начальнику департамента, не вызывая, впрочем, никакого изменения на его лице и ни малейшего напряжения его голосовых связок. Однако тот, кого это касалось, в ту же ночь отправлял в комнаты с забранными решетками окнами шифрованную, краткую депешу.
“Ваше распоряжение направляется Н.В. 14 по делу номер 627”.
И новые цифры вылетали из стального кружева специальной станции департамента, летели на северо?восток и принимались высокой мачтой промышленной королевской миссии в Москве.
И таким образом, когда от Рязанского вокзала на унылом московском извозчике отъезжал так называемый “бывший штаб?ротмистр Воробьев”, он уже заранее имел уютную комнату и приют в некотором семействе, которое именовалось Кряжкиными и состояло из почтенного седого отца и глухонемого сына. Разумеется, они были ближайшими родственниками возвратившегося к пенатам “штаб?ротмистра Воробьева”. Каждое утро Кряжкин?отец с портфелем добродетельно отправлялся на службу, его глухонемой сын занимался хозяйством.
Это был хорошо спрятанный во дворе, в одном из арбатских переулков, флигель из двух комнаток, и здесь мог собраться с мыслями и отдохнуть от шести дней пути “штаб?ротмистр Воробьев”, не тревожимый нелюбопытными родственниками.
Перси Гифт гуляет по московским улицам и постепенно убеждается в том, что Москва представляет некоторый интерес. Он принимает некоторые предосторожности, старается придать себе вид рассеянного провинциала, заходит в магазины, приценивается к ненужным вещам, вместе с тем он хочет уловить некоторую тревогу в толпе, мелкие, но значительные признаки, указывающие на непрочность власти и неуверенность в завтрашнем дне. Но к концу прогулки он вынужден сознаться, что все прохожие, вся уличная толпа ничуть не отличается от уличной толпы других европейских столиц и что видимый представитель власти с красным жезлом в руке на перекрестке улиц больше всего занят тем, чтобы заставить потрепанную пролетку объедать себя с правой стороны, как полагается по правилам.
Перси Гифт уже готов повернуть к первому же извозчику, чтобы доехать до площади и затем, уже пешком, из предосторожности делая запутанные петли, дойти до переулка и флигеля Кряжкиных. Однако некоторые деловые соображения заставляют его войти в ресторан и заказать себе завтрак.
До того, как ему успевают принести чашку рыбного бульона и знаменитый пирожок с рыбой, называемый в путеводителе “расстегай”, Перси оказывается у телефонного аппарата. Он вызывает комнату 830 в гостинице для иностранцев и просит инженера Брайса – представителя акционерной компании жатвенных машин.
Отчетливый голос по?русски с некоторым акцентом:
– Слушаю, я инженер Брайс.
– Я должен вас видеть по делу 627 – аккумуляторы и дизели.
Короткое молчание.
– Хорошо, в обычном порядке.
После завтрака Гифт возвращается домой. В пять часов вечера приходит папаша Кряжкин и советует Перси совершить небольшую прогулку по Москве?реке. Около шести часов, когда спадет жара, он может напять моторную лодку на набережной, возле моста. И Перси Гифт, взглянув на часы, снова покидает гостеприимный флигель Кряжкиных.
МОТОРНАЯ ЛОДКА “ЛЕВ”
Когда над городом стоит жаркое, сухое, пыльное облако, запах расплавленного асфальта, автосмеси, говор, гомон, гудки и звон сорока?сороков к вечерне, у Москвы?реки берега усыпаны голыми смуглыми, загорелыми телами. Ныряют мальчишки, выкидывая руки, плавают матерые купальщики, стучат колесные пароходики, выгребая против течения. Под мостами торгуют желто?золотой, сладком сахаринной водой, кипят самовары, и веселые торговки продают голым мокрым мужчинам пухлые сальные пирожки.
Перси Гифт проходит мимо этого единственного в мире своеобразного пляжа в центре города и прямо против гигантского золотого пузыря – купола храма видит белую моторную лодку. Рыжеусый лодочник копается у мотора, не замечая звонкой суеты вокруг, не слыша визга купальщиков и выкриков торговок. Перси Гифт читает на белом борту четкую надпись “Лев” и останавливается против лодки.
Несколько минут он стоит прямо против моториста, подходит ближе, ловит вопросительный взгляд и как можно тише и отчетливее шепчет:
– Н.В. 14.
В этот момент начинает стрекотать мотор, и лодка носом пристает к берегу. Перси прыгает в лодку, и она медленно отплывает от берега по кишащей телами купальщиков, мелководной реке. На середине реки она идет быстрее, и скоро четыре дымящие заводские трубы и золотой купол остаются позади. Перси садится ближе к мотору, и, когда уже не видно ни одного купальщика и они одни в середине течения, он спрашивает моториста на их родном языке:
– Мистер Прайс?
Тот наклоняет голову и выжидательно смотрит на него.
– Вы приняли какие?нибудь меры?…
– Да. А вы действительно собираетесь изъять документ?
– Конечно! Для того я и приехал.
– Что вам нужно?
– Имя, фамилия и приметы курьера. Самые подробные данные о нем, его привычки, его родные, его знакомые, жена, возлюбленная…
– Допустим, вы это получите… Дальше?…
– До Мирата четыре с половиной тысячи километров – три недели пути. Мало ли что может случиться в три недели!
– Хорошо, вы получите все, что вам нужно. Дальше?
– Это все. Я жду.
“Лев” поворачивает к берегу. Железный мост висит над рекой. По мосту пробегают трамваи и грохочут тяжелые грузовики. Перси Гифт прыгает на берег и исчезает, приложив руку к козырьку кепи.
В МИРАТЕ
На крыше дома, в раскрашенном деревянном павильоне у Омара эль Афгани правильным пятиугольником сидят на полу пять человек. Кроме Омара и хорошо знакомой фигуры “американца”, здесь Осман, еще стройный, худой старик с серебряной бородой. Это тот, кого освободила первая революция из подземных могил цитадели Мирата. Восемнадцать лет тюрьмы, одиночного заключения в темной, сырой дыре на цепи. Затем Меджид – мятежник с северных гор, заочно приговоренный к казни и дерзко разгуливающий по базарам, садам и улицам Мирата, и Абасс, амбал?носилыцик, дважды бежавший из тюрьмы в цитадели, переживший одиннадцать восстаний пограничных племен. Меджида и Абасса всегда ищут, и потому в этот душный и тихий вечер переулок живет. На триста шагов в окружности вооруженные люди, охрана революционного комитета.
“Американец” смотрит на зеленый плющ на стене, на уступами уходящие ввысь крыши дворца и говорит громко и раздельно, точно читая молитву:
– Когда эту бумагу привезет на границу курьер, он передаст ее нашему человеку. В пять дней ее доставят к нам в Мират, и Осман опубликует ее в законодательном собрании. Еще до этого эта бумага будет размножена, и тысячами листков мы забросаем Мират. Это будет начало.
Нетерпеливо вздрагивая, смачивая сухие губы языком, говорит Меджид:
– Когда будет бумага?
– Я сообщаю в Москву. Ее вышлют немедленно.
– Хорошо. Мы устали ждать…
Абасс расправляет сильные затекающие руки.
* * *
В четыре часа утра дежурному чиновнику в азиатском отделе осведомительного департамента передают расшифрованную депешу из Мирата:
“Тайная революционная организация Мирата и вся оппозиция ждут из Москвы курьера, который доставит им документ, упомянутый в номере 627”.
Дежурный чиновник дает ход депеше.
* * *
Мирза Али?Мухамед отпивает из белой фарфоровой чашечки с гербом королевства и вензелем короля кофе и с особенным удовольствием переходит к зеленому ликеру.
– Из внимания к советам уважаемого друга я меняю свое решение.
Роберт Кетль удовлетворен.
– Как в сказках умнейшей Шахерезады мы вызовем дух мятежа с тем, чтобы его уничтожить раз и навсегда. Да, друг мой, иногда полезно способствовать, а не предупреждать…
– Слова друга – вечная мудрость.
И председатель совета министров снова отдает должное зеленому ликеру, который так удивительно делают священники неверных во Франции.
В НЕСКУЧНОМ
Когда в Мирате над горными склонами и городом лежит южная, июльская, темная ночь – четыре с половиной тысячи километров к северу, над лесистыми холмами, сбегающими к Москве?реке, красно?золотой закат и северное голубое вечернее небо.
По ровному шоссе бегают трамваи и, выбросив тысячи горожан, убегают назад. И вся эта пропыленная, прожаренная солнцем и душным городом толпа втекает в ворота, мимо высоких мачт с флагами, в старый дворцовый парк. “Зазывной” оркестр гремит у ворот, под грибом на круглой эстраде; но зазывать, в сущности, не надо – аллеи, поляны, склоны, чащи светят сквозь зелень белыми ситцевыми платьями, защитными гимнастерками, картузами и остроконечными шлемами.
По серебряно?алой реке стрекочут катера, подвозя из города новых, в небе над зелеными верхушками углом вереницей перелетных птиц стрекочут восемь самолетов, летящих от аэродрома. Кружатся, звеня стеклярусом, карусели, ныряют вверх и вниз лодки качелей и взрывами?всплесками взлетает смех от чертова колеса в полосатом павильоне.
Двое уже кружились на “Удалом” и “Бойком” – коричнево?шоколадных, адски?свирепых деревянных конях карусели, ездили на “чертовом колесе”, слушали клоунов на эстраде, ели мороженое с вафлями под огромным полотняным зонтом и теперь ушли далеко в чащу и смотрят вниз, на сквозящую в зеленых ветках реку. Вася Жуков – рослый, розовый, кудрявый парень. Все прилажено и все к месту: тугой кожаный пояс, галифе, косоворотка. Но девушка еще лучше, даже на строгий взгляд веселых и сытых иностранцев, приезжающих торговать с неожиданно для них возродившейся страной. И особенно хороша от ситцевого платья в цветочках, высокого и пышного узла русых волос и мягких ямочек на щеках.
– Когда же едете?…
– На той неделе… Дадут почту, распишусь и прощай…
– Вот все вы так, ушлют – и поминай как звали…
– Кто другой, да не я… Когда я вас обманывал?…
– Здесь не обманывали, а там – кто вас знает…
Она смотрит на него искоса, посмеиваясь. Вася шумно вздыхает.
– Пойти в кинематограф, что ли…
– Что это вы от меня бегаете?…
– Да я не от вас, а с вами… Вам же хуже будет: вдруг здесь целовать начну – увидят…
– Не нацеловались?…
Вася берет ее за талию, по из?за поворота с треножником и футляром идет вниз бродячий фотограф…
– Ну, Васенька, не срамите меня. Пошли.
Они уходят от обрыва, но Вася успевает поцеловать на лету край нежного, круглого подбородка и идет на свет вспыхнувших цветных лампочек, на говор толпы, бормоча сквозь зубы:
– Что за долговязый с аппаратом привязался? Который раз встречаю!
ЛОЖА БЕЛЬЭТАЖ 8
Бывший штаб?ротмистр Воробьев привыкает к Москве и заставляет привыкать к себе. Он делает все, что полагается репатрианту, строго выполняет формальности, привыкает даже думать по?русски и заучивает наизусть поговорки.
После прогулки по реке семейство Кряжкиных почти не беспокоит “штаб?ротмистра”, за исключением дня, когда глухонемой, вернувшись из города, предупредительно говорит гостю:
– Вы, кажется, спрашивали здесь зубного врача…
Перси Гифт нисколько не удивляется чудесному излечению глухонемого и заучивает адрес.
В указанное время он приходит в обыкновенную с альбомами, плюшевой мебелью и старыми иллюстрированными журналами приемную зубного врача и терпеливо ждет своей очереди. Затем входит в кабинет и, перед тем как сесть в кресло, говорит внимательному и хлопотливому блондину с душистой, пышной бородой.