— О господин, как мы, бедные джелаби, можем наслаждаться ароматом твоего дыхания? Мы остановимся поодаль от вас. Позволь нам только набрать у источника немного воды для нас и наших животных.
— Все люди равны перед лицом Аллаха. Вы будете спать рядом с нами. Я так хочу.
Он сказал это очень настойчиво, и все же джелаби спросил:
— Ты шутишь, господин, не так ли?
— Нет, я говорю вполне серьезно. Мне это будет очень приятно.
— И вашим людям тоже?
— А почему бы и нет?
— Вы бени-араб. Можно узнать, какого племени?
— Из племени хомров.
— Боже милостивый! Разреши нам все же не останавливаться радом с вами!
— Почему?
— Потому что мы не можем вам доверять.
Он принимал чужеземца за одного из хомров, точнее, за их предводителя, и, несмотря на это, не боялся так прямо высказывать ему свои сомнения.
— Ты что, принимаешь нас за воров? — спросил в ответ европеец.
— Хомры — враги шиллуков, на чьей территории мы сейчас находимся, — уклончиво ответил джелаби. — Может легко возникнуть стычка, и в этом случае мы предпочитаем остаться в стороне.
— Твое сердце, кажется, не обладает большим мужеством. Как твое имя?
Человечек приподнялся в седле и ответил:
— Может быть, я и труслив, но тебя это не касается. А если ты хочешь знать мое имя, то слезай и получи его!
Он спрыгнул с осла, отбросил ружье и выхватил нож. Хомры ускакали вперед, а джелаба все еще оставался на месте. Позади того, кто говорил до сих пор, стоял джелаби такого же маленького роста и с возрастающим беспокойством прислушивался к разговору. Услышав последние слова своего товарища, он посчитал нужным вмешаться.
— Извини этого человека, господин, — сказал он, — у него слишком длинный язык, но при этом он всего лишь маленький человек, который ничего не понимает. Его зовут у нас Абуль-джидри, Отец Листьев, или еще Абуль-хадашт-шарин, Отец Одиннадцати Волосинок.
— А почему он получил это второе имя? — поинтересовался чужеземец.
— Потому что в его усах только одиннадцать волосков — шесть справа и пять слева. И все же он необычайно кичится ими и ухаживает за ними так же тщательно, как негритянка из племени нуэр за своим полем сорго.
Таким образом он попытался обратить зарождавшийся конфликт в шутку, он не встретил поддержки у своего спутника, так как тот гневно прикрикнул на него:
— Молчи, ты, Отец Глупости! Мои усы в сто раз ценнее, чем вся твоя голова. У тебя самого слишком длинный язык. Это ведь ты вечно хвастаешься своим родословным древом, в которое никто не верит!
Это оскорбление привело в ярость и второго джелаби, который запальчиво возразил:
— Что ты можешь знать о моей родословной! Вспомни, как звучит мое имя и как твое!
И, обращаясь к чужеземцу, он продолжал:
— Господин, позволь, я расскажу тебе, кто я такой. Меня зовут Хаджи Али бен Хаджи Исхак аль-Фарези ибн Хаджи Отайба Абуласкар бен Хаджи Марван Омар аль-Сандези Хафиз Якуб Абдулла аль-Санджаки.
Каждый араб придает своему происхождению очень большое значение и считает, что чем длиннее у него имя, тем больше он имеет оснований собой гордиться. Поэтому, представляясь, он не поленится назвать вам все свои имена вплоть до четвертого колена и будет страшно оскорблен, если ваше лицо не изобразит при этом достаточно почтительного выражения.
Завершив, наконец, свою тираду, Хаджи Али вопросительно уставился на чужеземца, ожидая, что тот скажет по поводу его славного имени.
— Итак, тебя зовут Хаджи Али? — спросил Отец Четырех Глаз. — Твой отец, стало быть, звался Хаджи Исхак аль-Фарези?
— Да. Разве ты его знал?
— Нет. А твоего деда звали Хаджи Отайба Абуласкар?
— Да, это так. Может быть, он тебе знаком?
— Тоже нет. А прадеда твоего звали Хаджи Марван Омар аль-Сандези?
— И это верно. Ну, о нем ты, по крайней мере, должен был слышать!
— К сожалению, и он мне неизвестен. И, наконец, твой прадед был правнуком Якуба Абдуллы аль-Санджаки, того самого знаменосца?
— Да, он нес санджак [33]Пророка в бою.
— Это имя я, разумеется, слышал. Якуб Абдулла был, должно быть, храбрым воином.
— Он был героем, о котором до сих пор слагают песни, — гордо подтвердил Али.
— Но он не был твоим предком, — уколол его первый джелаби, — ты незаконно присвоил его имя себе.
— Перестань меня все время в этом обвинять! — взвился Али. — Я все же лучше тебя знаю, от кого я происхожу!
— И так же незаконно ты зовешься Хаджи Али, — невозмутимо продолжал его товарищ, — ибо тот, кто называет себя Хаджи, должен был совершить паломничество в Мекку. А ты там никогда и не был!
— Может, ты был?
— Нет. Я этого не говорю, потому что я не привык лгать.
— Ты и не мог бы этим похвалиться, потому что ты христианин, а христианам посещение Мекки запрещено под страхом смерти!
— Что? Ты христианин? — в изумлении спросил чужеземец первою джелаби.
— Да, господин, — отвечал тот, — я не скрываю этого, так как грешно отрекаться от своей веры. Разумеется, я христианин и останусь им до самой смерти!
До сих пор Отец Четырех Глаз с нескрываемым удовольствием наблюдал за уморительной перепалкой торговцев, готовых, казалось, вцепиться друг другу в волосы. Но теперь его лицо стало вдруг серьезным, и глубокое чувство прозвучало в его голосе, когда он сказал:
— И в этом ты совершенно прав. Ни один христианин ни при каких обстоятельствах не должен скрывать свою веру. Этот грех против Святого Духа не заслуживает прощения — говорится в Китаб-аль-мукаддас [34].
— Грех против Святого Духа? — удивленно переспросил джелаби. — Ты слышал об этом?
— Конечно.
— Может быть, ты знаешь и Священное писание?
— Немного, — улыбнулся чужеземец.
— И ты, мусульманин, советуешь мне не отступать от моей веры?
— Я вовсе не мусульманин, а такой же христианин, как и ты!
— Тоже христианин? Должно быть, коптский? [35]
— Нет.
— Но тогда кто же ты? Я всегда считал, что бени-хомр не может быть христианином.
— Я не хомр, и вообще не араб, и даже не житель Востока, я приехал из Европы.
— Боже мой, возможно ли?! — в необычайном волнении вскричал человечек, — ведь я тоже, я тоже европеец!
— В какой стране ты жил?
— В Венгрии. Я мадьяр. Я…
— Об этом позже, — прервал его собеседник. — Дело в том, что мои спутники ушли слишком далеко от нас, а у меня есть все основания не доверять им. Поэтому мне хотелось бы как можно скорее их догнать. Но прежде скажи мне: теперь, когда ты узнал, что я тоже европеец, ты готов быть на стоянке рядом?
— Охотно, от всего сердца! Какая радость, какое блаженство встретить тебя здесь! Наконец-то мне будет с кем поговорить о родине! Давайте поторопим наших животных, чтобы быстрее догнать хомров и добраться до источника!
Они поехали вперед со всей быстротой, на какую были способны ослы, а эти последние бежали очень хорошо. В южных областях ослы имеют очень мало общего со своими европейскими собратьями. Египетский осел может на протяжении многих часов нестись галопом с каким-нибудь толстяком на спине так легко, как будто и нет никакого груза. Поэтому не прошло и пятнадцати минут, как маленький караван поравнялся с арабами. Хомры не сказали джелаби ни слова и даже не сделали намек на приветствие. Присутствие этих проклятых торговцев рушило все их планы, так как теперь им нечего было и думать о том, чтобы застрелить чужеземца.
Теперь путники ехали шагом в полном молчании. Даже словоохотливый венгр не делал попыток заговорить с Отцом Четырех Глаз: для этого ему пришлось бы сильно задирать голову к сидевшему на высоком хеджине чужеземцу.
Взошли экваториальные созвездия, почти такие же яркие, как Луна, которая сейчас находилась в фазе затмения.
Через некоторое время впереди неожиданно показался холм, как будто вырос из-под земли. Мерцание звезд придавало ему немного таинственный, призрачный вид.
— Там и находится Бир-Аслан, — сказал венгр, — через пять минут мы будем на месте.
— Замолчи, джелаби! — прикрикнул на него шейх. — Не в твоей воле решать, когда ты там будешь. Мы еще не приглашали тебя сопровождать нас!
— А это совсем и не требуется. Мы не нуждаемся в вашем приглашении.
— Мы можем вам и не разрешить подойти к источнику.
— Вы ничего не можете разрешить или запретить. Источник существует для всех, и кроме того, если я не ошибаюсь, вы находитесь на территории вашего врага.
— Будь ты проклят! — пробормотал хомр, но больше ничего не добавил.
Видно, джелаби был по натуре паренек не из трусливых, а с тех пор, как он узнал, что принятый им поначалу за мусульманского шейха человек на самом деле христианин из Европы, он окончательно потерял охоту выслушивать от арабов поучения.
Глава 3
У ИСТОЧНИКА ЛЬВА
Караван подошел к скалам, у подножия которых из земли струился источник. Это была не проточная вода, а маленький, окруженный кустарником мимозы пруд, который питали подземные воды. Все спешились и занялись каждый своим делом: одни разгружали и поили животных, другие собирали сухие листья, чтобы развести огонь. Когда же костер разгорелся, хомры уселись вокруг таким образом, что для джелаби не осталось места. В ответ на эти действия венгр не проронил ни слова. Он тоже насобирал дров, перетащил их на другую сторону пруда, разжег там свой костер и, обращаясь к Отцу Четырех Глаз, крикнул:
— Ну, теперь выбирай, с кем ты будешь сидеть, с ними или с нами.
— С вами, — ответил тот, — и захватите туда седельную сумку с моим провиантом. Вы мои гости, и я хочу вас угостить: мы можем себе позволить съесть все наши припасы, так как завтра мы придем в Фашоду.
— Тут он заблуждается, — прошептал шейх своим. — Он пренебрегает нами и предпочитает общество этих ничтожеств. Что ж, сделаем вид, что мы не обращаем на этот вызов внимания. Но, когда забрезжит рассвет, он уже будет рыдать в геенне огненной. А пока пусть он поест, в последний раз в этой жизни!
Он тоже достал свои съестные припасы — сушеное мясо и сухие лепешки из сорго — и руками зачерпнул воды из источника.
Тем временем чужестранец отправился разведывать окрестности источника. Маленькая горка, под которой он журчал, одиноко возвышалась посреди плоской равнины. Она была покрыта травой, которой не давала засохнуть испарявшаяся из пруда вода. На северном и западном склонах горы не было видно ни кустика, но у ее восточного и южного подножия, где был расположен источник, по обломках разрушенных скал и вокруг них густо вились мимозы. Кругом царили покой и безмолвие, и никто, казалось, не мог потревожить нашедших здесь пристанище путников, если, конечно, призрак отравленного возле источника «Господина с толстой головой» не имел обыкновения являться сюда ночной порой.
Когда чужестранец вернулся к арабам, верблюды и ослы уже вдоволь напились и теперь с аппетитом поедали молодые веточки мимозы. Он велел отнести все свои вещи ко второму костру и положить там у скал так, чтобы они находились в поле его зрения.
Венгр открыл его сумку с провиантом и разложил перед собой ее содержимое, состоявшее из лепешек, фиников и большого количества цесарок, которых Отец Четырех Глаз вчера утром настрелял в пустыне.
Некоторые суданские племена совсем не едят птиц, однако джелаби были не из тех, кто мог пренебречь вкусной дичью. Они ощипали одну из цесарок, выпотрошили ее и разложили мясо в маленькие четырехугольные формочки, которые были насажены на заостренные суки и повешены над огнем. Мясо, приготовленное таким способом, называется мясо-ребаб.
Когда все необходимое было сделано и чужестранец уселся рядом с джелаби у костра, венгр смог наконец задавать накопившиеся у него за время пути вопросы. Как и раньше, он обратился к чужеземцу на арабском языке:
— Могу я теперь узнать, господин, из какой страны ты прибыл?
— Скажи мне сначала, из какой области Венгрии ты родом?
— Из Надь-Михаи.
— Ах, оттуда? Но тогда ты не мадьяр, а словак. Но тебе незачем этого стыдиться.
— Я вовсе не стыжусь, но так как я родился в Венгрии, то все же считаю себя мадьяром. Значит, ты слышал о моей родине? Ты там бывал?
— Да.
— Ты говоришь по-венгерски? Впрочем, я владею также и словацким.
— Мне, к сожалению, неизвестны они оба, так что мы не сможем беседовать на твоем родном языке. Но скажи, как ты попал в Африку, в Египет и, наконец, в Судан?
— Благодаря моему господину.
— Кто же такой твой господин?
— Маттиас Вагнер, тоже венгр из Эйзенштадтского комитата [36].
— Я много слышал о нем, хотя лично с ним знаком не был. Он прожил очень интересную жизнь. Он сопровождал герцога из Готы и побывал в Египте, Арабии и Абиссинии [37], позднее объездил весь Восточный Судан и умер примерно год назад, кажется, в Хартуме. Или я ошибаюсь?
— Нет, господин, ты верно говоришь о маршруте его путешествия. Я был вместе с ним в его последней поездки в Кордофан [38], где он торговал страусовыми перьями. По возвращении, его смерть разлучила нас, и на меня стали сваливаться одни несчастья за другими, так что в конце концов я оказался вынужден вести жизнь бедного джелаби.
— И на этом поприще тебе сопутствовала удача?
— Что ты называешь удачей? Я начинал шесть месяцев назад с пятью талерами Марии-Терезии в кармане, а мой теперешний капитал, пожалуй, будет раза в три больше. Великим визирем [39]мне вряд ли удастся стать.
— Ну, для этого Аллах не дал тебе достаточно ума, — не преминул вставить второй джелаби.
— Помолчи, Абу-дих [40], — осадил его венгр, — Аллах наградил меня всем необходимым для такого высокого поста. А ты никогда не сможешь стать даже хамалом [41]из-за твоего фальшивого родословного древа.
— Оно настоящее, а не фальшивое! Во мне течет кровь знаменитого пророка. Ты только послушай, как звучит мое имя! Сейчас я произнесу его для тебя.
— Ради Аллаха, не надо! Ты и так трубишь его, не переставая, так что любая птица в Судане уже может его просвистеть.
— Ничего удивительного, что каждая птица знает это знаменитое имя. Тебе тоже не вредно запомнить его и послушать о славных деяниях моих предков. Но как зовут тебя? Я что-то забыл.
— Ускар.
— А как, ты говорил, это звучит по-арабски?
— Калб [42].
— Да, ну и имя! Как может человек называться именем такого презренного животного, как собака? А как звали твоего отца?
— Тоже Ускар, или калб.
— А деда?
— Так же.
— А других твоих предков?
— И их тоже.
— Аллах, что за род! Калб бен Калб ибн Калб Хафиз Калб, пес на псе сидит и псом погоняет. Удивительно, как это ты сам не лаешь, а говоришь. Разве это может сравниться с моим именем, которое звучит Хаджи Али бен Хаджи Исхак аль-Фарези ибн Отайба Абу…
— Тихо, тихо, остановись! — замахав на него руками, закричал венгр, — я больше не могу его слышать! Мне кажется, что я вдыхаю его имя вместе с воздухом, и оно разрушает мои внутренности, как огромный длинный червь. Что стоит твое хваленое имя по сравнению с моим опытом и моими знаниями! Ты получил его даром от своих предков, а я заработал мои знания тяжким трудом. Знай же, что я понимаю даже язык мудрейших, латынь! Я научился ей у моего господина.
— Не хвались, — перебил его Хаджи, который успел уже не на шутку рассердиться. — Я могу перечислить по именам все страны и народы земли, все города и деревни мира!
— А, опять это твоя любимая география! И где же ты ее выучил?
— У моего дяди, который сначала жил в Стамбуле, а потом отправился в страну немцев, в Липсик [43], где он много лет торговал на углу улицы медом. Там он нажил себе состояние, вернулся на родину и обучил меня географии. Явыучился и завербовался в Египет в аскеры [44]и так мало-помалу добрался до Судана.