Фругий надел ей на палец кольцо и очень нежно поцеловал ее. Мы разрезали свадебный торт и отдали Юпитеру его долю. Потом, на свадебном завтраке, когда маленький Марк сидел на коленях у своей сестры, Цицерон предложил тост за здоровье жениха и невесты.
— Я отдаю тебе, Фругий, самое дорогое, что у меня есть. Нигде на свете ты не найдешь женщину добрее, нежнее, лояльнее и храбрее, чем она…
Он не смог продолжать и сел под громкие аплодисменты.
После этого, как всегда окруженный своими телохранителями, Цицерон отправился в дом Фругиев на Палатинском холме. Стоял холодный осенний день. На улице было не так уж много народа. Несколько человек пошли за нами. Когда мы подошли к усадьбе, Фругий уже ждал нас. Он поднял Туллию на руки и, не обращая внимания на шутливые замечания Теренции, перенес ее через порог. В последний раз я увидел большие, испуганные глаза Туллии, смотрящие на нас из дома, а затем дверь закрылась. Девочка осталась в доме, а Цицерон с Теренцией молча отправились домой, держась за руки.
Вечером того же дня, сидя за столом у себя в кабинете, Цицерон в сотый раз заговорил о том, как опустел дом.
— Ушел всего один член семьи, а как мы все осиротели! Ты помнишь, как она играла здесь, у моих ног, пока я работал, Тирон? Прямо здесь, — и он постучал ногой под своим столом. — А как часто она первая слушала мои речи — бедный, ничего не понимающий ребенок. И вот все это в прошлом… Годы несутся, как листья в бурю, и с этим ничего не поделаешь.
Это были последние слова, которые хозяин мне сказал в тот вечер. Он ушел в спальню, а я, задув свечи в кабинете, пожелал доброй ночи охранникам в атриуме и с лампой удалился в свою комнатушку. Лампу я поставил около своей лежанки, разделся и лег, еще раз вспоминая все события минувшего дня. Постепенно я стал засыпать.
Было около полуночи, и на улице было очень тихо.
Разбудили меня удары во входную дверь. Кто-то колотил в нее руками. Я сел на кровати. По-видимому, я проспал всего несколько минут. Удары раздались снова, сопровождаемые свирепым лаем, криками и топотом бегущих ног. Я надел тунику и торопливо поднялся в атриум. Цицерон, полностью одетый, уже спускался по лестнице. Перед ним шли двое охранников с обнаженными мечами, а за ним — Теренция, которая куталась в шаль. Опять раздались удары; на этот раз они были сильнее и громче — теперь по дереву били палками и ногами. В детской проснулся и заплакал маленький Марк.
— Иди и спроси, кто там, — велел мне Цицерон, — но дверь не открывай. — Затем он повернулся к одному из всадников и сказал: — Иди вместе с ним.
Я осторожно пошел по коридору. К этому времени у нас уже была сторожевая собака — массивный черно-коричневый горный пес, названный Саргоном, в честь ассирийского царя. Он лаял, рычал и отчаянно рвался на цепи. Мне даже показалось, что сейчас он свалит стену.
— Кто там? — громко спросил я и с трудом, но различил ответ: «Марк Лициний Красс!».
Стараясь перекричать лай собаки, я крикнул Цицерону:
— Он говорит, что он Красс!
— И это действительно он?
— Похоже на то.
Цицерон задумался. Думаю, что он думал о том, что Красс с удовольствием полюбовался бы на его труп, однако было маловероятно, что человек его положения решился бы на убийство действующего консула. Цицерон распрямил плечи и поправил прическу.
— Что же, если он говорит, что он Красс, и его голос похож на голос Красса, тогда впусти его.
Я приоткрыл дверь и увидел десяток человек с фонарями. Лысая голова Красса блестела в их свете, как полная луна. Я открыл дверь пошире. Красс с неудовольствием посмотрел на беснующегося пса и проскользнул мимо него в дом. В руках у него был потертый кожаный футляр для документов. Вслед за ним вошла его всегдашняя тень, бывший его претор, Квинт Арий, и два молодых патриция, друзья Красса, которые только что получили свои места в Сенате, — Клавдий Марцелл и Сципион Назика. Эти имена фигурировали в самом последнем списке сторонников Катилины. Остальные тоже попытались войти, но я велел им ждать снаружи; четырех врагов в доме было вполне достаточно, решил я и запер дверь.
— В чем дело, Красс? — спросил Цицерон, когда его старый оппонент вошел в атриум. — Для визита гостей уже поздно, для деловой встречи — слишком рано.
— Добрый вечер, консул, — холодно кивнул Красс. — И тебе тоже добрый вечер, — обратился он к Теренции. — Прошу простить за беспокойство. Не хочу, чтобы ты прерывала из-за нас свой сон. — Он повернулся к ней спиной и обратился к Цицерону: — Мы можем где-нибудь поговорить наедине?
— Боюсь, что мои друзья будут нервничать, если я их оставлю.
— Ты что, боишься, что мы наемные убийцы?
— Нет, но ты водишь дружбу с ними.
— Уже нет, — улыбнулся Красс и похлопал по футляру с документами. — Именно поэтому мы к тебе и пришли.
Цицерон колебался.
— Хорошо, поговорим наедине. — Теренция стала протестовать. — Не волнуйся понапрасну, дорогая. Мои телохранители будут стоять за дверью, а сильные руки Тирона будут мне хорошей защитой. (Это была шутка.)
Он приказал, чтобы в кабинет принесли дополнительные стулья, и шестеро из нас с трудом втиснулись в эту небольшую комнату. Я видел, что Цицерон нервничает. В Крассе было что-то, что всегда заставляло хозяина нервничать в его присутствии. Однако держался он достаточно вежливо. Цицерон спросил, не хотят ли его посетители чего-нибудь выпить, но они отказались.
— Очень хорошо, — сказал консул. — Чем трезвее, тем лучше. Ну, так я тебя слушаю.
— В Этрурии неспокойно, — начал Красс.
— Я читаю отчеты. Но ты сам видел, что, когда я хотел это обсудить, Сенат не обратил на меня внимания.
— Ну что же, им придется проснуться, и побыстрее.
— Странно, что ты говоришь подобные вещи!
— Это потому, что мне стали известны некоторые факты. Расскажи ему, Арий.
— Так вот, — начал Арий с бегающими глазами, умный человек и неплохой солдат. Он был низкорожденным и на все сто процентов креатурой Красса. Над ним часто смеялись за его спиной из-за глупой манеры добавлять к некоторым из гласных букву «г» при разговоре. Может быть, он считал, что в этом случае звучит как образованный человек. — До вчерашнего дня я был в Гэтрурии. По всему району бродят вооруженные банды. Как я понял, гони планируют напасть на Рим.
— А как ты об этом узнал?
— С некоторыми из их командиров я раньше служил. Гони попытались завербовать меня. Я сказал, что подумаю — просто для того, чтобы собрать побольше сведений, как ты догадываешься.
— И сколько же там бойцов?
— Тысяч пять-десять.
— Так много?
— Ну, если не прямо сейчас, то скоро будет.
— Они вооружены?
— Некоторые, но не все. Хотя у них есть план.
— И что это за план?
— Застать врасплох гарнизон в Палестрине, захватить город, гукрепить гего и гиспользовать в качестве своей госновной базы.
— Палестрина практически неприступна, — вставил Красс, — и находится всего в одном дне марша от Рима. Манлий разослал своих сторонников по всей Италии, чтобы дестабилизировать обстановку.
— О, боги! — произнес Цицерон, оглядывая их. — Как вы хорошо информированы.
— Консул, у нас с тобой были разногласия, — холодно сказал Красс. — Но я добропорядочный гражданин и останусь таковым до конца. Я не хочу гражданской войны. Именно поэтому мы здесь. — Он достал пачку писем из своего футляра. — Все эти письма были доставлены ко мне домой сегодня вечером. Одно из них было адресовано мне, два других — моим друзьям Марцеллу и молодому Сципиону, которые как раз у меня обедали. Остальные письма адресованы другим членам Сената. Как видишь, печати на них не нарушены. Вот они. Я хочу, чтобы между нами не было секретов. Прочитай мое письмо.
Цицерон подозрительно посмотрел на него, быстро пробежал письмо и передал его мне. Оно было очень коротким: «Время разговоров закончилось. Наступило время действий. Планы Катилины готовы. Он предупреждает тебя, что в Риме прольются реки крови. Тайно уезжай из города… Когда можно будет вернуться, с тобой свяжутся». Письмо было анонимным, а почерк — очень аккуратным, но безликим; такое письмо мог написать и ребенок.
— Теперь ты понимаешь, почему я решил сразу же прийти к тебе? — спросил Красс. — Я всегда поддерживал Катилину. Но в этом мы участвовать не хотим.
Цицерон обхватил подбородок рукой и некоторое время молчал, глядя то на Марцелла, то на Сципиона.
— Ну а ваши письма? Они такого же содержания? — Оба молодых сенатора кивнули. — И тоже не подписаны? — Еще кивок. — И вы не представляете, кто мог их послать? — Они покачали головами. Для двух высокомерных римских сенаторов эти двое были покорны, как овечки.
— Имя автора остается загадкой, — объяснил Красс. — Мой привратник принес письма как раз в тот момент, когда мы закончили обед. Он не видел, кто их доставил. Письма просто лежали на пороге. А курьер сбежал. Естественно, что Марцелл и Сципион прочитали свои письма одновременно со мной.
— Естественно. А могу я посмотреть на другие письма?
Красс стал по одному передавать Цицерону запечатанные конверты. Консул внимательно прочитывал каждый адрес и показывал его мне. Я запомнил имена Клавдия, Эмилия, Валерия и других, включая Гибриду. Всего восемь или девять человек, и все патриции.
— Странные заговорщики, которые обращаются к человеку, который утверждает, что не имеет к ним никакого отношения, и пытаются использовать его в качестве своего посыльного.
— Не могу сказать, что у меня есть этому объяснение.
— А может быть, это мистификация?
— Возможно. Однако когда вспоминаешь о том, что происходит в Этрурии и насколько Манлий близок к Катилине… Нет, консул, я думаю, что к этому надо отнестись со всей серьезностью. Боюсь, что Катилина все-таки представляет угрозу для Республики.
— Он представляет угрозу для всех нас.
— Если я могу чем-то помочь, только скажи, что я должен сделать.
— Ну, для начала отдай мне все эти письма.
Красс переглянулся со своими компаньонами, а потом засунул все письма в футляр и передал его Цицерону.
— Я полагаю, что ты покажешь их в Сенате?
— Думаю, что я просто обязан это сделать, нет? И еще мне нужен Арий — для того, чтобы он рассказал все, что видел в Этрурии. Ты сможешь это сделать, Арий?
Тот посмотрел на Красса. Красс слегка кивнул.
— Габсолютно, — подтвердил Арий.
— Ты будешь требовать у Сената разрешения поднять армию? — спросил Красс.
— Я обязан защитить Рим.
— Хочу просто заметить, что если тебе понадобится командующий, то далеко ходить не надо. Если помнишь, то это я подавил восстание Спартака. Думаю, что с Манлием у меня тоже не будет проблем.
Как позже заметил Цицерон, наглость этого человека не имела границ. Сначала он помогал организовать восстание, поддерживая Катилину, а теперь хотел получить свою долю похвал за подавление этого восстания. Цицерон дал Крассу ни к чему не обязывающий ответ, в том смысле, что уже очень поздно, чтобы поднимать армии и назначать командиров, и что он хочет выспаться, чтобы заняться всем этим на свежую голову.
— Но когда ты сделаешь свое сообщение, ты обратишь внимание собравшихся на мой патриотический поступок? — не унимался Красс.
— В этом ты можешь быть абсолютно уверен, — ответил Цицерон, выпроваживая его из кабинета в атриум, где их ожидала охрана.
— Если я еще что-то могу…
— Вообще-то есть один вопрос, в котором мне может понадобиться твоя помощь, — ответил Цицерон, который никогда не упускал возможности закрепить успех. — Речь идет о суде над Муреной. Если он его проиграет, то мы лишимся консула в очень тяжелый для Республики момент. Ты согласишься защищать его вместе со мной и Гортензием?
Конечно, это было последним, чего хотел бы Красс, но он сохранил хорошую мину при плохой игре.
— Для меня это будет честью, консул.
Мужчины пожали друг другу руки.
— Не могу даже передать, как я рад, что все недоразумения между нами решены, — сказал хозяин.
— Я с тобой полностью согласен, дорогой Цицерон. Эта ночь была удачной для нас, но еще удачнее она оказалась для Рима.
И с многочисленными уверениями в дружбе, доверии и сотрудничестве Цицерон выпроводил Красса и его спутников за дверь, поклонился ему и пожелал хорошо выспаться. Они договорились переговорить утром.
— Какой же все-таки ужасный лгун этот ублюдок! — воскликнул хозяин, как только дверь за гостями закрылась.
— Ты не веришь ему?
— Чему? Тому, что Арий случайно оказался в Этрурии и там случайно разговорился с людьми, которые собираются поднять восстание? И что эти люди случайно, ни с того ни с сего предложили ему вступить в их ряды? Нет, не верю. А ты?
— Письма какие-то странные. Не мог он сам их написать?
— А зачем ему это надо?
— Думаю, для того, чтобы иметь возможность появиться у тебя в середине ночи и разыграть перед тобою роль добропорядочного гражданина. Они дают ему очень хорошую возможность порвать с Катилиной. — Неожиданно мне показалось, что я понял весь замысел. — Вот в чем дело! Он послал Ария посмотреть, что происходит в Этрурии, а когда тот вернулся и все ему рассказал, Красс просто испугался. Он понял, что Катилина обязательно проиграет, и решил от него прилюдно дистанцироваться.
Цицерон одобрительно кивнул.
— Что ж, это умно! — Сложив руки за спиной, он отправился по коридору в атриум, размышляя на ходу. Вдруг остановился. — Интересно…
— Что?
— Давай взглянем на все это с другой стороны. Представим, что план Катилины удался. Армия оборванцев Манлия захватывает Палестрину и движется на Рим, находя сторонников в каждом городе на своем пути. В столице начинаются паника и резня. Сенат захвачен. Я убит. Катилина берет Республику под свой контроль. И ведь все это вполне возможно: мы знаем, что у нас мало сил, тогда как масса сторонников Катилины живет в городских стенах. Что случится потом?
— Не знаю. Это будет просто кошмар.
— Я могу сказать абсолютно точно, что случится. Оставшимся в живых чиновникам не останется ничего другого, как пригласить в Рим единственного человека, который может спасти нацию, — Помпея Великого, во главе с его Восточными легионами. С его военным гением и сорока тысячами закаленных в боях ветеранов в его распоряжении Помпей очень быстро разберется с Катилиной, а когда он это сделает, ничто уже не сможет помешать ему стать диктатором всего мира. А кого Красс боится и ненавидит больше всех на свете?
— Помпея?
— Помпея. Вот именно. Ситуация еще более запутана, чем я предполагал вначале. Красс пришел ко мне сегодня ночью, чтобы предать своего союзника, не из-за боязни проигрыша Катилины, а из-за боязни его выигрыша.
Утром, с первыми лучами солнца, мы вышли из дома в сопровождении четырех всадников, включая братьев Секстов. Они теперь редко оставляли Цицерона одного. Консул натянул капюшон плаща на голову, а я нес футляр с документами. Он шел с такой скоростью, что мне сложно было поспевать за ним. На мой вопрос, куда мы так спешим, Цицерон ответил:
— Нам надо найти генерала для нашей армии.
Странно, но за прошедшую ночь Цицерон полностью освободился от всех своих душевных расстройств и меланхолии. Перед лицом этого кризиса он выглядел не счастливым — сказать такое было бы глупостью, — но возродившимся. Консул почти бегом поднялся по ступеням Палатинского холма, и я наконец понял, что мы направляемся к дому Метелла Целера. Мы прошли мимо портика дома Катулла и вошли во двор соседнего дома, который стоял пустым, с закрытыми окнами и дверями. Так как Цицерон не хотел, чтобы его видели, он сказал, что останется в этом дворе, пока я пойду в дом Целера и сообщу авгуру о том, что консул желает встретиться с ним в обстановке абсолютной секретности. Я сделал, как мне было приказано, и слуга Целера сообщил мне, что его хозяин примет консула, как только закончит свой утренний туалет. Когда я вернулся за Цицероном, то застал его беседующим со сторожем пустого дома.
— Этот дом принадлежит Крассу, — рассказал он, когда мы уходили. — Ты себе можешь такое представить? Он стоит целое состояние, но Лысая Голова предпочитает держать его пустым, ожидая, что на будущий год цена должна еще вырасти. Неудивительно, что он не хочет гражданской войны, — тогда будет не до покупки домов.