— Именно, — сказал Хунта. — И потом — я не терплю благотворительности.
— Б-благотворительности он не терпит! А кто у меня выпросил Адихмантьева? П-переманил, п-понимаешь, такого лаборанта… Ставь теперь б-бутылку шампанского, н-не меньше… С-слушай, не надо шампанского! Амонтильядо! У т-тебя еще осталось от т-толедских запасов?
— Нас ждут, Теодор, — напомнил Хунта.
— Д-да, верно… Надо еще г-галстук найти… и валенки, такси же не д-достанешь… Мы пошли, Саша, н-не скучайте тут.
— В новогоднюю ночь в институте дежурные не скучают, — негромко сказал Хунта. — Особенно новички.
Они пошли к двери. Хунта пропустил Федора Симеоновича вперед и, прежде чем выйти, косо глянул на меня и стремительно вывел пальцем на стене Соломонову звезду. Звезда вспыхнула и стала медленно тускнеть, как след пучка электронов на экране шлейфного осциллографа. Я трижды плюнул через левое плечо.
Н. КОРОТЕЕВ
КОГДА В БЕДЕ ПО ГРУДЬ[15]
Рисунки С. ПРУСОВА
— Возвращаемся в лагерь, — скомандовал Гусев, — спохватиться могут.
Почему-то решили обратно ползти не просто повернувшись, а в том же порядке, в каком двигались к выходу из коллектора. И каждому, чтобы развернуться, довелось подползти к самой решетке, даже тронуть ее рукой, посмотреть сквозь и увидеть берег Вислы — глинистый, — почувствовать запах большой воды, услышать, как она поплескивает. И дальше за водной рябью поднимался другой, совсем уже вольный берег. У берега вставал ракитник, в котором хорошо можно было бы укрыться.
Двигались очень быстро. Необходимо было вернуться как можно скорее, пока их не хватились, не подняли тревоги. Тогда не избежать наказания. А может быть, и допроса.
Когда они проползли половину пути, вода стала прибывать. Она пахла песком и глиной. Над лагерем промчался дождь.
Воздуха стало не хватать. Люди дышали с трудом.
У последнего поворота Гусев остановил всех и велел расползаться в разные стороны. Появляться всем в одной траншее было нельзя. Это могло показаться подозрительным. Каждому следовало вернуться на свое место.
Тройка Гусева — в ней были Ситников и Мазур — выбралась в траншею, из которой ушла в побег, когда узники попрятались от дождя в земляные ниши. На их четырехчасовое отсутствие никто не обратил внимания. Тройка только первый день работала в этой команде, и никто толком не знал, куда их посылали и посылали ли куда-нибудь.
В Буне рабочие команды размещались на большой площадке строительства завода синтетического бензина, который строила «Фарбениндустри». Трубопроводы этого гигантского сооружения тянулись в разных направлениях, перекрещивались на различных глубинах. Каждую такую траншею вел сбой мастер со своей командой. Заключенные мерли как мухи. Мастера далеко не всегда могли знать в лицо своих подчиненных.
Выбравшись из норы в траншею, Гусев принялся громко ругаться, расшвыривая кучу лопат и отыскивая свою. Один за другим в перебранку вступили Мазур и Ситников.
— Пять минут назад оставил тут лопату! — сердился Гусев, — Где она? Куда запихали?
Мазур принялся разыскивать лом, Ситников кирку. Они подняли такой шум, что на них прикрикнули. Для порядка. Тогда они успокоились.
Молчал только форарбайтер, старший рабочий в команде, Йожеф. Он-то знал, куда несколько часов назад исчезли трое русских. Когда он увидел их, вылезших из норы, его лицо стало серее дождливого неба. Он принялся ругаться, что сегодня все лентяйничают и не выполнят дневной нормы.
Дождь лил как из ведра. Изредка в тучах проблескивали молнии. В свете их сверкали капли, и снова окружающее погружалось в сумеречную серость ливня.
Пристроившись рядом с Гусевым, Мазур со злостью налегал на лопату, отколупывал кусок мокрой и липкой, словно тесто, земли, выбрасывал ее из траншеи, но водяной поток с неба тут же размывал почву и она стекала обратно. Мазур думал о том, что если бы они убежали, то дождь был бы как нельзя кстати.
Дождь кончился неожиданно, просто ветер сдернул с неба полог туч, и засияло солнце. Кругом стало так ярко, что ломило глаза от сверканья зелени в округе. Еще мертвая махина завода выглядела черной и блестящей. И в этой радости лучезарного дня на земле потонули сторожевые вышки, загородка из колючей проволоки. Будто потоки весеннего дождя смыли эту нечисть.
Потом солнце, словно быстро устав от своей щедрости, порозовело и стало закатываться.
Мимо траншеи, в которой копали землю Мазур и Гусев, прошел вольнонаемный поляк, неся на плече бензорезку. Мазур судорожно глотнул ртом воздух и привалился грудью к стенке траншеи.
— Саша! — прошипел он. — Посмотри!
— Что? — нехотя разогнулся Гусев. Его руки дрожали на черенке лопаты, и сам он подрагивал, будто от озноба.
— Бензорезка!
— Бензорезка…
— Организовать ее надо! И снова бежать. Порежем решетку.
— Эх, какие же мы дураки! — выдохнул Гусев.
— Но ведь нам же сказали, что видели открытый сток, — недовольно проворчал Мазур. — Поэтому и поперли без разведки. Да и времени не было.
Оии разговаривали и не отрывали глаз от здорового вольнонаемного парня, который тащил на плече бензорезку. Она весила килограммов пятьдесят. Такую штуку пришлось бы впятером волочь. Да хоть бы и вдесятером!
— Доверяй, да проверяй, — сказал Гусев, провожая парня взглядом. — Не ты виноват — все. Поторопились. Раньше я таких штук здесь не видел. Их немного.
— Надо в команду сварщиков перевестись.
— Дело. Но организовать аппарат все равно нелегко.
— Но надо.
— Попробуем тебя перевести в команду сварщиков. Поговорю сегодня. Надо же нам так напороться! Решили, что наши сторожа просчитались. Нет. Они, гады, все предусматривают.
— Так уж и все? — улыбнулся Мазур.
— Я про наши души не говорю.
— Выберемся, Саша!
Послышалась команда. Узники построились.
Аппель ввиду хорошей погоды был короток. До отбоя оставалось много времени. Мазур побрел в том направлении, куда днем двигался вольнонаемный с бензорезкой, и вышел к пожарному сараю. Капо пожарной команды гонял заключенных-пожарников, отрабатывая действия на быстроту.
Выкаченная из сарая машина стояла тут же. Красная, тупорылая, она напоминала броневик. Мазур бочком-бочком подбирался к двери гаража, чтобы разглядеть там бензорезку. В пожарном сарае был образцовый порядок. Пожарные принадлежности находились строго на своих местах.
Бензорезка — в дальнем углу.
Мазур старался догадаться, зачем ее таскали сегодня по территории. Потом решил, что лучше всего осторожно узнать это у капо. Тем более что капо пожарной команды был украинцем. Попав в плен при неудачном наступлении на Барвенковском выступе, он перешел в бандеровские части, но чем-то провинился перед хозяевами, и его отправили в Освенцим.
Когда занятия пожарников окончились, Мазур состроил рожу доходяги и обратился к капо по-украински.
Тот охотно заговорил с Мазуром, но сразу предупредил, что нищих он терпеть не может. Пересыпая свою речь матюками, он посоветовал Мазуру не тянуть долго и добровольно отправиться на люфт. Довольный своей остротой, капо долго и старательно смеялся.
Пропустив мимо ушей шутку капо, Мазур заметил:
— Сильная машина, — и кивнул на пожарный автомобиль, похожий на броневик.
Капо ухмыльнулся. Он был нетороплив и коренаст. Мазур подумал, что капо раза в три толще его.
Капо выкрикнул номер.
Узник подбежал и замер перед ним навытяжку.
Капо расстегнул верхнюю пуговицу куртки узника. У голого тела на гайтане висел маленький мешочек.
— Развяжи! — приказал капо.
— Господин капо…
— Развязывай!
Пальцы узника дрожали. Он никак не мог справиться с узлом.
— Ну!
Наконец мешочек был развязан. Узник вынул из него обмусоленный сухарик величиной с ноготь большого пальца.
— Раскусывай пополам! — приказал капо.
Сглотнув слюну, узник раскусил сухарик надвое.
— Давай сюда! По-братски надо делиться! — рассмеялся капо. — Пo-братски! На! — и капо протянул огрызок сухаря Мазуру. — Бери, дура!
Мазур схватил сухарик и запрятал его в карман, решив до конца сыграть роль доходяги, который ни за что не станет есть подачку тут же, а уйдет в укромное место и будет лакомиться вдосталь.
— Марш! — рявкнул капо узнику, а потом спросил Мазура: — Хорошая машина, говоришь?
— Сильная.
— Такая браму расшибет в щепки.
— Такая расшибет, — согласился Мазур. — Сильная машина, что броневик.
— Целый танк. Газанул — враз из лагеря вынесет.
Занятый мыслями о бензорезке, Мазур отвечал машинально:
— Пожалуй.
— Водить-то умеешь?
— Умею.
— Ловкий, я гляжу, — капо сплюнул. — Может, в мою команду хошь? А? У меня работенка-то полегче.
— Разве можно это сделать? — Мазур почувствовал подвох в вопросе, но в это время ему пришла в голову мысль о том, что бензорезку можно попробовать организовать. Стоит она в дальнем углу, заставлена всякими пожарными инструментами, а пока ее хватятся, нападут на верный след, беглецы будут далеко.
Капо прищурил глаз:
— Говорят, что можно. А?
— Может, и можно.
— Да ты подумай.
Голос капо звучал настойчиво.
«Надо кончать разговор», — решил Мазур.
— Ну, пошукай. Может, друзья какие есть.
— Нет.
— Глядя на тебя, можно сказать, годик здесь околачиваешься. Неужто дружков не завел?
— Спасибо за угощение, господин капо.
— Да ты подожди.
— Идти надо.
— Куда спешишь?
— Спасибо за угощение. — Мазур стал пятиться и, пробормотав на прощанье еще раз слова благодарности, ушел. Он направился к бараку, где жили пожарники, и разыскал того узника, у которого капо отобрал кусочек сухаря.
Вытащив из кармана огрызок, Мазур сунул его в руку товарища:
— Возьми. Не сердись.
Номер 189567 схватил кусочек сухаря и стал судорожно развязывать шнурок мешочка.
— Шляются всякие…
— Не злись.
— А я уж подумал, что ты тоже гад, как Жила.
— Капо Жилой зовут?
— Гадюка он ползучая. Чего с ним тебе было разговаривать? Беды на свою голову ищешь?
Эсэсовец и солдат остановились у края траншеи. Офицер подозвал форарбайтера:
— Номер 126326!
Йожеф выкрикнул номер.
Мазур застыл на мгновенье, услышав свой номер. Он увидел, как с его лопаты просыпалась подцепленная земля. Она была сухая и чуть пылила, падая обратно в траншею; желтый суглинок, который они перекапывали по нескольку раз, продлевая время работы.
Потом он разогнулся и, крепко сжав руками лопату, словно она была якорем спасения, бегом направился к форарбайтеру, рядом с которым стояли офицер и солдат. Продолжая сжимать в ладонях лопату, Мазур громко, как полагалось, повторил свой номер.
— Брось лопату! — приказал офицер.
Тогда Мазур нагнулся и осторожно положил лопату на землю. Он непроизвольно делал все очень медленно, чувствуя, что выигрывает последние мгновения свободы. Что же случилось, в чем его могут обвинить и насколько серьезны улики, кто предал, в каком звене конспиративной цепи произошел провал?
Он разогнулся.
В руках у офицера были наручники. Офицер повелительно дернул головой. Мазур подставил запястье. Щелкнул металл оков.
Щемящая тоска сжала сердце Мазура.
Он огляделся.
В траншее, из которой он только вылез, около нее и дальше, куда хватал глаз, суетились узники. Те, что находились в траншее, с особенным усердием копали землю, те, что работали на строительной площадке, торопливо бегали. Они словно и не заметили, как его вызвали, надели наручники и вот сию секунду поведут.
— Лoc! Швайне! — ненужно крикнул солдат и ткнул в спину Мазура дулом шмайсера.
Они двинулись вдоль траншеи. И когда проходили мимо тех, кто работал, Мазур краем глаза видел: одни кидают на него взгляды, быстрые и ясные, другие осторожно косят, но тоже провожают его прощальным взором, и лишь немногие не могут поднять глаз, потому что слишком страшно глядеть на человека, уже приговоренного к мукам и смерти.
Потом они направились к зданию комендатуры. Офицер шел первым, за ним Мазур, а позади солдат. И по мере того как они удалялись от траншеи, где Мазур был арестован, он все четче и яснее осознавал, что теперь с каждым шагом не только отходит от своих товарищей, но и физически становится более и более одиноким. С момента ареста он не просто отделен от остальных, кто мог бы поддержать его словом или взглядом, он остался одиноким сам перед собой, перед своей совестью и душой.
Мазур поднялся на крыльцо и прошел в канцелярию. Он долго вытирал о скобу свои деревянные колодки. Солдат, шедший позади, не торопил его. Потом не спеша — со стороны могло показаться, что он спокоен, — Мазур поднялся на крыльцо, снова оглядел свои колодки и подумал; они еще все-таки довольно грязны и он мог бы еще несколько мгновений вытирать их.
В канцелярии перед офицером стоял навытяжку Жила.
Если в эту секунду Мазур мог почувствовать в себе что-либо помимо противной дрожи, которая бесила его тело, то это было ощущение радости. Он понял — все, о чем его станут спрашивать, пытая, не связано с деятельностью их подпольной организации. Если он поплатится жизнью, то лишь за свой неосторожный разговор с капо пожарной команды Жилой.
Пока он очень надеялся на это.
— Этот? — спросил офицер.
— Этот, господин группенфюрер.
В комнату вошел переводчик, поляк, как видно было, по винкелю.
— Кто ты?.
Мазур назвал свой номер.
— Я тебя спрашиваю: кто ты?
Снова Мазур повторил свой номер. Он знал: за упоминание узником своей фамилии или имени положено путешествие на люфт.
— Идиот! Я разрешаю тебе назвать себя. Понял?
Офицер сидел на стуле прямо, словно проглотил палку.
Мазур подумал, что такой торопиться не станет и не начнет допроса с побоев, потому как знает — удивить узника, пробывшего год в Освенциме, побоями нельзя. Не вызывало у Мазура сомнений и другое: прежде чем вызвать его в канцелярию, группенфюрер уж непременно познакомился с его формуляром, в котором задним числом внесены необходимые исправления.
— Ну, кто ты?
— Николай Темнохуд, — сказал Мазур.
— Офицер?
— Рядовой.
Переводчик говорил достаточно быстро, но Мазур понимал сказанное офицером раньше и у него было время обдумывать ответы.
— Где родился?
— Под Курском.
— Пехотинец?
— Пехотинец. Сапер.
— В каком году родилась твоя мать?
— В тысяча восемьсот восемьдесят восьмом, — ответил Мазур, не запнувшись, потому что заранее твердо выштудировал свою новую родословную. Его предупреждали, что при допросах гестаповцы часто задают вопросы, совсем не относящиеся к делу, наобум, и если узник терялся, путался, то у него не могло быть сомнений относительно дальнейшей судьбы. Сразу после вопросов о матери офицер стал спрашивать название села, где родился Николай Темнохуд, в каком году отбывал действительную службу в армии, когда мобилизован и в какой части служил, где попал в плен. Офицер делал вид, что многое знает, и кое-что из того, что он спрашивал, можно было проверить и уличить Мазура во лжи. Приходилось соображать быстро и давать ответы наверняка.
Жила, слушавший ответы внимательно, почтительно щелкнул каблуками:
— Врет он все, господин группенфюрер. Офицер он. Имел большие награды. Это точно, господин группенфюрер.
Мазур, не отводивший глаз от вперившегося в него взглядом офицера, внутренне поджался, словно от удара.
Переводчик сказал эсэсовцу:
— Капо говорит, что Темнохуд — офицер. Имел большие огороды.