Нам предложили четырех сторожей, чтобы они охраняли нас около самой палатки. Но мы отказались. Позже мы узнали, что на более далеком расстоянии нас охраняли 37 постов.
В течение всего следующего дня тибетцы отдельными группами приходили к нам. так что даже на полчаса нас не оставляли одних. Это было похоже на постоянную смену часовых. Всюду раз'езжали верховые. То они приезжали, то уезжали. Самая большая группа состояла из 10 человек.
— Вооруженные люди направлены против твоего большого лагеря в горах, — откровенно признался нам один из наших гостей.
9 августа в 10 часов утра прибыл начальник Камба-Бомбо. По дороге в Лхассу, на расстоянии нескольких километров, вырос городок палаток. Одна из них была довольно значительных размеров, белого цвета с голубыми полосками, остальные были меньше. Из некоторых подымался дым.
Вдруг около белых палаток засуетились тибетцы, стали поспешно готовить свое оружие, потом забегали, сели на лошадей, и длинная черная вереница всадников понеслась прямо на нас. Полным галопом неслись всадники, а мы испытывали такое чувство, как будто на нас должна была обрушиться лавина. Наши ружья и револьверы были заряжены и находились под рукой. Мы стояли около палатки, и никто бы не мог подумать, глядя на нас, что мы испытывали сильное волненье.
В середине тибетцев на красивом большом муле ехал Камба-Бомбо. Все остальные были на лошадях. Недалеко от нашей палатки несколько человек выехали вперед. Среди них мы узнали нашего знакомого переводчика. Он под’ехал к нам и сказал, что сам Камба-Бомбо удостаивает нас своим посещением.
Когда начальник остановился около нашей палатки, несколько человек из его свиты соскочили с лошадей и разостлали ковер, на который он и слез. Камба-Бомбо сел на подушки, которые разложили тут же, а рядом с ним поместился Нансо-Лама, важный священник из Накчу.
Я подошел к Камба-Бомбо и пригласил его в палатку. Он сейчас же вошел в нее. После маленькой церемонии он сел на почетное место — мокрый мешок с кукурузой. Ему было около 40 лет, роста он был маленького, лицо у него было бледное и усталое. Верхним платьем Камба-Бомбо служили красный плащ и красный башлык. Он скинул их с себя на руки слуге. Он остался в маленькой голубой китайской шапочке и в желтом шелковом платье с широкими рукавами. На ногах у него были зеленые бархатные монгольские сапоги.
Ему поднесли чернила, перо и бумагу. Он начал расспрашивать нас и записывать наши ответы. Первым заговорил Шагдуров.
— Я бурят и русский подданный, — заявил он. — Русские власти сочтут за оскорбление, если вы меня не пропустите в Лхассу.
Камба-Бомбо засмеялся и сказал:
— У меня предписание из Лхассы, чтобы я вас не пускал дальше.
— Вы должны вернуться к своему лагерю. До границы вам будет дана охрана, — прибавил он.
Во время этого разговора тибетцы теснились около нас и делали всякие замечания. У каждого из них была сабля, вложенная в ножны. Сабли были богато отделаны серебром, кораллами и изумрудами. У каждого был чехол для бурхана, сделанный из серебра, браслеты, разноцветные украшения в длинных косах, — словом, они нарядились в свои лучшие одежды. Более знатные тибетцы носили большие белые шапки, на других красовались повязки, на третьих— ничего.
Наш лама был совершенно подавлен всей этой роскошью. Когда Камба-Бомбо обратился к нему с расспросами, он стал на колени, наклонился вперед и стал смотреть в землю. Он отвечал коротко и отрывисто, но что он говорил, мы не понимали, так как они об’яснялись по-тибетски.
После Шереб рассказывал нам:
— Камба-Бомбо упрекал меня за то, что я пошел с вами, европейцами, которых не пускают в Лхассу. «Твое имя будет занесено в церковные книги. — сказал он мне, — и тебе не разрешается больше вступать в святой город. Ты изменил своему священническому званию и сделался предателем».
После этого Камба-Бомбо вежливо распростился и уехал в сопровождении своей свиты. Сумерки уже окутали окрестности, и группа всадников скоро исчезла, а с нею и моя надежда— увидеть Лхассу.
* * *
27 июня 1902 года Свен Гедин вернулся в Стокгольм из своего путешествия, которое продолжалось три года. Тибетцы загородили ему путь на Лхассу, и он спустился с Тибетской высоты в Индию. С ним вернулись Шагдуров, Шереб-лама и полубольные казаки. Четверо из его спутников умерли в пути, погибли 24 верблюда и много лошадей.
ПОПЫТКА П. К. КОЗЛОВА ПРОЕХАТЬ В ЛХАССУ
Петр Кузьмич давно хранил в своем сердце завет своего учителя — Пржевальского, который в свое время тоже стремился проникнуть в Лхассу — столицу Тибета:
«Пусть другой, более счастливый путешественник докончит начатое мною дело в Азии».
И вот в 1899 г. Петр Кузьмич отправился с севера, через Монголию, к нелюдимым вершинам Тибетских гор.
Тяжел и опасен был путь по Тибету. На каждом шагу можно было встретиться с каким-нибудь диким зверем, свирепым мишкой, а то и пестрым леопардом.
Путешественник П. К. Козлов — исследователь Монголии и Тибета.
«Тибетский медведь, — рассказывает Козлов, — водится здесь в таком изобилии, что я и мои спутники много раз охотились на этого сильного зверя.
Как-то раз одна из цайдамских семей: старуха мать и молодой сын с женой, со всем своим скарбом и скотом перекочевала из среднего пояса гор в нижний. Едва они прибыли к ущелью Бургусутай, где хотели прожить все лето, и стали устраивать свое походное жилище, как неожиданно из ближайших кустов к ним вышел медведь.
Хозяин дома встретил зверя ударом сабли. Но удар не причинил медведю серьезного вреда. Озлобленный мишка набросился на монгола и быстро покончил с ним. Потом он напал на несчастных женщин и загрыз их.
Ярость зверя была беспредельна. В дикой злобе он набросился на цепную собаку и разорвал ее и несколько баранов. Отведав мяса людей и баранов, свирепый зверь стащил все свои жертвы в одно углубление и покрыл их войлоком и брусьями от юрты. Получилась целая груда из хлама. Мишка взобрался на нее и расположился для отдыха. Эту картину видел один монгол. Но он побоялся выстрелить в зверя. Только позже трое лучших охотников убили озлобленного медведя.
В другой раз ночью китайский леопард осторожно прокрался к одиноко стоящему в нашем селении жилищу. Раздался громкий лай собак. Леопард набросился на одну из них и задавил ее. Он понес свою добычу в лес.
На утренней заре хозяин дома втихомолку направился вслед за зверем. Это был сильный лхадосец, который считался лучшим охотником в округе. Недалеко от дома, в овраге, поросшем высоким кустарником, он увидел леопарда, который пожирал остатки собаки. Охотник осторожно приблизился на расстояние не более 20 метров и метким выстрелом в голову уложил леопарда на месте.
Но чаще всего леопард охотится на многочисленных обезьян. Он ловко нападает на них, притаившись в скалах, в то время, когда обезьяны, не подозревая опасности, отдыхают или играют друг с другом.
Вот раздался пронзительный крик. Это пестрый хищник напал врасплох на обезьян и душит их. А обезьяны настолько растерялись, что даже не обратились в бегство. Леопард воспользовался этим и передушил целых пять штук. И только когда он напал на пятую, обезьяны опомнились от страха и удрали в скалы.
Днем леопард показывается редко. В это время он отдыхает где-либо в укромном месте. С заходом солнца, а в пасмурные дни и раньше, этот красавец-зверь покидает свое логовище и идет на промысел. Иногда он возвращается к своей добыче, которую не успел доесть накануне, и тогда туземцы-охотники сторожат зверя. На такую охоту стрелки выходят чаще по-двое, по-трое человек, так как раненый зверь всегда бросается на охотника и мнет его подобно тигру.
Здесь, в Лхадо[9], мне называли трех таких охотников, которые были серьезно поранены леопардом.
Большая, хорошая шкура зверя ценится на месте довольно дорого и идет главным образом на отделку шуб богатых тибетцев.
В горах Тибета водится еще нарядный зверь «джара". Это животное представляет что-то среднее между антилопой и козлом. Весной джара держится одиночками, в трудно доступной местности. Летом она поднимается в верхний пояс гор, до 5 км высоты над морем, и держится гребня гор. Днем она отдыхает где-либо в прохладе нависших скал, у верхнего предела леса или кустарников, с вечернею же зарею выходит на кормежку.
Поздней осенью и зимой, когда туземцы спускаются на дно ущелий, звери покидают вершины гребня и вступают в область оставленных тибетцами кочевий. Здесь нередко джара подбирается к складам сена. Она становится на дыбы и достает его. Попробовав сена раз-другой, зверь продолжает ходить почти каждую ночь, прокладывая тропинки. Подобные тропинки можно видеть по направлению к водопою.
В одну из наших стоянок мне посчастливилось добыть две кабарги[10], а моим спутникам— превосходного орла-беркута и несколько штук птичек. На следующий день погода была еще лучше. Правда, на этот раз мы не встретили ни одной кабарги, но зато зайцев было очень много. Мы убили только одного для коллекции. Мы стояли и наблюдали, как они пугливо выскакивали и осторожно пробирались среди кустарников. В вышине, среди облачков, мелькали точками снежные грифы и бородатые ягнятники[11]. Вдоль горы пролетели пара соколов и беркут. Соколы ожесточенно нападали на орла с разных сторон. Но гордый, сильный хищник спокойно следовал вперед и лишь порою опрокидывался спиною вниз.
Во время наших зимних стоянок мы довольно близко ознакомились с лхадосцами. Лхадосцы мало чем отличаются от других обитателей восточного Тибета- Они очень ленивы, грубы, лицемерны и суеверны. Подобно всем тибетцам, лхадосцы— бесцеремонные попрошайки, нм ничего не стоит протянуть руку и начать причитывать.
Решительная стычка с туземцами.
Но вот наш караван начал спускаться в очаровательную теснину речки Цатим. Какое здесь было богатство растительного и животного мира! Наш путь по этой теснине затруднялся, с одной стороны, зарослями могучих елей и лиственниц, с другой — высокими отвесными боками ущелья.
В подобную теснину солнечные лучи редко заглядывали Здесь царили вечный мрак и холодная, пронизывающая сырость. По счастью, в этой теснине мы ни с кем не встретились, иначе я не знаю, как бы мы раз'ехались. Но самым большим несчастьем, которое могло обрушиться на случайных путников, был ливень. Он в течение нескольких минут обращал небольшую речку в могучий поток и сносил все на своем пути.
От туземцев мы узнали, что в Чамдо[13] ведут две дороги к что обе они идут по берегам Ному-чю. Мы узнали, что по правом берегу дорога удобнее и что в пяти километрах ниже по реке существует мост, по которому можно переправиться на противоположный берег и оттуда пройти в Чамдо.
Мы направились вниз по Ному-чю в сопровождении старшины. Все шло благополучно, пока мы двигались по левому берегу до моста. Но лишь только мы хотели вступить на него, как из оврага выскочили тибетцы. Они быстро подбежали к мосту и навели на нас свои ружья.
— В чем дело? — спросил я у них через проводника.
— За этим мостом лежат лхасские владения. Лхасскими властями не приказано пускать вас.
Я попытался вызвать к себе начальника стражи и об’ясниться с ним, но напрасно. На наш зов никто не явился.
Я знал, что по левому берегу также существует дорога в Чамдо. Я оставил в покое тибетцев и направился дальше.
Не знаю, за что сочли туземцы эту нашу уступку, но думаю, что не за великодушие, а за слабость.
На другой день перед селением Согторо перед нами неожиданно встали вооруженные тибетцы. Начальник отряда Нинда-Гунчюк поднял саблю и крикнул:
— Стой! Ни шагу дальше!.. Выслать переводчика
Пока велись переговоры, тибетцы то и дело бросали на сошки свои длинные фитильные ружья и прицеливались в нас. Наконец, Гунчюк отпустил переводчика и стал охорашиваться. Потом он стал прохаживаться перед своими подчиненными и ободрять их.
— Они приготовились гнать вас огнем своих ружей, — сказал мне наш переводчик.
Тогда я велел сказать переводчику, кто мы, какие у нас паспорта и куда мы идем.
Гунчюк ничего не ответил и только гордо отвернулся от переводчика.
Тем временем наш караван стянулся в одно место. Гренадер Шадриков, который сопровождал первый эшелон, подошел ко мне и взволнованно проговорил:
— По дороге тибетцы бросали в нас каменьями, смеялись и злобно показывали рукою вперед, по направлению к засаде тибетцев.