На всех участников собрания этот рассказ произвел сильное впечатление. В своем большинстве они в конце концов высказались за уничтожение обычая.
Руководитель округа Масента, где началась эта кампания, привлек к участию в ней молодежь. Юноши и девушки по всей области разъясняли населению, что идолопоклонничество должно исчезнуть. Они собирали маски и фетиши, причем не совершая ни малейшего насилия над верующими. Женщинам, которым обычай строжайше запрещал видеть мужские маски, были показаны музыкальные инструменты, с помощью которых имитировался голос старшей среди масок — афви. И небеса не разверзлись, и гром не грянул.
В это время в крае разыгралась следующая драма.
Две группы деревень готовили своих детей к обряду инициаций, но в их распоряжении имелся только один фетиш — гпадои, необходимый для совершения церемонии; деревни же были в ссоре.
Тогда с юга был доставлен второй, новый фетиш. Для того чтобы придать ему силу, нужна была человеческая кровь. Жертвой стала женщина, тело которой после совершения страшного обряда было брошено в реку, в глубине леса. Много времени спустя оно было обнаружено там пришедшими ловить рыбу женщинами.
Жандармерия быстро разобралась в этом преступлении и установила виновников. Было арестовано около пятидесяти человек, затем состоялся открытый процесс. Влиянию фетишизма был нанесен сильный удар.
Знаменательно, что выступления против древних верований стихийно возникали в народе. Французский социолог Клод Ривьер, первым описавший этот эпизод из истории духовного возрождения страны, рассказывал о беседе приехавшей в столицу Гвинеи — Конакри делегации молодежи Лесной Гвинеи с учениками местного лицея. Делегаты объясняли, почему они обратились к правительству республики с просьбой запретить священные рощи.
Из этих объяснений явствовало, что в Лесной Гвинее молодежь была убеждена в несовместимости сохранения старой, традиционной власти, опирающейся на авторитет религии, с делом укрепления новой, народной власти. Ее возмущало, что древние мифы и верования закрепляли социальное неравенство. По мнению приехавших в Конакри делегатов, фетишизм поддерживал бесчеловечные, разорительные и вредные для здоровья обряды и традиции.
Клодом Ривьером были записаны некоторые доводы, высказанные гостями. Один из них отмечал, что еще недавно в священных рощах старейшины вынашивали планы оппозиции Демократической партии Гвинеи. Другой подчеркивал, что равенство, за которое боролась эта партия, было невозможно между посвященными и теми, кто не прошел инициаций. В разговоре было также высказано мнение, что традиционная иерархия племени мешала новой жизни. Один из делегатов говорил, что молодежь сама сжигала маски и фетиши, что прошло время, когда старики распоряжались молодежью.
Так тесная связь, постоянно существовавшая между верованиями архаичного общества и установившимся в нем социальным порядком, оказалась губительной для них. Как только созрели силы, стремящиеся к ломке изживших себя социальных отношений, так вспыхнула и борьба против закреплявших эти отношения религиозных представлений и обрядов.
Демократическая партия Гвинеи умело, с большим тактом поддерживала эти настроения. Ее низовые организации получили указание постоянно разоблачать пресловутые таинства обряда инициаций и злоупотребления жрецов и знахарей. Было проведено несколько открытых судебных процессов, которые возбудили общественное мнение против фетишизма. Немалую роль сыграли и спектакли самодеятельных театральных коллективов, которые зло высмеивали пережитки старых традиций.
Общественная мысль, очевидно, подходила к новым порогам. Конечно, ни сожжение масок и фетишей, ни уничтожение священных рощ, ни высмеивание старых обрядов еще не могло само по себе полностью разрушить архаичное мировоззрение, и знаменательно, что старики крестьяне отказывались есть бананы, выращенные на устроенных в священных рощах плантациях. И все же совершался громадный рывок вперед.
Правда, до тех пор пока не происходило смены самого типа сознания, крах традиционных религиозных представлений мог сопровождаться распространением влияния ислама либо христианства. И это действительно наблюдалось, в частности в Лесной Гвинее. Однако в значительно большей степени падение фетишизма благоприятствовало торжеству идей социального раскрепощения, экономического прогресса, культурного возрождения, укрепляло чувство национального достоинства.
Затухающая инерция
В горах Северного Камеруна удивителен контраст между хрупкой вневременностью крестьянских жилищ и огромным, многовековым трудом, вложенным в создание полей-террас. Когда я пытался представить, каких усилий стоили расчистка горного склона от камня, доставка сюда плодородной земли, а потом ее закрепление с помощью выложенных из камня стенок, то мне казалось очевидным, что я нахожусь лицом к лицу с древней цивилизацией.
Каковы, однако, были другие проявления этой цивилизации? Литература? Местные народы не знали письменности. Изобразительное искусство? Деревянные скульптуры редко сохранялись больше ста — ста пятидесяти лет, и от прошлого практически ничего не уцелело. Архитектура? Крестьянский дом существовал шесть-семь лет, пока не размывался дождями, не разрушался ветром.
Великие государства прошлого, существовавшие на континенте, были, несомненно, выражением долгого общественного развития, которое сопровождалось и расцветом культуры, духовной жизни. Но эти империи исчезли, оставив за собой лишь пыль мелких, нищих деревень.
Что же сохранилось от давних времен как свидетельство былого величия? Думается, прежде всего уклад жизни, сложная сеть трудовых и родственных связей. К тому же если материальные проявления местной культуры были хрупки и непрочны, то ее духовное содержание тщательно сохранялось обществом.
Насколько можно судить, основываясь на современных примерах, в прошлом новые общественные структуры складывались в Тропической Африке на устойчивом фундаменте родо-племенных отношений и общин ного разделения труда. Его не разрушали полностью развивающиеся рабовладельческие либо феодальные порядки. Когда по той или иной причине общество отбрасывалось в своем развитии назад, старая праоснова африканского крестьянского мира обнажалась, освобождаясь от обычно еще не окрепших классовых надстроек.
В африканской деревне к тому же всегда с особенной силой ощущалось явление, которое можно назвать социальной инерцией. Менялись условия жизни, развивалось земледелие, исчезали старые ремесла, появлялись признаки зарождения новой культуры, а в обществе не пропадало стремление увековечить собственную структуру и традиционные отношения между людьми, законсервировать представления о самом себе и об окружающем мире. Одним из главных средств в его распоряжении было воспитание, эффективно поддерживавшее направление инерционного движения.
Крестьянская община лепила из человека идеального гражданина в течение всей его жизни, формируя его сознание, укрепляя тело, вооружая его душу твердыми моральными принципами. Воспитание создавало неразрывные связи между личностью и коллективом. Конечно, оно основывалось и на прямом, повседневном воздействии общины на каждого человека, но имели значение и мощное влияние племенных верований, мифов, культуры, и страх перед одиночеством, страх перед отчуждением и изгнанием. Само сознание человека, мыслившего личность только в теснейших взаимоотношениях с природой и племенем, облегчало его формирование.
Мне рассказывали, что горшечницы у бамбара не прекращали во время работы произносить заклинания. Если столь сложных предосторожностей требовало изготовление глиняного сосуда, то что говорить о воспитании общинника? И повседневные обряды и торжественная ритуальная церемония в праздник, зачастую несущие закрепленный в туманных символах смысл, естественно, были мощными средствами формирования личности.
Вот почему этика современного крестьянства позволяет временами увидеть, насколько значительными были духовные достижения исчезнувших, казалось бы, бесследно культур.
Инициации
Французскому этнографу Роберу Жолену удалось стать свидетелем и участником обрядов, называемых обычно инициацией — посвящением. Эти обряды окружены тайной, которая тщательно охранялась всеми. И не из болезненной скрытности, а из убеждения в необходимости их скрывать, чтобы уберечь юношей от постороннего глаза, от возможных враждебных воздействий. Жолен совершил этот удивительный эксперимент среди сара Республики Чад. Книга, в которой он рассказал о своих наблюдениях, стала уникальной.
Робер Жолен писал, что в прошлом, когда приближалось время инициаций, в крае устанавливалось перемирие между враждующими племенами: прекращались набеги, работорговцы не хватали людей на дорогах, по всей стране можно было перемещаться без страха подвергнуться нападению. Сам обряд совершался, по наблюдениям ученого, в первые восемь дней церемонии, но обучение танцам, разучивание песен, секретного языка посвящаемых, усвоение различных трудовых навыков в охоте, рыбной ловле и других занятиях продолжалось затем неделями, а то и месяцами.
Один из эпизодов этого сложного, часто приобретающего символический характер ритуала, был особенно драматичен. Ночью, когда деревня погружалась в темноту, вдали возникал неясный шум. И сразу же женщины бросались к своим хижинам, прятали там детей, торопливо начинали собирать лежавшие вне дома предметы своего хозяйства. Захлопывались двери, стучали дверные задвижки, затыкались циновками щели, проемы окон.
Шум приближался. Это двигался к деревне из саванны мужской хор с оркестром. Громко звучали музыкальные инструменты, а голоса, якобы принадлежавшие предкам племени, обращались к «внукам», которым предстояло пройти обряд посвящения. Те запирались в хижинах, скрывались. Ведь мертвые могли схватить каждого из непосвященных, замеченного вне дома.
Предки племени в эту ночь интересовались не одними детьми. Игравшие их роль посвященные во главе со жрецом — мо направлялись к хижинам семей, где, по слухам, не все обстояло благополучно между мужем и женой. Под грохот оркестра напуганные женщины публично исповедовались. Если выяснялось, что муж был невнимателен или несправедлив к жене, то на другой день, до начала обряда инициаций, он подвергался наказанию. Когда же оказывалось, что виновата жена, разрушалась ее хижина, ломались принадлежавшие ей вещи.
И еще одна сцена.
Как-то утром жрецы мо созвали проходящих посвящение юношей. Самый молодой из участников церемонии был подведен к жрецам. Держа его за руку, один из них обратился к собравшимся примерно с такими речами: «То, что я сейчас делаю, делали и вы, предки. Пусть ребенок, которого я держу за руку, живет в добром здравии, так же как и другие, те, кто вокруг него. Ведь это ваше дело. И если я умру завтра, пусть все остается по-прежнему».
Так молодежь ставилась под прямую защиту предков. Но обряд этим не ограничивался. Церемония служила и наведению порядка в деревне.
Робер Жолен писал, что сурово наказывались нарушители своего слова, воры — все, кто причинял своим поведением ущерб общине. На его глазах один из деревенских старейшин кнутом выпорол своего сына, уличенного в мелкой краже. Он же высек обвиненного в нечестности односельчанина. По обычаю, виновного «воспитывали» его близкие родственники.
В этом ритуале есть много общего с тем, как проходил обряд посвящения у бакуба в Заире.
В прошлом королевство бакуба занимало треугольник, образуемый рекой Касаи и ее притоками Санкуру и Лулуа. Невысокие, с мягкими контурами холмы лишь местами покрыты лесом, обычно он встречается здесь только по берегам рек. Саванна, кое-где степи определяют местный пейзаж. Рощи и саванна богаты дичью, реки изобилуют рыбой, почвы плодородны.
Несколько дней, предшествовавших церемонии, юноши деревни проводили под сделанным из пальмовых циновок навесом. Из жилок листа пальмы рафии они ткали большие куски ткани под аккомпанемент веселых песен. Им запрещалось громко разговаривать, смеяться, приближаться к женщинам, разжигать костры и даже зажигать лампу, есть овощи. Запреты закрепляли пропасть, отделяющую посвящаемых от женщин, оберегали юношей от недостойного мужчины, по характерного для женского поведения громкого смеха и разговоров, от выращиваемых женщинами овощей, от разводимого ими огня.
Когда деревенским охотникам удавалось убить антилопу, что свидетельствовало о благорасположении духов леса, старейшины приступали к сооружению изгороди, у которой будет происходить церемония посвящения. Для нее отбирались специальные колья (каждый кол иной породы дерева), между которыми натягивались пальмовые волокна. На готовой изгороди укреплялись маски.
Ночью, когда деревня затихала, старейшины внезапно разрушали навес, где спали юноши. Они бросались на них с громкими криками, гудели в рога и гнали к глубокой канаве на окраине деревни. Эта яма была пуста, но предполагалось, что она якобы заполнена нечистотами. После этого ритуального осквернения посвящаемые бежали к речке и омовением очищались от воображаемой скверны. Деревенские женщины могли лишь издалека наблюдать за происходящим.
Вслед за тем участники церемонии расходились по домам, где их ждало обильное угощение. Матери наголо выбривали сыновьям головы, натирали их тела красным порошком, одевали в праздничные одежды. Стук барабана созывал посвящаемых на центральную площадь. Но там на них нападали мужчины, уже прошедшие через обряд посвящения, и палками снова гнали к изгороди. Проскочив между кольев, юноши оказывались перед человеком в маске, который олицетворял прародителя племени — Ннупа.
Новички сбрасывали одежду, а затем проскакивали между ног человека в маске. В это время начинал звучать специальный барабан, имитирующий рев леопарда. Женщины, думающие, что их дети погибли, начинали причитать. Но смерть посвященных была чисто символической. В ходе церемонии им вновь приходилось прыгать в яму, на этот раз наполненную водой. Наконец они «возрождались», вновь проползая между ног второго мужчины в маске. Он воплощал праматерь бакуба — Калиенгль.
Затем «новорожденные» юноши принимались плакать, нарочито подражая младенческому крику. Их вновь омывали в речке и провожали к опушке леса, где они находили ранее сотканные ими из рафии куски ткани. Там к ним присоединялись Ннуп и Калиенгль. Выстроившись цепочкой, посвящаемые пересекали деревню с запада на восток, причем две маски их сопровождали. В глазах остальных крестьян они всё еще оставались как бы «призраками», идущими через деревню в некую далекую страну, и женщины приносили им еду на дорогу.
В конце деревни мужчины в масках начинали танцевать, но толпа крестьян немедленно их прогоняла. Снова принимались гудеть барабаны «леопарды», чтобы отпугнуть любопытных. Тем временем юноши скрывались в роще. К вечеру они добирались до лесной опушки, где для них были подготовлены укрытия. Там они спали. Прямо на земле, под покрывалами из рафии. Путешествие в потусторонний мир продолжалось.
Утром юноши группами приступали к сооружению шалашей. Постепенно жизнь новичков налаживалась. Они разучивали песни, загадки. После захода солнца к ним приходили отцы, принося украденных у женщин кур.
Изоляция посвящаемых в прошлом продолжалась месяцами. В конце этого добровольного заключения юноши вновь появлялись в деревне. У старой изгороди они разыгрывали символический танец-игру, представлявшую «погоню за белой курицей». В этот день их обязательно кормили куриным мясом, а следующей ночью они отправлялись в соседнее селение за солью. С солью, танцуя, они возвращались в родную деревню, вблизи которой их встречали две маски: «антилопа» и «змея». И «антипола» и «змея» с нарочитой неловкостью повторяли танец посвящаемых, тогда как деревенские мужчины отгоняли маски. Продолжая эту игру, вступала в деревню вся группа. Там ее ожидали.
На площади с одной стороны сидели женщины, с другой размещались уже прошедшие через обряд мужчины, третью сторону занимала маска «змея». Самый молодой из посвящаемых подходил к своей матери и передавал ей пакет с солью. Она принимала этот пакет, танцуя, а «змея» пробовала ей помешать. Старейшины деревни с помощью наделенных магическими свойствами листьев отгоняли «маску». Юноша, отдав соль, бежал к своему дому. Эта церемония повторялась столько раз, сколько детей проходили посвящение.