Обряд завершался на следующий день. На ночь посвящаемые вновь собирались на деревенской площади, где их окружали охотничьей сетью. Утром вокруг них собиралась вся деревня, и они проходили последнее испытание: каждый был обязан нарушить табу и испробовать мясо запретного животного — крысы. Вслед за тем юношей подводили к изгороди, и старики бросали им через нее сначала горящий, а затем потухший факел из скрученной соломы.
Посвящение заканчивалось.
В глазах деревни месяцами продолжавшаяся церемония имела огромное значение. Многие участники инициаций вряд ли когда-нибудь полностью знали скрытый смысл иных игр и танцев, а от стороннего наблюдателя он зачастую ускользал в силу того, что прошлое бакуба, их мифология и верования были плохо изучены. Но существует ли вообще прямая связь между понятностью обряда и силой его воздействия? Окружающая празднество взволнованная атмосфера и нарастающий драматизм обрядового ритуала вызывали у посвящаемых душевное напряжение, которое на всю жизнь оставляло след в их памяти.
Новым членам общины внушались три-четыре главные идеи. Прежде всего с помощью символов объяснялась и закреплялась существующая традиция разделения труда, обязанностей и прав между мужской и женской половинами общины. Освящалось господствующее положение мужчин.
В ходе обряда посвящаемые воспитывались в признании безоговорочной обязательности принятых в племени норм поведения. Само их нарушение в дни церемонии допускалось, видимо, только для того, чтобы показать, будто каждый, кто не прошел через испытание инициаций, остается отщепенцем, для которого поэтому и не служит законом племенная этика. «Ниспровержение» запретов и моральных норм разрешалось только тем, кто жил в лесу, в уединенном лагере, в стороне от деревни.
Едва ли не центральной, так сказать, осевой линией всего обряда была «игра» в ритуальную смерть и второе рождение. «Умирал» отрок, «рождался» новый человек, зрелый, полноправный общинник. Это испытание смертью-рождением, несомненно, сопровождалось серьезным душевным потрясением, да и сам этот круг представлений глубоко задевал сознание всех участников церемонии.
Ритуальное «рождение» закреплялось социальным признанием новых общинников. Перед ними открывалась во многом действительно другая, чем прежде, жизнь, в которую они вступали «очищенные» обрядом посвящения от прежних пороков и слабостей. Правда, отныне и спрос за каждое нарушение племенной этики становился значительно более строгим.
«Воспитывай детей на пословицах»
Незаметная выразительность пословиц неотделима от речи африканской улицы, от говора крестьянского двора. Выраженные в сложных символах торжественных обрядов идеи находили в них свою будничную, повседневную форму бытия.
Пословицы вырастали также на почве трудовой деятельности, социальных конфликтов, семейных отношений, которые энергично осмысливались народным сознанием. Так в лаконичных фразах спаивались воедино и высокая мудрость и практический опыт племени.
«Воспитывай детей на пословицах», — гласила народная мудрость баконго. Действительно, пословицы были одной из наиболее важных частей механизма, с помощью которого крестьянское общество обеспечивало продолжение и сохранение собственных традиций и порядков. Видный знаток и собиратель фольклора баконго — бельгиец А. Ван Рой отмечал: «Воспитанный на общинной культуре ребенок без труда уловит смысл метафорической речи, потому что он постоянно слышит, как ее употребляют взрослые. Если он сразу не понимает подлинного значения пословицы, он может попросить разъяснений у своего яйяа (старшего брата или сестры) либо у матери, которым полностью доверяет. А став постарше, он обратится к деревенскому старику, чтобы выучить пословицы предков».
Дидактический смысл пословиц прекрасно выражен прописью, которую один из знакомых А. Ван Роя, учитель начальной школы, заставлял повторять своих учеников. Она гласила: «Оставленные предками пословицы формируют человека; когда вы им следуете, то получаете превосходное воспитание и избегаете зла».
В конечном счете из массы пословиц и поговорок лепился некий идеальный образ личности, как себе ее представляла община, вся этническая группа. Вырисовывался характер, который считался в деревне благородным, человечным; определялись качества, которые казались наиболее ценными; формировались нормы отношений с другими людьми — в семенном кругу, в деревне; указывалось, как следует держать себя с чужаками. На эту идеальную личность равнялись, она служила примером.
Многие свидетельства подтверждают, что пословицы были изменчивы. Иной раз они возникали и завоевывали популярность буквально на глазах исследователей. Однако суть выраженной в них мудрости была донесена до современности из глубины веков, и закрепленный ими человеческий идеал, несомненно, древен. По мере того как товарно-денежные отношения разлагали архаичное африканское общество, он все больше становился образцом для тех, кто отвергал новые веяния во имя племенных традиций.
Можно ли восстановить этот идеал?
25 лет проживший среди заирских монго Хулстарт собрал свыше двух с половиной тысяч пословиц этого народа. Читая его книгу, постепенно как бы погружаешься в странный, экзотический, но с каждой страницей все более понятный мир, в котором до последних лет жили монго.
«У детей не бывает одинаковых лиц», — говорили они, подчеркивая многообразие людских типов. Природа человека неизменна: «Недостаток исправляется, но не изменяется характер».
Резко осуждались такие черты характера, как раздражительность и злоба: «У злого человека нет семьи, каждый от него убегает, даже жена». Порицалась болтливость: «День рассветает, а он все еще говорит». Не уважалась душевная слабость: «Лиана ямса цепляется за чужой ствол».
Идеальной личности должна быть присуща человечность. Пословица говорила: «То, что испытываешь ты, чувствуют и другие». Напротив, порывистость критиковалась: «Раскается тот, кто не позволяет себя сдерживать». Про человека недоброжелательного к людям говорили: «На дерево с ядовитыми муравьями ни одна птица не опустится», подразумевая, что полная яда речь этого человека отталкивает от него каждого. В народе высмеивалась также пустая крикливость, как «гнев реки, которую ты не переходишь вброд».
«Маленький ручеек со временем становится большой рекой». Так и человек. Народная мудрость требовала от него, чтобы он был решителен («слон никогда не возвращается назад»), вынослив. И конечно, от взрослого общинника ждали смелости. Пословица твердила: «Когда леопард окружен (и особенно поэтому опасен), будь мужчиной».
Важны в человеке и другие качества: умеренность, терпимость. «Соли не хватает на курицу, а ты убиваешь козу», — осуждали монго расточительность и непредусмотрительность. Они же часто повторяли: «Указывающий на мои недостатки делает меня мудрым». Большим достоинством считалось трудолюбие: «Если ленив, не жалуйся на голод».
Напротив, жадность, корыстолюбие, лицемерие клеймились. Негодование звучало в словах: «Ты бережешь еду, когда ребенок твоей матери умирает от голода». О лицемерии пословица предупреждала: «Красную краску иной раз накладывают на грязные пятна». Юноше внушалось: «Это чужое, не завидуй».
Высоким качеством почиталось терпение. Молодежи напоминали, что «свернувшийся побег банана сам становится листом».
В идеальном общиннике, образ которого вставал из пословиц, особенно заметны достоинства, имеющие общечеловеческий характер. Доброта, великодушие, терпимость, смелость, преданность, ум — все эти качества ценились крестьянами монго столь же высоко, как и народом любой другой страны. И осуждалось ими то, что осуждалось людьми повсюду — жадность, тщеславие, грубость, глупость.
Помимо определенных моральных признаков монго требовали от каждого человека и соблюдения довольно жестких социальных норм. В кругу семьи, общины, племени, в отношениях с чужаками пословицы подсказывали, как себя держать, каким примерам следовать. Они обрисовывали как бы социальную модель поведения личности.
Естественно, что отпечаток этнической культуры на этой модели глубок. Своеобразие семейных отношений и отношений между мужчинами и женщинами, между молодежью и стариками было закреплено пословицами, причем они подчеркивали важность таких черт традиционного уклада, как взаимопомощь, почтение молодежи к старшим, уважение вождей. Правда, временами в народе позволяли себе и несколько ироничный взгляд на установившиеся в племени порядки.
О взаимопомощи говорили десятки пословиц. Некоторые из них прямо указывали на необходимость совместного труда: «Сила одного и ветки не сломит», «Один палец и червя не вытащит из щели». Другие обращали внимание на важность взаимности, когда вам оказана помощь. Крестьянин говорил: «Освободи меня из нижней ловушки, я освобожу тебя из верхней». Эта же мысль выражалась и другой пословицей: «Переправь меня через реку в половодье, я переправлю тебя, когда вода спадет».
Тема солидарности казалась монго столь важной, что они не прекращали в новых образах подходить к ней с разных сторон: «Одному не собрать осенний урожай», «Термиты вместе перегрызают веревку». Одна пословица звучала прямым требованием: «Помогай товарищу в работе».
В лесном краю, где живут монго, и расчистка новых земель из-под леса и их обработка, естественно, требовали коллективных усилий. Да и весь уклад жизни основывался на общинном начале.
Хотя общество монго и не знало глубокого социального расслоения, в нем не было равенства. Даже про близнецов говорили, что один из них, первым появившийся на свет, старше своего брата и поэтому может претендовать на более высокое положение. Пословицы свидетельствовали, что монго с почтением относились к власти и ее представителям.
«Пигмей, не имеющий хозяина, лишен рассудка», — утверждала народная мудрость. Хозяин, вождь в глазах монго были как бы мозгом общины. «Собака, идущая за хозяином, не заблудится».
Авторитет власти принадлежал вождю но праву. «Дерево бокунгу, — гласила пословица, — может хвастать своими могучими корнями. И все-таки хозяин леса — дерево борили». Вождю приличествовала сдержанность, ниже его достоинства — кричать о своих правах либо заслугах. «Находящийся у власти даже не кашлянет» — вот что было нормой поведения главы общины.
Скромность была обязательна и для тех, кто представал перед лицом вождя. Пословица подсказывала: «У вождя веди себя без суетливости». Но и вождя могли судить, если он нарушал определенные нормы. «Вас считают вождем, а вы говорите и поступаете, как простолюдин», — осуждали в народе старейшину, который не умел сохранить свое достоинство.
Монго зло высмеивали выскочек. «Потягиваясь, не вырастешь», — говорили они. Или: «Толщина не приносит славы». Окружающий власть престиж доставался вождю дорогой ценой. «Легче нести термитник, чем груз власти в деревне», — утверждала пословица.
Фундаментом всей общественной жизни были у монго родственные связи. Не удивительно поэтому, что семейные отношения, отношения между сородичами всесторонне осмысливались народным сознанием. В пословицах высказано, как монго представляли себе обязанности перед семьей и сородичами, какое значение они придавали узам родства. «Линии на ладони не стираются» — так племенная мудрость отмечала неизгладимость кровных связей. Пословица повторяла: «Родство не дружба», которая может со временем исчезнуть.
Среди монго были сильны пережитки матриархальных отношений. Это также получило свое отражение в фольклоре. Когда дети и внуки деревенских женщин покидали отцовские деревни и селились у матерей, пословица отмечала: «Ручеек растет благодаря притокам».
Однако господствующее положение уже завоевал отцовский род, и в народе с осуждением говорили о тех, кто пренебрегал родом отца, предпочитая ему род матери: «Ты отказался от отцовского рода из-за его бедности, ты предпочел материнский род за его медные браслеты, словно медные браслеты материнского рода помогут тебе приобрести жену».
Смысл этой сентенции будет понятен, если вспомнить, что только отцовский род имел право вносить выкуп за невесту.
Среди сородичей малейшие оттенки их общественного положения приобретали значение. С юмором говорила об этом такая пословица: «Яйцо — это дитя курицы, цыпленок — это ее внук». И, естественно, народная мудрость предостерегала против семейных раздоров: «Ты ссоришься с пальмовой рощей, ты дерешься с ручьем — где же ты будешь есть пальмовые орехи и запивать их водой?»
Как и у других африканских народов, старость у монго окружена почетом. Пословицы настойчиво требовали от молодежи внимания к людям пожилым. «У дерева не погибнет и маленький термитник» — совет опираться на знания и опыт старших. «Звери не уносят кур с охраняемого стариком двора».
Эти фразы были обязаны своей убедительностью жизненной конкретности. Их содержание двояко: за лежащим как бы на поверхности повседневным наблюдением скрывается аллегория — обобщение. Одно обогащало другое. В разговоре бывали важны то подмеченный пословицей конкретный случай, то схваченная ею и закрепленная в образе мысль. Поэтому она и бывала так дорога крестьянину, поэтому она и занимала столь большое место в его речи.
Народный опыт предупреждал молодежь, что старики бывают и обидчивы. Одна из пословиц говорила: «Если ты оскорбил старика, то потом не плачь». Ей вторила другая: «Ум старика извилист, как ручей».
Вместе с тем возраст склонял людей пожилых к миролюбию и сдержанности. Молодежи советовали: «Не приходи со своей ссорой к старику. Он тебе скажет: брось это!»
В десятках сентенций были выражены мысли об отношениях между мужем и женой. Женщине внушали: «Будь ближе к мужу, невозможно быть вместе на расстоянии». Брак должен основываться на любви. В одном из самых популярных среди монго выражений сказано: «Не за ум берут женщину в жены, ее просто любят».
В семье не может быть неравенства. «Нож не боится колючек, жена — мужа», — подчеркивала пословица.
Наконец, о детях в семье. Из множества пословиц напомню две. В первой — голос тысяч и тысяч родителей: «Ребенок — это слава матери, это слава отца». Вторая предупреждала: «Бездетная красавица не узнает счастья».
Заключенная в народных поговорках мудрость воспитывала каждое новое поколение в древних традициях преданности соплеменникам и прежде всего собственному роду. Им в первую очередь предназначались теплота, внимательность, терпимость. Другое дело — отношение к чужакам, к пришлым людям. «Чужой не избежит гибели», «Пришлый и отверженный равны», — подчеркивали монго.
Только неискоренимые традиции гостеприимства смягчали это отношение. «Не прогоняй чужака, завтра он может спасти тебя от голода». Это, впрочем, звучало скорее как совет быть предусмотрительным, чем как требование идущего от души хлебосольства.
Монго не закрывали глаз на отрицательные стороны жизни. Их волновала людская неблагодарность, несправедливость судьбы. Свою горечь они высказывали в свойственной им прямой, лишенной претензий манере. «Веник и совок помогали тебе соблюдать чистоту в доме, а ты выбросил их под дождь», — возмущались они, сталкиваясь с грубым неуважением к оказанной помощи. Или: «Нож зарезал хозяина». Эта пословица употреблялась, когда ученик поднимал голос на учителя, сирота — на воспитавшую его семью. Обнаружив черную неблагодарность, монго также говорили: «Я вымыл лицо обезьяне».
Впрочем, как уберечься от несправедливости?
«И у калеки отбирают костыль», — с горечью повторяли монго. Они любили говорить: «Один собирает грибы, другой ест их ножки». С этой пословицей перекликалась другая: «Я посадил побег, а ты ешь бананы».
Монго относили несправедливость к числу тяжелых несчастий, которые могут обрушиться на человека. Как неизбежность отмечали они, что «животное, не имеющее защитника, будет убито». Судья «отпускает кабана, а невинного наказывает».
«Сердцу хватает страданий», — повторяли старики молодому поколению деревни. «Убегавший от красных муравьев кузнечик столкнулся с их армией».
Беда подстерегает каждого. «Нет на земле человека, который не знал бы горя», — утверждали монго. «День — болезнь, день — голод», — гласила одна из самых известных пословиц. От несчастья нет и защиты: «Днем дождь падает на всех», «Несчастье не ждет приемного часа».