Случай, а может быть и опытный глаз, помогли ей отыскать молодую, стройную и удивительно красивую андалузянку, которую она, после долгих увещаний, убедила переехать в ее виллу. Черноволосая, вполне развитая красавица, пылкая шестнадцатилетняя Эльвира разжигала своими огненными глазами сердца мужчин и играла важную роль в отеле госпожи Делакур — последней действительно удалось завлечь молодого короля при помощи этой сирены, от которой веяло молодостью и невинностью. Лишь только маленький Франциско де Ассизи заметил прекрасную Эльвиру, как тотчас же решился посетить виллу сеньоры Делакур, где он был приятно удивлен встречей с герцогом Рианцаресом и его братом. Они выбрали в тенистом парке восхитительную беседку, шампанское лилось рекой. Госпожа Делакур была вне себя от гордости и радости, и с этого вечера дом ее, больше чем когда-либо, сделался сборным местом расточительной знати Мадрида.
Миллион, занятый королем у отцов инквизиторов, давно был истрачен. Надо было удвоить заем, потому что любовь прекрасной сирены Эльвиры стоила ему очень дорого.
Скоро госпожа Делакур приискала новые средства, чтобы увеличить прелесть и разнообразие предлагаемых ею удовольствий.
Она устроила для своих знатных посетителей живые картины по античным рисункам и слепкам древних греков и придавала им особенную естественность тем, что сирены, изображавшие фигуры в картинах, одевались в трико мраморного цвета. В большом зале пальм, куда мы еще отправимся во время маскарада, была устроена сцена, на которой представлялись живые картины, удивлявшие зрителей своей необыкновенной красотой; и здесь-то можно было вполне оценить пластические формы обнаженных сирен и вдоволь ими восхититься.
Доны должны были отдать справедливость знанию и вкусу госпожи Делакур, потому что ее сирены были одна другой красивее и обольстительнее.
В зимние вечера давались здесь балы, представления в соблазняющих костюмах и вообще всевозможные увеселения, какие только можно придумать для карнавала. Прелестная Эльвира скоро наскучила своему обожателю, и госпожа Делакур серьезно задумалась над приисканием новых средств для его увлечения.
Однако же прошло уже несколько дней, а она ничего не могла придумать, как вдруг случаи привел в ее дом личность, на помощь которой она почти не смела рассчитывать.
В ночь после праздника святого Франциско, когда в залах госпожи Делакур представлялись живые картины, в которых на этот раз для Франциско де Ассизи участвовали знаменитые наездницы цирка Олидия и Жозефа, один из ливрейных лакеев вызвал хозяйку в парк, где ее ожидали две женщины, настойчиво требовавшие переговорить с ней. Госпожа Делакур с досадой последовала за лакеем. Она испугалась, увидав перед собой старую одноглазую Марию Непардо, покрытую лохмотьями и с ней бедно одетую девушку. Госпожа Делакур принуждена была любезно улыбнуться, потому что эта одноглазая обитательница острова на Мансанаресе оказала ей несколько лет тому назад такую важную услугу, что она поневоле должна была простить своей помощнице это внезапное появление.
Госпожа Делакур подумала, что старуха обращается к ней с просьбой о подаянии, поэтому она с любезнейшей улыбкой вынула из кармана платья туго набитый кошелек и вынула из него несколько золотых монет. Одноглазая Мария Непардо, стоявшая рядом с дрожавшей Энрикой, жадно косилась своим единственным глазом на блестящие монеты и не противилась принять их от госпожи Делакур, когда последняя подала их ей со словами:
— Кажется, дела ваши не очень хороши, Мария Непардо. Я обязана вам за старое, возьмите эти деньги.
Старуха покачала головой.
— Мы пришли к вам не за деньгами, — сказала она, — а за кровом. Я знаю вас и уверена, что вы не вытолкнете нас за дверь в эту холодную ночь, когда нас преследуют сыщики инквизиции.
Госпожа Делакур не на шутку испугалась.
— Как, вы хотите остаться у меня? — спросила она. — Кто эта бедная девушка?
— Моя дочь Виана — примите нас, Марион Делакур, у нас нет убежища на ночь.
Довольно полная и еще хорошо сохранившаяся хозяйка дома задумалась и устремила в землю глаза, которые до сих пор проницательно глядели на Энрику.
— Ваша дочь Виана еще чиста и невинна? — спросила она наконец.
— Чиста и невинна! Как можете вы сомневаться в этом, сеньора Делакур?
— Ну, так пойдемте. Я вас приму у себя на эту ночь и дам комнату вам в заднем флигеле, рядом с моими покоями. Лакей принесет вам ужин и другие платья. Вы, кажется, обе очень утомлены? Который год вашей дочери, Мария Непардо?
— Виане двадцать лет, — прошептала одноглазая. Между тем Энрика, совершенно не понимавшая цели
старой Непардо, ушла в отдельно стоявший флигель.
В один из следующих вечеров, король, который не находил удовольствия ни в обществе прекрасной наездницы Олидии, как герцог Рианцарес, ни в обществе черноглазой польки Жозефы, как граф Аркона, увидел бледную, миловидную Энрику, которую принимали в доме госпожи Делакур за дочь Марии Непардо и потому называли только сеньорой Вианой. Она радовалась, что ей было дано на некоторое время спокойное убежище, где она могла не опасаться отвратительных сыщиков инквизиции, от которых она с трудом спаслась, благодаря помощи Франциско и его отважных друзей. Она охотно позволяла называть себя Вианой и даже решилась, уступая настоятельным требованиям госпожи Делакур, показаться в ее залах. Она не знала посетителей этого дома, да и не спрашивала о них. Сидя в обществе, она думала о Франциско и о своем пропавшем ребенке.
Ее бледное лицо и вся фигура были удивительно прелестны. Король не обращал более внимания на заманчивых сирен, он ничего не видел, кроме бледной, прекрасной Вианы, которая произвела на него сильное впечатление.
Франциско де Ассизи, избалованный и с расшатанными нервами, нравственно и физически разрушенный, благодаря стараниям инквизиции и иезуитов, стал смотреть на бледную и робкую сеньору с новым интересом, которого он до сих пор еще ни разу не испытывал. Он не мог даже отдать себе отчета в своих чувствах. Каждый вечер, экипаж его останавливался у ворот уединенной виллы, и он ездил туда только для того, чтобы любоваться бледной красавицей, не принимавшей участия в удовольствиях сирен. Он смотрел на Виану как на прелестнейший цветок, сорвать который не хватало У него духа.
Проницательный взор госпожи Делакур скоро заметил расположение короля к дочери одноглазой, и потому она оказывала им обеим самое радушное гостеприимство. Каждый день приносила она новые платья скромной бледной Виане и, наконец, поднесла ей драгоценное украшение, убедительно прося Виану носить его. Это жемчужное ожерелье было подарком короля.
Виана не входила в общество сирен госпожи Делакур, ее задумчивость и грусть не подходили к смеху девиц, игравших страстями, и потому она держала себя в отдалении. Виана проходила по залам с легкостью дивной сильфиды, и ее скромность и красота приковали к ней внимание избалованного Франциско де Ассизи, которого даже живые картины, исполненные сладострастия, не могли долго развлекать.
Виана одевалась всегда в самые скромные из подаренных ей госпожой Делакур платьев, а роскошные темные волосы заплетала в косы — но она не могла скрыть своих глаз, она не могла изменить привлекательной прелести своего лица.
Король однажды заметил, что Виана надела на себя подаренное им жемчужное ожерелье. Она это сделала вследствие неотступных просьб гостеприимной госпожи Делакур. Франциско не мог оторвать взора от ее восхитительных глаз.
Виана, однако же, все еще опасалась, что ее найдут преследователи и вырвут из этого нового убежища. Энрика нигде не могла бы лучше скрыться, чем в доме госпожи Делакур, так как она никогда не думала принимать участия в чувственных удовольствиях сирен. В одну из последовавших ночей госпожа Делакур собиралась дать в своих залах бал-маскарад, на котором обещал быть король, но только с условием, что встретится с Вианой.
Вследствие этого госпожа Делакур употребила все свое влияние, пустила в ход и просьбы и угрозы, чтобы уговорить Энрику явиться на маскарад. Одноглазая старуха тоже утверждала, что необходимо оказать эту незначительную услугу их бескорыстной приятельнице, и потому Энрика согласилась на их просьбу. Госпожа Делакур разложила перед ней массу роскошных костюмов, но она выбрала скромный костюм монахини, который так подходил к ее грустному настроению.
Госпожа Делакур поспешила сообщить королю о выборе, сделанном прекрасной Вианой.
В эту ночь роскошные экипажи везли знатных донов по дороге к дому госпожи Делакур. В том же направлении шли патер Фульдженчио и прекрасная графиня генуэзская. Патер облек себя в костюм монаха, а графиня была одета в черное домино, которое вместе с остроконечной шляпой придавало ей вид испанского дона. Фульдженчио достал через Маттео у герцога Рианцареса билеты для входа, так что им ничто не препятствовало войти в виллу.
Глаза Аи страстно блестели под маской.
— Я должна знать, кто похитил его у меня! — прошептала она, подходя к дверям.
Черный рыцарь в развевающемся белом плаще и могучий турок вошли вместе с ними в парк госпожи Делакур. Патер и графиня генуэзская сбросили с себя плащи и поднялись по ярко освещенной лестнице. Когда распахнулись перед ними огромные двери, Ая должна была сознаться, что владелица этого отеля заманчиво и прекрасно принимала своих гостей. Первая зала представляла собой ледяной ландшафт. Высокие, удивительно естественно сделанные скользкие скалы из матового стекла с расщелинами, льдинками и обрывами были освещены розоватым оттенком заходящего солнца.
Здесь двигалось столько нарядных масок в бриллиантах и драгоценных камнях, сколько не встречалось в самом дворце во время шумных праздников карнавала. Вот гречанка идет обнявшись с разодетым китайцем. Тут султан с рыцарем: времен крестовых походов, там больше дюжины гибких паяцев кривлялись и гнались друг за другом сквозь толпу. Две прелестные охотницы подхватили Мефистофеля, а богини спорили между собой за обладание стройным пажом, изображавшим Париса. Вокруг них теснились темные и пестрые рыцари и решали этот милый спор.
Ая, в черном домино, в черной без всякого украшения шляпе, направилась с монахом во вторую залу. В ней не было такой тесноты. Та часть залы, где обыкновенно давались представления, была занята многочисленным оркестром. Остальные три стены были украшены искусственными пальмами, вершины которых осеняли великолепно раскрашенные ландшафты. Два высоких, обставленных пальмами входа вели отсюда в скалистую залу.
Это было огромное пространство со сводами, поддерживаемое высокими колоннами. Оно казалось высеченным в громадной скале различными проходами и гротами. Впечатление, производимое этой залой, было поразительно. Проходы ее были освещены то розовым, то синеватым, то зеленоватым цветом и образовали своды из удивительно натурально подделанных камней, местами были нагромождения в виде диких зубчатых скал. В конце всякого прохода находились привлекательные ниши, которые завешивались портьерами. В каждой из них стояли высеченные из камня столы и кресла, манившие посетителей к приятному отдыху.
Черное домино и монах вошли в эту третью залу. Перед ними шла прекрасная Диана, поражая всех своими красивыми формами, коротким и прозрачным одеянием.
Зеленое короткое платье с золотыми обшивками еще рельефнее выставляло обтянутые в трико телесного цвета ноги и прелестную шею, на которую спускались игривыми локонами ее светло-русые волосы. Изящный колчан, висевший на ее спине, казалось, был похищен у самого Амура, а стрела, которую держала в руках Диана, во всяком случае поразила чувства ее кавалера, рыцаря крестовых походов, потому что он пускал в дело все свое красноречие, чтобы увлечь прекрасную маску в одну из ниш.
В это мгновение черное домино увидело напротив себя другое, которое, остановившись перед ним, измеряло его взором с головы до ног. Ая ответила с большой храбростью на этот безмолвный осмотр, и когда маленькое домино удалилось, она прошептала:
— Я держу пари, что это домино король.
— Может быть, вы правы, благочестивая сестра, проследим за ним.
Пока графиня и патер осторожно следили за черным домино, гигантского роста султан подошел к обворожительной маркитантке, которая, расположившись перед своей палаткой, услужливо предлагала проходящим шампанское и малагу. Огромный, широкоплечий султан в высокой шелковой чалме начертал на маленькой ручке хохотавшей маркитантки имя Эльвира, а она в ответ написала на его руке букву Т.
— Ха-ха-ха, я узнала вас! Не можете ли вы уговорить это черное домино войти в палатку?
— Черное домино? Конечно могу, прекрасная моя Эльвира, но каждая услуга должна быть вознаграждена.
— О, не будьте таким эгоистом, султан, и поспешите! Если вам угодно, чокнемся прежде, — я налью вам жемчужного шампанского.
— Что с вами, милейшая маркитантка? Такой наградой вы можете потчевать минезенгеров средних веков, а не султана. Чтобы стало тогда с нашими гаремами, маленькая Геба? — проговорил Топете и обхватил стройный и между тем роскошный стан андалузянки, а так как он был на целую голову выше прекрасной Эльвиры, то глаза его невольно опустились на ее красивый корсаж.
— Один или два поцелуя, — вот, по-моему, награда и то самая малая.
— Вот как! Еще самая малая!
— Горда, как все андалузянки, — сказал Топете, и схватив Эльвиру, увлек ее в палатку, — извольте платить звонкой монетой.
— Черное домино давно исчезло, — проговорила в сердцах сопротивлявшаяся красавица.
Веселый Топете, получив награду вперед, поспешил на поиски черного домино, с которым хотела говорить Эльвира.
Он дотронулся до плеча графини генуэзской, которая сквозь маску с удивлением смотрела на огромного султана.
— Черное домино, мне поручено просить тебя в палатку маркитантки, — сказал он.
Ая тотчас же смекнула, что султан принял ее за то черное домино, которое только что ушло от них и подходило теперь к какой-то маркизе де Помпадур, одетой в изысканный, почти царский наряд.
Она послушалась султана, шепнув патеру: «Следите за ним», и вошла в палатку. Там она увидела прекрасную андалузянку, отдыхавшую на турецком диване и облитую матовым светом, наполнявшим всю палатку.
Когда вошло черное домино, она быстро встала, между тем как Топете, с улыбкой опуская занавес, погрозил ей пальцем.
— Простите, ваше величество, — проговорила прелестная девушка, падая на колени, — мне необходимо поговорить сегодня с моим повелителем.
— А смею ли я спросить, что вас к тому побуждает? — проговорила Ая, подражая голосу короля.
— Как холодны эти слова! Было время, когда вы иначе говорили с бедной, любящей вас Эльвирой. Вы мне и теперь так же дороги, как и в тот день, когда… когда ваши поцелуи жгли мои пылающие щеки. Вам первому позволила я себя поцеловать.
— Вы шутите, Эльвира! А скажите мне, как часто клялись вы в том же самом?
— Полноте, ваше величество. Я была еще невинным ребенком, когда здесь поверила вашим обещаниям. И едва вы успели выпустить меня из своих объятий, как уже обнимаете другую. Вы обратили в шутку свои обещания, а я не шучу!
— Обнимаю другую… кого же, скажите? — спросила Ая с сильным биением сердца и обратившаяся вся в слух.
— Кого, как не бледную Виану. Вы, конечно, не можете еще назвать ее своей, но вы стремитесь к тому всей душой. Я все знаю!
— Бледная Виана? Невозможно, — повторила графиня генуэзская, отчасти с тем чтобы запечатлеть это имя в своей памяти, отчасти же для того, чтобы припомнить, не слышала ли она его где-нибудь прежде.
— С какой мечтательностью произносите вы дорогое для вас имя! Не скрывайтесь больше, вы любите бледную Виану! Я заметила это, следя за вашими взорами, прикованными к ней.
— Где Виана?
— Вы меня об этом спрашиваете? О, ваше величество, вы жестоко смеетесь надо мной.
— Не сердись, прекрасная Эльвира, твои глаза действительно тебя не обманули, я люблю бледную незнакомку! — сказала Ая, желая выйти из палатки.
Узнав все, она хотела теперь отыскать Виану.
— Ее влияние должно быть очень сильно, если он променял меня на нее, — думала монахиня.
При последних словах черного домино Эльвира сорвала с себя маску и закрыла свое прекрасное лицо руками. Графиня генуэзская воспользовалась этой минутой, чтобы выйти из палатки.