У маленького домика, в котором жили мать и дочь, несколько решетчатых окон и низкий вход выходили на улицу. Сзади, почти касаясь прохладных вод Гвадалквивира, протекающего за домами этой улицы, находился красивый широкий балкон с большими стеклянными окнами.
Я наблюдал за Амарой уже несколько месяцев и все выжидал случая увидеть и поговорить с ней наедине. Случилось, что она пришла в лавку отца за фруктами для больной матери в то время, как я отправлялся на службу. Прекрасная Амара обменялась со мной первым взглядом. Никем не замеченный, выждал я ее на перекрестке и шепнул ей, не позволив себе, впрочем, следовать за ней, чтобы не подать повода другим девушкам попрекать ее любовником:
— Амара, выйди сегодня вечером на балкон. С наступлением ночи тебе передадут известие.
Девушка поглядела на меня своими большими черными глазами. Они выражали удивление и словно говорили, какое известие могут сообщить бедной Амаре? Но зная хорошо сына почтенного и честного Мануэля Дорино, она шепнул мне:
— Я буду ожидать известия!
С лихорадочным беспокойством ожидал я вечера, никогда еще день не казался мне таким длинным. Я все думал о прелестной дочери вдовы. При первых словах, которыми мы обменялись, она так глубоко взглянула в мою душу своими обворожительными темными глазами, что образ ее неотступно носился надо мной.
Я был тогда двадцатилетним юношей, Энрика, в котором разгоралось горячее пламя любви. Чем только не пожертвуешь в эти годы, чтобы увидать возлюбленную? Все казалось возможным и доступным поклоннику такой очаровательной сеньоры, какой была Амара. Наконец, наступил вечер. Я нанял гондолу и тихо поплыл вверх по Гвадалквивиру.
Севилья словно рай земной. Нельзя не любоваться даже и этим узким водным путем красивейшего из городов. Я плыл мимо набережной, выложенной камнем и образующей крепкую и надежную пристань для выгрузки товаров, к которой пристают корабли всех стран, и очутился на месте, обросшем величественными пальмовыми деревьями, бросающими свою тень с берега через всю реку. В этом месте сидят и прохаживаются по вечерам жители Севильи, наслаждаясь часами прохлады. Я принужден был спрятаться в моей гондоле, чтобы не быть узнанным прогуливающимися по берегу девушками, и очень обрадовался, очутившись под мрачной тенью домов. Почти у каждого из них низкий балкон с отверстием в решетке, обращенной к реке, через которое свободно можно было спуститься в лодку.
Пока я осторожно пробирался между балконами, наступил поздний вечер с его таинственным полумраком. Наконец, я разглядел неподалеку от себя домик вдовы.
Сердце мое сильно билось и со сверкающими глазами я высматривал, сдержала ли слово Амара, стояла ли она на своем балконе и выжидала ли известия, обещанного мною.
Среди пальмовых и других деревьев, украшавших балкон, я еще не мог различить образ возлюбленной. Но когда я подплыл ближе и тихонько причалил гондолу к балкону, красавица Амара вышла на него через низенькую дверь своего домика, осматриваясь кругом и грациозно ступая. С любопытством подошла она к решетке.
Молодой, красивый улан шагнул из гондолы к ней, она тихонько вскрикнула и хотела поспешно скрыться внутри дома, но я умолял принять от меня известие, обещанное и привезенное мною.
Амара очаровательно и лукаво улыбалась, как будто предчувствуя значение этого послания. Я признался покрасневшей и потупившей свои прелестные глазки Амаре в моей пламенной любви к ней. В этом-то и состояло мое известие, сообщенное той, которая, как мне казалось, не без удовольствия прислушивалась к нашептываемым мною словам.
Она мне ответила, что тоже любит меня. С тех пор не проходило вечера, чтобы я не проводил его у балкона возлюбленной. Листья и цветы прикрывали наши свидания. Я любил ее со всей силой моей пламенной души. Казалось, и она с нетерпением поджидала эти очаровательные часы.
Мой отец скоро заметил, что было место, где я приятнее проводил время, чем в отцовском доме, но он не мешал мне. Вскоре я узнал, что и он по вечерам редко бывает дома, что и он, подобно мне, искал развлечений вне дома.
Сестра Жуана жаловалась несколько раз на отца и брата за их невнимание к ней, но потом мало-помалу привыкла к одиночеству. Но мог ли я прожить целый вечер, не видавшись с Амарой? Я был произведен в офицеры, и отец ни в чем не отказывал мне, несмотря на то, что незадолго перед тем он потерпел большие потери. Утонуло несколько его кораблей, и обанкротился один из его иностранных товарищей.
Офицер Мартинец Дорино, слывший среди своих сослуживцев за способного неустрашимого воина, а среди друзей за верного помощника в нужде, любил дочь бедной вдовы все с возрастающей страстью. Часто, среди ночной тиши, стоя на балконе над плескающимися волнами Гвадалквивира, клялись мы друг другу в вечной любви, закрепляя клятвы горячими поцелуями.
Иногда по прошествии часа сладкой болтовни, Амара напоминала юному офицеру, что наступила пора разлуки, отговариваясь тем, что мать и соседи могут заметить их свидания.
Хотя мне было очень тяжело сокращать эти очаровательные часы, но никогда в душу мою не западало ни малейшее подозрение. Как мог я не верить Амаре, этому чистому существу, когда она так мило клялась мне в верности своими прелестными устами. Я уступал ее настоятельным просьбам, прощался с ней, и садился в гондолу, долго еще махая платком. Она же с любовью глядела мне вслед.
Я всей душой привязался к этой девушке. Чувствуя себя не в состоянии изменить ей, даже помышлять об иной красавице, я не мог допустить мысли, что Амара способна была изменить мне.
Но несмотря на все это, она в последнее время казалась рассеянной и холодной. Когда я с любовью упрекал ее, она как-то иначе уверяла меня, что любит по-прежнему. Но я все еще извинял ее во всем, все еще искал и находил оправдания происшедшей в ней перемене, всегда ограждая ее от подозрений.
Чем она была холоднее, тем пламеннее, безумнее возрастала во мне страсть к этой прелестной, обольстительной женщине.
Я еще удерживал в себе бушующие чувства, я еще щадил ее невинность, но с блаженством помышлял о минуте, когда с неизъяснимым упоением буду иметь право вполне предаться восторгу обладания ею.
Я объявил ей, что порешил в скором времени переговорить с отцом о наших отношениях. Она приняла это известие, которое должно было обрадовать ее, с притворной радостью… Я убедился впоследствии, что это была притворная радость, холодно дрожавшая на ее губах, но тогда я был вполне уверен, что сердце Амары также радостно билось, как и мое собственное.
Купец Мануэль Дорино, мой отец, становился с некоторых пор все молчаливее и угрюмее. Сначала я никак не мог понять, отчего он вдруг стал так холоден к Жуане и так избегал сына. Моя снисходительная, милая сестра, прозванная красавицей нашими многочисленными знакомыми, напомнила мне, сколько потерь потерпел отец за последнее время. Мы употребляли все наши усилия, чтобы развеселить его, и старались угождать ему во всем. Мы утешали его и просили не горевать ради нас. Мне показалось, что он узнал о моей любви к дочери вдовы, и потому, долго не мешкая, я попросил его согласия на мою гласную помолвку с Амарой.
Отец побледнел при этих словах, назвал меня тщеславным дураком, замышляющим завестись стадом, не имея за душой ни гроша, и запретил мне и помышлять даже о дочери вдовы.
Я выслушал спокойно, и потом объяснил отцу, что уже давно люблю Амару, и вечно останусь ей верным, так же как и она мне. Жуана, став посредником между отцом и сыном, умоляла нас отложить решение этого вопроса до другой, более благоприятной минуты. Она добилась, впрочем, того, что восстановила между нами внешнее согласие. С моей стороны это примирение было совершенно чистосердечно, я вообще скоро перестал сердиться после объяснения с отцом.
Хотя престарелый отшельник с трудом передавал рассказ о своем прошлом, однако даже и этого усилия он не мог переносить более, силы его заметно слабели. Но он должен был отделаться от кровавой тайны его жизни, он не мог умереть без признания, это бремя было слишком тяжело для него.
Дрожа всем телом, схватил он руку Энрики и, задыхаясь, попробовал приподняться. Потом он указал на кружку с водой, чтобы свидетельница его последних минут освежила его горячие губы и пересохший язык.
Энрика ухаживала за ним и утешала его. Она сдвинула плотнее мох под головой старца, чтобы он лежал выше и мог свободнее дышать.
— Однажды вечером, — продолжал отшельник, — когда я, закончив службу, спешил по неосвещенным улицам к ожидавшей меня гондоле, старый нищий неожиданно загородил мне дорогу. Он взял меня за руку и в знак того, что хочет сообщить мне что-то важное, шепнул имя «Амара».
Я вообразил, что он принес мне поручение от невесты, а потому вошел с ним под тень густых миндальных деревьев.
— Вы собирались сесть в гондолу и отправиться к Амаре? — шепнул старик. — Амара обманывает вас!
Я вздрогнул, словно в меня вонзили кинжал.
— Кто ты, бродяга? — воскликнул я в крайнем волнении. — Как ты осмеливаешься позорить Амару?
— Вы предполагаете, что Амара любит вас, вас обманывают, Мартинец Дорино! Я желаю вам добра и давно уже наблюдаю за вашей любовью. Из моего окошечка ежедневно любовался я вами и прелестной сеньорой! Я люблю вас… и…
— Продолжай! — вскричал я в страшном нетерпении.
— И мне очень обидно за вас, что прелестная сеньора так бессовестно и оскорбительно вас обманывает!
— Расскажи мне все, что видел!
— Амара принимает по ночам на своем балконе еще и другого посетителя.
— Несчастный, ты лжешь, это невозможно! — воскликнул я в бешенстве. Я готов был задушить доносчика этих ужаснейших обвинений.
— Не шумите так, дон Мартинец Дорино! Каждую ночь приходит к вашей прелестной сеньоре посетитель в черном плаще.
— И Амара принимает этого посетителя?
— Она выжидает вашего ухода, а потом принимает дона в черном плаще.
Я, вытаращив глаза, глядел на человека, в миг уничтожившего все, что было мне так дорого. Я до того был взбешен, что принужден был употребить всю силу воли, чтобы не наказать сгорбленного старца вместо той, которая была причиной этого страшного доноса.
— Кто этот дон? — спросил я глухим голосом.
— Сами поглядите, может быть, вы его знаете! — отвечал нищий.
— Берегись, мошенник, если ты обманул меня! — закричал я ему.
— Завтра в эту же пору будет ожидать вас старый нищий здесь, под миндальными деревьями на набережной, и тогда я буду доволен, что предупредил вас об измене этой змеи, не заслуживающей вашей благородной любви!
Я пристально поглядел в лицо сгорбленного старика. Мне все казалось, что он переодетый мошенник, подкупленный обмануть меня и сообщить мне ложный донос. Нищий заметил мой недоверчивый взгляд.
— Вы всегда можете найти меня там на углу. Я сижу в нише у образов, — сказал он, — я не обижаюсь, что вы скорее верите прелестной Амаре, чем старому нищему с набережной. Завтра же вы будете благодарить меня!
С этими словами он заковылял далее, я же стоял в нерешимости, не зная как лучше поступить.
— Это невозможно, — шептал я в волнении, — Амара любит меня, а он говорит, что она целует другого, когда я ухожу… Но почему же она так настаивает, чтобы я скорее уходил? Отчего стала она холоднее в обращении со мной, чем в былые времена? Отчего она так холодно клянется мне в любви и верности? А прежде она так пламенно прижимала меня к своему сердцу…
Я решился следить за ней, начиная с предстоящей ночи. Как всегда подплыл я в гондоле к ее балкону, как всегда ожидала меня Амара у самого входа. Я вышел к ней, но не говорил ни слова об ужасном известии. Когда я увидел ее опять среди окружавших ее цветов, то залюбовался улыбающимся, прелестным личиком. И если бы даже подозревал ее прежде, то не поверил бы теперь. В это мгновение я обнял ее и забыл обо всем. В глубине души просил я у нее прощения за все недостойные мысли, которыми я оскорбил ее, покрывал поцелуями ее мягкие губы и повторял ей, что в скором времени она должна быть моей и что я приступлю к свадебным приготовлениям. Амара была счастлива!
Но не прошло получаса, как она мне уже напомнила, что пора уходить. Она боялась, что нас увидят и про нее будут сплетничать.
Я исполнил ее желание. Мы обменялись еще поцелуем, последним между Мартинецем и прелестной Амарой!
Когда я удалился в гондоле вниз по течению реки, по направлению к набережной, она долго еще махала мне вслед своим белым платком, пока я совсем не скрылся из виду. Выждав целый час, я опять вернулся к ее дому, осторожно прячась в тени домов и балконов. Я хотел убедиться в точности слов нищего, я хотел видеть своими собственными глазами, принимала ли Амара дона в черном плаще, предварительно выпроводив меня от себя.
Неистово билось мое сердце. Ведь любовь моя к прелестной Амаре была пламенна и безгранична! Когда я стал приближаться к домику старой вдовы, мне почудилось, что кто-то быстро вошел в него. Но расстояние было еще слишком велико, чтобы можно было различить что-либо в ночном полумраке. Сильно ударив несколько раз веслами, я быстро подплыл к решетке балкона. Он был пуст, ни одной гондолы не видно было вблизи. Следовательно, нищий обманул меня! Я с трудом мог дождаться следующего вечера, чтобы сказать ему, что он лжет или ошибается. Бог знает, что старый нищий мог видеть из своего окошечка и кого он мог принять за Амару и незнакомого дона! — думал я.
Наступил следующий вечер, я не мог дождаться его! Нетерпеливо и гордо направился я к набережной, когда начинало смеркаться. Старый нищий ожидал меня, по уговору, в тени цветущих миндальных деревьев.
— Ну, что, дон Мартинец Дорино, — спросил он меня, — обманул я вас?
— Ты, верно, сам ошибся, — возразил я, радуясь, что подозрение его не подтвердилось, — я тайно вернулся через час после того, как расстался с Амарой и никого не нашел на балконе.
— Никого не нашли на балконе? — недоверчиво улыбаясь, спросил нищий. — Не ослепли ли вы, дон Мартинец? Я видел из своего окошка, как вскоре после вашего ухода от прекрасной грешницы дон в черном плаще опять явился к ней.
— Мерзавец, теперь я убедился, что ты клевещешь! — воскликнул я, дрожа от злости. — Я подъезжал ведь к самой решетке балкона и убедился, что никого на нем не было и никакой гондолы не стояло у балкона.
Нищий задумчиво улыбнулся.
— Дон Мартинец, вы правы, когда вы вернулись, уже никого не было на балконе. Вероятно, прекрасная Амара и ваш соперник заметили вас и вошли в домик. Гондолы вы тоже не нашли, потому что этот дон в черном плаще не ездит в гондоле. Все случилось, как вы говорите, а все-таки он был у прекрасной сеньоры.
Я дрожал от ревности.
— Так посоветуй мне, с чего начать, чтобы подкараулить этого дона у Амары?
— Навестите прекрасную сеньору сегодня вечером, как и всегда, чтобы она ничего не подозревала. Когда же вернетесь сюда в гондоле, поспешите по улицам к домику Амары, живо войдите через низкую дверь и тихо пройдите к балкону, тогда-то вы увидите, что нищий вам друг и хочет предохранить вашу любовь от бессовестного обмана. Незнакомому дону в черном плаще не уйти от вас, если вы загородите ему дорогу из дома, он попадется в ваши руки!
— Кто же этот дон? — протяжно спросил я, прямо глядя нищему в глаза.
— Сами увидите, дон Мартинец Дорино! — ответил сгорбленный старик и удалился.
Я отправился, как и всегда, к Амаре, но я не мог принудить себя выказывать столько же любви и доверчивости, как и прежде. Прелестная женщина и не подозревала, что во мне происходило. Я сказал ей, что поссорился с одним из товарищей. Мы расстались. Я бросился в гондолу и живо доплыл до набережной. Амара, по обыкновению, долго махала мне вслед. Ведь это был знак ее любви и тоски.
С сильно бьющимся сердцем поспешил я по улицам к низкому дому бедной вдовы. Глаза мои сверкали, руки дрожали от нетерпения, я хотел во что бы то ни стало узнать, обманул ли меня нищий или сказал правду.
Тихо и осторожно отворил я дверь и крадучись приблизился к выходу на балкон. Послышался шепот — сердце мое замерло во мне. Я подошел ближе, не выходя из тени прохода, и увидел Амару в объятиях неизвестного мне соперника, закутанного в черный плащ!