— Может, вам еще кофе? — нарушила размышления Рябцева девушка за барной стойкой.
— Нет, спасибо! — Рябцев поднялся и, нажав на «паузу», остановив свои визуальные фантазии, пошел к выходу.
Доставив себе маленькую кофейную приятность, Рябцев задумался о своих пернатых подопечных. Уже остановившись у мотороллера, позвонил знакомому голубеводу, поинтересовался наличием витаминов. Тот ответил утвердительно, чем помог Рябцеву конкретизировать план на ближайший час.
И поехал Рябцев на своем желтом «piaggio» по мокрому асфальту Сыхова. Мимо многоэтажек и бывших пустырей, на которых выстроились церкви и костелы, мимо торгового центра «Арсен», мимо рынка Санта-Барбара.
Илько Нарижный, для которого голуби были не только хобби, но и маленьким бизнесом, принял Рябцева у себя дома, в двухкомнатной квартирке на пятом этаже.
— Всё свеженькое, даже не распаковывал, — сказал он, разворачивая вчетверо сложенный листок бумаги. — На вот, посмотри!
Рябцев пробежался взглядом по списку названий. Возвратил взгляд на хозяина — сутулого, усатого крепыша лет на десять младше Рябцева.
— А ты что посоветуешь? — спросил.
— Ну, в прошлый раз ты бельгийский витамикс брал… Я его в этот раз не привез. Зато омниформ есть, это то же самое, и тоже бельгийское. У тебя они все здоровые? Клещей нет?
— Здоровые, чего им болеть?!
— Омниформ, короче, а к нему еще форталита и декстротоника, чтобы они зимой спортивную форму не теряли! — более твердо предложил Илько Нарижный.
— А зачем им спортивная форма?! Я их на соревнования не вожу…
— И зря не возишь! Спорт не только людям жизнь продлевает! Выпить хочешь?
Рябцев отрицательно мотнул головой.
— Витамины возьму, а всю остальную чепуху — нет, — решительно сказал он.
Хозяин квартиры кивнул.
Получив в обмен на двести гривен пакет с витаминными добавками для корма, Рябцев попрощался.
День уже клонился к закату. Влажность утяжеляла воздух, вечерила его, закрашивала серым цветом.
Через десять минут бывший капитан уже открывал дверь своей голубятни, заводил внутрь мотороллер, включал свет.
На верху, между первым этажом и голубями, Рябцев сбросил с табуретки газету, уселся. Дальше он уже всё делал сидя, благо руками можно было достать и до маленького столика, за которым они с Аликом недавно неплохо пообщались, и до тумбочки, где стояла посуда и бутылка минералки. Налив себе стакан «Моршинской», Рябцев задумчиво посмотрел вверх. Лампочка светила слабо — аккумулятор нуждался в подзарядке. Но сверху отчетливо доносился бодрый голубиный говор. Рябцев улыбнулся, отпил воды и опустил взгляд на пакетик с голубиными витаминами, лежавший рядом на деревянном полу. Вот он сейчас минут десять отдохнет, воркованье мирное послушает, а потом уже и делом займется: смешает витамины с кормом и угостит своих пернатых приятелей оздоровительным ужином.
Глава 24
В самом конце улицы Замарстиновской рано-рано утром наступил четверг. Алик поначалу этого не понял и проснулся, как обычно. Посидел на диване, посмотрел в окно с «коротким видом», упиравшееся в стенку кирпичного сарая, потом перевел взгляд на старую печку, которую когда-то давно топили дровами, а теперь в нее была заведена газовая труба. Алик зажег спичку, открыл железную печную дверцу и, поднеся огонек к зауженному концу трубы, пустил газ. Синяя вспышка всколыхнула застоявшийся печной воздух, и стал огонь облизывать снизу старые металлические круги двух широких конфорок. Алик насыпал молотого кофе в турочку, залил водой из дворового колодца-источника и теперь посмотрел в окно «дальнего вида». За этим окном светило солнце. Оно своим неожиданным появлением и навеяло Алику календарные мысли, отчего он сначала вспомнил, что на улице — октябрь, а в доме, где всё всегда конкретнее, чем на улице, и даже часы тихо тикают в предбаннике под самым потолком, наступил четверг.
Крепкий кофе не ускорил течение мысли, но как бы добавил взгляду Алика резкости. Солнце же за окном, наоборот, расслабляло его и пыталось ослабить воздействие кофеина на мозг.
— Четверг?! — прошептал Алик и почему-то встревожился.
Вспомнил о том, с каким трудом недавно добирался он домой от капитана Рябцева, вспомнил и о встревоженности самого Рябцева некими странными событиями, происходящими в городе. Нет, четверг был тут явно ни при чем, не в четверг они посидели с Рябцевым в голубятне. Другой день недели это был.
И Алик отвлекся от ночного Львова, и тут припомнился ему более конкретно прошлый четверг. И всё встало на свои места: и Пороховая башня, и очередь бомжей за бесплатной едой, и круглолицая, строгой красоты женщина Оксана, которая проследила, чтобы он был сыт, и хотела, чтобы он принял горячий душ где-то в Винниках. Да! Еще она говорила, что там можно постирать его одежду… Но его одежду уже постирал капитан Рябцев!
Алик улыбнулся и посмотрел на спинку кресла в углу комнатки, где лежали его джинсы и джинсовая рубашка. Одежда была правильного синего джинсового цвета — то есть чистая, постиранная и высушенная утюгом лично бывшим штатным сотрудником КГБ.
Не допив кофе, Алик оделся. Посмотрелся в зеркальце над рукомойником, причесал свои длинные волосы, отчего они выровнялись и придали его лицу почти монашеский облик.
«Четверг, — снова задумался он. — Надо воспользоваться солнцем. Скоро его вообще не будет!»
Сгреб со стола мелочь и ссыпал в карман джинсов. Пересчитал мятые купюры, подумал о приближающемся дне зарплаты и… решил выпить чаю. Кофе с утра — всегда хорошо, но иногда его воздействие стоило «гасить». Тем более, перед длительной пешей прогулкой. Деловой походкой Алик никогда не пользовался, но когда выпивал лишнюю чашку кофе, эта походка сама появлялась и вызывала в нем недовольство собой. Ведь негоже свободному человеку куда-то спешить! Если человек куда-то спешит — он уже несвободен. Можно ведь и медленно идти к цели, можно неспешно прийти на встречу и даже оказаться первым! Это как раз случалось с Аликом очень часто. Он и жил по принципу: тот, кто не спешит, всегда успеет!
Две чашки зеленого чая привели Алика в состояние полного согласия с миром. И он, закрыв свою украшенную десятками наклеек дверь слабым подобием замка, отправился в город. Как всегда, пешком.
По дороге, заметив внезапно нахмурившееся небо, заглянул в придорожную забегаловку, где не без сомнения взял чашку кофе. Однако за окном забегаловки вдруг резко посветлело, и Алик, не допив кофе, снова продолжил путь.
Час спустя он уже присел на скамейку в скверике у Пороховой башни. С площади Рынок донесся полуденный бой часов. Небо расступилось и пропустило вниз несколько лучей усталого осеннего солнца. Один из них упал прямо на скамейку и сидящего на ней Алика, и он тут же снял свою широкополую шляпу — к чему ей солнечное тепло?! Настроение улучшилось, стало уютнее, словно сквер у башни превратился в большую коммунальную квартиру, где все друг друга знают, хоть и не все друг друга любят. Мимо прошла, толкая впереди себя коляску с малышом, женщина лет тридцати в синем плаще, и Алик, поймав ее взгляд на себе, кивнул ей. Она кивнула в ответ. Алик задумался. Сейчас ему показалось, что в прошлый четверг она тоже проходила мимо, в том же синем плаще, толкая перед собою ту же коляску бордового цвета. Город был рядом. Город, со всеми его шумами, делами и проблемами, лежал вокруг этого скверика. Но здесь если не светило, то хоть немного подсвечивало солнце и вместо городского шума звучали шорохи, поскрипывания колес детских колясок, шаги проходящих мимо людей, человеческие голоса, не разделяемые на слова из-за того, что расстояние и ветерок превращали их в музыку или даже, скорее, в отзвуки разговоров. Это натолкнуло Алика на мысли о том, что всякий уголок, будь то скверик или двор, живет своей постоянной и постоянно повторяющейся жизнью. Эта жизнь включается с рассветом, с открыванием или закрыванием форточек, включением-выключением света в окнах, скрипом деревянных ступенек в парадных старых польских домов да и с хлопанья-захлопывания входных дверей, подконтрольных тугим пружинам, в обязанности которых входит держать двери в нормальном состоянии — то есть в закрытом виде.
Если бы Алик приходил сюда каждый день к полудню, он бы знал не только имена мамаш, но и имена малышей в колясках, знал бы не только клички собак, которых тут выгуливали, но и имена их хозяев и хозяек. Ведь это они постоянно кричали: «Дружок! Барс! Джолли!» Собаки своих хозяев по именам не знают, поэтому и не кричат им, когда те вдруг потеряются или отвлекутся на пиво. Собаки знают своих хозяев по запаху.
И Алик, остановив свои мысли на собаках и запахах, снова задумался о своей жизни. Попробовал вспомнить запах своего флигеля, своего дома. Попробовал и не смог. «Наверное, это естественно, — подумал он, вздохнув. — Я ведь не знаю свой собственный запах?! Я не могу вдруг сказать: о, этот человек пахнет так же, как я!»
И тут память подбросила Алику воспоминание из совсем недавнего прошлого. Голубятня капитана Рябцева. Там запах стоял сильный и легко запоминаемый. Но это не был запах капитана Рябцева. Это был запах голубятни и голубей.
Алик усмехнулся своим мыслям и воспоминаниям. И заметил, как на аллею скверика выехала уже знакомая ему машина-«пирожок» с надписью «Оселя» на белом боку. К ней из разных углов сквера заспешили люди неблагополучного вида. Их движения были порывистыми, суетливыми, как у не постоянного ветра. Они стали неумело создавать из себя очередь, но тут им на помощь поспешили три прилично одетые девушки. Они обошли невразумительную очередь, и та приобрела форму и порядок.
Алик вдруг поймал себя на мысли, что он высматривает в этой толпе-очереди круглолицую брюнетку в джинсах и темной короткой куртке с большим фотоаппаратом в руках или болтающимся на ремешке. Он даже привстал со скамейки, чтобы лучше рассмотреть собравшихся у машины-«пирожка» людей.
А от машины уже отходили первые осчастливленные бесплатным супом бомжи. Они осторожно несли одноразовые пластиковые мисочки к ближайшим скамейкам. Минуты через три на ближней к машине скамейке сидели уже плечом к плечу пятеро из них и почти синхронно поднимали ко рту одноразовые ложки. Ели они быстро, словно боялись не успеть.
Алик задумчиво наблюдал за ними, не замечая, что и за ним самим с соседней скамейки наблюдает худой высокий мужчина, у ног которого на асфальте лежит старый желтый кожаный саквояжик. Одет мужчина с саквояжем был скромно, но прилично: коричневый костюм конца восьмидесятых с острыми лацканами и синим значком-ромбиком какого-то советского вуза над нагрудным карманом, замшевые серые туфли, на голове — бежевая узкополая шляпа. На какой-то момент мужчина в костюме отвлекся на очередь возле машины-«пирожка», сглотнул слюну, из-за чего его кадык на худой шее сделал резкое движение вверх-вниз. Вид очереди бомжей почему-то заставил его волноваться, и он возвратил свой взгляд на Алика, отчего на его душе снова стало спокойнее и стабильнее.
А Алик ощутил чувство голода. Подсознательно он еще выискивал взглядом ту добрую и красивую круглолицую женщину, накормившую его в прошлый четверг здесь же, в сквере. Но ее не было видно. Значит, ее не было. Алик смотрел, как бомжи и просто бедные, доев суп, снова становились в очередь. Теперь уже за вторым блюдом. Потом они получат компот — память Алика вернула на его язык вкус этого компота, выпитого неделю назад. Чувство голода обострилось. Он стал припоминать: где тут рядом можно дешево и вкусно перекусить?
А в это время мужчина в коричневом костюме подхватил с асфальта свой желтый саквояжик и подошел к скамейке Алика. Присел рядом так тихо, что Алик даже не услышал. Не услышал и не увидел, поглощенный своими мыслями.
— А вы почему не идете? — спросил мужчина и кивнул в сторону машины-«пирожка».
Алик вздрогнул от неожиданности, посмотрел на внезапно появившегося соседа по скамейке растерянно.
— Неудобно?! — предположил вслух мужчина.
Алик кивнул.
— Мне тоже, — сказал мужчина. — Но я вам принесу. Вы только мои вещи постерегите! — И он указал взглядом на саквояжик.
Мужчина вернулся с двумя тарелками. Одну сразу передал Алику и только после этого уселся рядом. Алик смотрел на гречневую кашу, щедро сдобренную подливкой, на котлету, на белую пластиковую вилку.
— Спасибо! — произнес он, обернувшись к доброму незнакомцу.
— Не за что! — уже прожевывая пищу, ответил тот. — Я, извините, не представился. Ежи Астровский, бывший поляк.
— Почему «бывший»? — удивился Алик. — Разве можно быть «бывшим» поляком или русским?
— Бывшим кагэбистом или коммунистом быть нельзя — эти печати с тела и с души не смываются, — ответил Ежи, отвлекшись от еды. — А из меня в советское время всё польское выбили, кроме имени и фамилии. Да и те предлагали поменять! Вот и получилось, что я — «бывший».
Гречневая каша таяла во рту так же легко, как слова этого доброго человека таяли в ушах Алика, оставляя мысленное послевкусие.
— Меня Аликом зовут, — сказал он.
Хотелось добавить что-нибудь о себе, чтобы сравняться по искренности и открытости с соседом по скамейке. — Я, вообще-то, из хиппи…
— Бывший хиппи? — переспросил Ежи Астровский.
— Нет, — Алик мотнул головой. — Не бывший.
— А что, хиппи еще есть? — удивился собеседник.
— Ну, те, кто не умер, еще живут. И я еще живу…
Ежи кивнул и, нацепив на вилку котлету, поднес ее ко рту, смачно откусил одну треть. Жевал долго и сосредоточенно. Потом обернулся к Алику.
— Знаете, я недавно жизнь наново начал! — сказал сосед по скамейке почти торжественно.
— Ну и как?
— Нравится. — Ежи кивнул. — Очень нравится. Теперь понимаю, что двадцать лет жизни потерял, но что-то ведь еще впереди осталось!!!
— Это хорошо! Я тоже оптимист, — произнес Алик, но голос его почему-то прозвучал грустновато.
— Если вы оптимист, то вам сам Бог велел тоже начать жизнь наново!
— А с чего ее начинают?! — с едва уловимой иронией спросил хиппи.
— С мелочей, — твердо ответил Ежи. — С душа и мыла, со стирки одежды, с отказа от вредных привычек, с уборки у себя дома и, конечно, с парикмахерской, с приведения своих волос в порядок. — Ежи остановил взгляд на голове Алика.
Алику вдруг показалось, что у собеседника в одно мгновение нос стал орлиным и хищным. Ежи был пониже Алика, и сейчас, сидя и глядя на волосы Алика, он немного задрал голову вверх. Алику стало немного не по себе. Странный запах защекотал в носу. Это не был запах еды или города.
Алик чихнул. Ежи наконец отвлекся от волос соседа по скамейке. Доел второе, посмотрел на уже пустую одноразовую тарелку на коленях Алика. Взял ее.
— Я за компотом схожу, — сказал, поднимаясь. — А вы саквояжик постерегите!
Как только Ежи ушел, пропал и запах, обеспокоивший Алика. Алик осмотрелся. Очередь перед машиной-«пирожком» рассосалась, хотя бомжи еще кучковались по пять-шесть человек в нескольких местах недалеко от их «полевой кухни». Прохладный ветерок подсказал, что солнца больше нет. Алик надел свою широкополую шляпу. Бросил опасливый взгляд на небо.
— Так как вы думаете? — Рядом снова уселся «бывший» поляк и тут же передал Алику пластиковый стакан с компотом.
— О чем? — просил Алик.
— О том, чтобы начать жизнь наново?
— Я еще не думал об этом, — признался Алик. — Это слишком серьезная тема.
— Да, — согласился Ежи. — Но, как я сказал, можно ведь начинать с мелочей!
Он наклонился к своему саквояжику, раскрыл его, не поднимая с асфальта. Достал оттуда квадратное зеркало размером с книжку, парикмахерские ножницы и ножницы-расческу, квадратный кусок ужасно знакомой Алику особой материи зеленого цвета, большой пластиковый гребень.
— Это всё я нашел у себя дома, когда сделал уборку после двадцати лет бестолковой жизни, — пояснил Ежи, передавая зеркало Алику.
Алик взял квадратное зеркало, посмотрел в него. Его лицо, отраженное в зеркале, выражало недоумение. Он снова перевел взгляд на зеленую материю, которую Ежи встряхнул в воздухе, как встряхивают скатерть, чтобы освободить ее от крошек.
В носу снова защекотало от неприятного и непонятного запаха.
— Я вас могу подстричь прямо здесь и совершенно бесплатно, — серые глаза «бывшего» поляка уставились прямо в глаза Алика.