— А ты откуда знаешь? — недоверчиво спросил Николай.
— Из истории, — сказал Тимка.
На уроке письма Любовь Ивановна раздала ученикам по листку бумаги и вызвала одного к доске. Он писал под ее диктовку:
— «Приближается великий праздник…»
Николай задвигался на парте, прошептал Тимке:
— Через пять дней Октябрьские праздники.
Тимка был уверен, что не о подлежащих и сказуемых напоминала Любовь Ивановна ученикам, а именно об этом, самом важном…
Афиноген Павлович без всякого вступления велел решить несколько примеров. Задал из старинного сборника задачу: кто-то кому-то продал из своего магазина оптом несколько штук сукна, много аршин ситца и впридачу столько-то пудов и фунтов чая…
Перед глазами Тимки эти «кто-то», старые и покрытые плесенью, перебрасывались аршинами, шелестели ситцем, принюхивались к пачкам чая, который зацвел на темных полках. Тимка сладко зевнул.
Но вот учитель положил сборник на стол. Он диктовал задачу по памяти:
— «В одном селе было пятьсот шестьдесят дворов. Кто-то сжег четыреста двадцать дворов. Нужно узнать, какой процент дворов уцелел в этом селе».
Теперь этот «кто-то» не был старым и заплесневевшим. Живым и ощутимым вышел он на школьное крыльцо, в высокой фуражке, с красным лицом и оловянными глазами, тупо посмотрел на Тимку, пожевал сухими губами сигарету и плюнул прямо перед собой. Это был тот, кто сжег Тимкино село.
Уроки Любови Ивановны и Афиногена Павловича стерли в памяти ребят следы от урока закона божьего.
В городе
На товарной станции стоял крик и шум. Со всех сторон сгоняли сюда скотину: коров, свиней, овец, в больших ящиках везли кур. Ревели коровы, визжали свиньи, блеяли овцы. И над всем этим гамом раздавались отрывистые выкрики гитлеровцев, громкие голоса полицаев.
Василек, приехавший сюда с людьми, которым староста поручил сдать на станции скот, долго наблюдал за этой суматохой. Мрачным взглядом проводил он в вагоны сивых быков и коров. Потом неторопливо направился в город.
Он проходил по знакомым улицам и не узнавал их. Город стал неприветливым, грустным и малолюдным. Василек нарочно пошел по той улице, где стояла средняя школа, в которой он учился. Еще издали он увидел, что у подъезда школы сновали фашисты.
Василек перешел на другую сторону.
Ему было не по себе: казалось, что все взгляды прикованы к нему, что уже все догадываются, кто он и зачем пришел сюда. Он чувствовал чей-то взгляд на своем затылке, будто кто-то шел за ним следом. Василек делал усилия, чтобы не оглянуться, но все же время от времени инстинктивно поворачивал голову назад. Ничего подозрительного не было.
Немцы уже успели дать центральной улице свое название. Здесь было оживленнее: прохаживались чванливые офицеры, залихватски козыряли полицаи, ловко выгибаясь перед хозяевами. Мальчики, сидевшие на земле, подобрав ноги, наперебой зазывали прохожих почистить обувь:
— Чистим, чистим, натираем!..
— Черный и желтый крем, вакса высшего сорта!..
— Сапоги натер до блеска — жизнь становится чудесной!..
Василек прожил в городе целый год, но никогда не слышал подобных выкриков, не видел ребят за таким занятием. Он присматривался к мальчишкам, которые ловко перебрасывали в руках щетки, ругались друг с дружкой. Один из них показался Васильку знакомым. Это был низкорослый паренек с черными, как сажа, руками, с пятнами ваксы на лице. Когда Василек поравнялся с ним и паренек поднял глаза, они узнали друг друга. Василек поспешно отвел взгляд в сторону, но тот громко позвал:
— Васька! Ты что же загордился? Старых друзей не узнаешь? Здорово!
Василек остановился:
— Здорово, Сергей!
Чистильщик сапог уже поднялся на ноги, подошел к Васильку. На Сергее была не по росту большая, засаленная фуфайка, огромные солдатские сапоги и ученический помятый картузик. Они учились вместе. Сергей был самым младшим в классе, но самым задиристым.
— Ты откуда, деревенщина, взялся? — спросил Сергей, пожимая Васильку руку.
— А что? Только тебе быть в городе? — добродушно ответил Василек.
— Пускай он провалится, этот город! Это гроб! Жрать, браток, совсем нечего. День чистишь — кусок хлеба из проса не купишь. У вас там, в селе, наверное, рай?
— Приходи, посмотришь. У нас булки с маслом…
— Эх, булки!.. — вздохнул Сергей. — Эти черти пузатые едят булки.
Он искоса взглянул на фашистов, которые важно прохаживались по тротуару. Василек вопросительно посмотрел на Сергея: выпытывает он или притворяется? Но в глазах Сергея, ярко блестевших на худом грязном лице, сверкали искорки настоящей, неподдельной ненависти.
— Ну, как ты живешь? — спросил снова Сергей. — Привыкаешь к новым порядкам?
— Привык, — вздохнул Василек. — А ты что же, в школу не ходишь?
— А ты не видел школы? — оживился Сергей. — Жандармерия там. Парты побили, библиотеку сожгли…
— Ты что же, сапоги фрицам чистишь? — спросил Василек.
Сергей уловил в этих словах пренебрежительную нотку, но нисколько не обиделся:
— Чищу! Мать, брат, больна. С голоду сдохнешь. Хоть волком вой! На моем месте каждый бы чистил.
И в этих словах Василек почувствовал жалобу и упрек себе.
Помолчали.
— Ну, я пойду, — заспешил Василек, вспомнив, что не время бить баклуши, хоть и встретился со старым товарищем.
— Уже идешь? — жалобно спросил Сергей. Он даже руку протянул Васильку, как будто хотел задержать его хоть на минутку.
Васильку стало жаль товарища. Теперь только он по-настоящему рассмотрел его измученное лицо, беспокойный взгляд и вспомнил прежнего, веселого и неугомонного Сергея. Захотелось чем-нибудь помочь ему. Впоследствии он может быть хорошим другом в борьбе. А может, уже сейчас борется! Вон какими глазами смотрит на немцев… Но как ему скажешь об этом? В таком деле лучше помолчать, присмотреться.
— Приходи в село! Теперь многие ходят, зажигалки продают. Поможем…
Сергей вздохнул:
— Эх, если бы мать поднялась на ноги, то я б…
Заметив, что Василек собирается идти, он торопливо сказал:
— Подожди, я провожу тебя немножко.
Он сложил принадлежности для чистки в ящик, поручил приглянуть за ними соседу и догнал Василька.
— Чистим, — сказал он и хитро прищурил глаза.
Василек понял, что Сергея что-то мучило. Товарищ хотел сказать о чем-то и, видно, не решался, а только смотрел таким виноватым взглядом, как будто совершил какой-то проступок.
— Ну что же, если нужно… — сказал Василек без осуждения.
Но глаза у Сергея гневно вспыхнули:
— Нужно?! Ты думаешь, что Сергей продался, фашистам сапоги лижет? Вижу, что ты так думаешь… — И, оглядываясь, прошептал: — Так знай же, как мы чистим, — только смотри, не будь шкурой.
— Да ты что? Думаешь, я… — возмутился Василек.
— Ничего я не думаю, только держи язык за зубами! Так знаешь, как мы чистим? Наши руки знают. Почистим сапоги, а они через два-три дня полопаются, станут как печеные. Если бы все так чистили, у Гитлера не хватило бы сапог для солдат.
Василек с восхищением смотрел на друга:
— И не боитесь?
— Чего?
— А если немцы узнают?
— Мы знаем, кому как чистить. Тем, которые в городе, чистим по-настоящему, черт с ними!.. А тем, которые проездом…
— А откуда вы знаете, что проездом?
Сергей хитро прищурил глаза:
— Ну, брат! Знаем мы, чем каждый из них дышит!
«Обязательно расскажу о Сережке секретарю райкома», подумал Василек.
Расстались они, как близкие друзья.
— Ты им там тоже житья не давай. Василек! — посоветовал на прощанье Сергей.
— Да у нас там и немцев нет, — наивно ответил Василек, ни единым словом не намекнув на свою тайну. Прощаясь, он пообещал — Я у тебя, Сергей, обязательно буду! Принесу чего-нибудь поесть.
Пройдя еще несколько кварталов. Василек остановился перед входом в магазин, на двери которого была яркая вывеска: «Музыкальные инструменты. Комиссионный магазин господина Кузьменко И. Д.».
Сердце забилось, кровь бросилась в лицо. Он схватился за дверь, чтобы не упасть от волнения. Здесь решалась судьба его первого задания.
В магазин Василек вошел спокойно. На него никто не обратил внимания. Мальчик начал осматривать инструменты, выставленные для продажи. На полках лежали большие и маленькие баяны, аккордеоны разных марок, скрипки, гитары, балалайки, даже губные гармошки. На каждом инструменте была бирка с такой ценой, от которой можно было остолбенеть.
За прилавком стояли двое: круглый человечек в старомодной жилетке, с цепочкой через весь живот и в пенсне с золотой оправой; второй был высокий, чернобородый, лет пятидесяти.
Василек облегченно вздохнул: все было так, как говорил ему секретарь. Обращаться нужно было к кругленькому человечку.
Выждав момент, когда он приблизился, Василек, беспокойно посматривая на баян, глухо спросил:
— Дядя, сколько стоит этот баян?
— Разве ты, мальчик, не умеешь читать?
— А снижения цен не предвидится? — сдерживая дыхание и всматриваясь в лицо продавца, спросил мальчик.
Глаза за стеклами пенсне сузились; продавец пристально посмотрел на Василька, потом украдкой покосился на покупателей. Наконец проговорил:
— Пока еще приказа нет. — Потом громко спросил: — Какой вы, молодой человек, желаете баян?
— Мне отец дал десять тысяч марок на костюм, а мне очень хочется быть музыкантом.
— А играть, молодой человек, умеете?
— Дядя Николай хорошо играет.
Человек в пенсне был вполне удовлетворен:.
— Тогда будет играть и племянник. Но, к сожалению, нет у нас на такую цену баянов. Приходите завтра, я принесу из мастерской.
Василек уже овладел собой. Разговор велся именно так, как это предвидел секретарь еще в Соколином бору. Уверенно и спокойно Василек сказал:
— Я не могу завтра, я из села. Если бы сегодня…
Продавец задумался:
— Не знаю, что с вами и делать… Антон Иванович! — позвал он чернобородого. — Проводите, пожалуйста, молодого человека в мастерскую. Покажите ему баян за десять тысяч.
— Хорошо!
Бородатый молча вышел из-за прилавка. Василек едва поспевал за ним. За всю дорогу они не перекинулись и словом.
Наконец бородач повернул в какой-то подъезд. Потом они пересекли грязный двор и вошли в дом, почерневший от времени. На одном из этажей бородатый остановился. Здесь было темно и сыро, как в подвале, пахло плесенью. Бородатый осторожно постучал в дверь три раза, потом через секунду еще раз. За дверью послышались шаги, и старческий голос спросил, кто пришел.
Дверь открылась. На пороге стояла старушка. Она удивленно взглянула на мальчика, сдержанно ответила на его робкое приветствие.
Они вошли. Старуха и бородач куда-то исчезли. Василек остался один.
Все было так таинственно и необычайно, что он даже начал беспокоиться. Стоя посреди полутемной комнаты, заставленной иконами разных размеров, он прислушивался к приглушенным голосам за дверью. Ему становилось не по себе.
В дверях появился бодрый старичок с веселыми искорками в глазах. На нем был простой рабочий костюм, вытертый на локтях и коленях.
— Здравствуй, сынок! Ну-с, каким ветром принесло?.. Голос у деда был теплый, ласковый.
— Северным ветром, дедушка! — весело ответил Василек.
Дед пожал ему руку, попросил сесть.
— Ну-с, как там Иван Павлович, наш секретарь?
— Воюет. Привет передает вам.
— Спасибо. Долго не было слышно. Письмо где?
Василек только теперь вспомнил, зачем пришел. Он быстро достал ножик, распорол полу своего пиджака и извлек записку. Листок бумаги был покрыт какими-то цифрами. Василек вручил записку дедушке.
— А на словах Иван Павлович передал: нужны батареи для радио.
— Хорошо.
Дед поднялся.
— Посиди здесь, отдохни… Петровна! — позвал он.
На пороге стояла старушка, которая будто дежурила здесь, за дверью.
— Побалуй чем-нибудь сынка, — велел дед и вышел. Старушка молча поставила перед Васильком стакан остывшего прозрачного чая, положила кусок хлеба.
Только спустя час явился дед и передал Васильку записку. Помогая зашивать ее в пиджак, он поучал:
— Придешь в другой раз, зайди в магазин к Антону Ивановичу. Ни слова не говори. Он сам выйдет и пойдет вперед, а ты следом за ним. За батареями придешь через неделю.
Прощаясь, старик пожал Васильку руку и посоветовал:
— Главное, будь осторожен и — язык за зубами! Через минуту счастливый Василек вышел на улицу.
Дядя Павел
День выдался ветреный. Утром ярко светило солнце, а потом оно зашло за тучи и только иногда проглядывало, как сквозь матовое стекло.
Был день Великого Октября.
В Соколином бору собрались все ребята. Кроме Василька, Мишки и Тимки, здесь были Софинка с Марийкой, школьный приятель Тимки Николай, двоюродный брат Мишки Алеша со своими товарищами — всего человек двенадцать.
Дети решили по-настоящему отметить этот день. Праздновать тайно им очень нравилось. Они вспоминали рассказы о том, как когда-то, до революции, собирались на маевки подпольщики и рабочие, как их разгоняла и хватала полиция, как их ссылали в Сибирь, бросали в тюрьмы. Дети были горды тем, что они поступают так, как когда-то поступали большевики.
Митинг решили провести в лесу. Как ни уважали мальчики своих друзей, тайну землянки они никому не открывали.
Выбрали лужайку, откуда были видны речка и широкие луга.
Ребята чувствовали себя особенно торжественно. С завистью смотрели они на Мишку и Тимку, которые пришли на праздник в пионерских галстуках. Только Софийка не завидовала. Она смеялась карими глазами, словно у нее была своя тайна. И только тогда, когда все устроились на промерзшей земле, она достала из-за пазухи сверток. Это был ее красный головной платок. Когда же ветер развернул полотнище, перед глазами удивленных ребят вспыхнули слова:
«Смерть немецким оккупантам!»
Софийка сразу выросла в глазах всех юных подпольщиков.
— Вот это да!
— Вот молодец!
— Ну и Софийка!
Со всех сторон слышались восторженные восклицания, а Алеша уже срезал тонкую березку, чтоб обстругать древко для знамени.
У Василька был торжественный вид. Он был одет в новый серый костюмчик и аккуратно подстрижен. Фуражку он снял. Черные глаза горели, как звезды, на смуглых щеках играл румянец, на гладком лбу едва выделялись две морщинки.
— Товарищи! — сказал он волнуясь. — Дорогие товарищи, партизаны и партизанки! — повторил он торжественно. — В этом году мы встречаем великий праздник не так, как встречали когда-то. Враг топчет своим сапогом нашу землю, разрушает наши города и села, расстреливает и вешает наших людей…
Долго и горячо говорил Василек. И каждое его слово тревожило и волновало, глубоко западало в юные сердца, хотя все сказанное Васильком было хорошо известно каждому из слушателей.
— …Мы — молодые граждане Советского Союза. Нам дорога наша Родина, мы тоже должны бороться за ее честь и свободу. И мы уже боремся. Мы можем сказать Красной Армии и родному товарищу Сталину, что мы тоже воины…
Он горячо призывал еще решительнее мстить врагу, еще лучше помогать своим старшим товарищам — партизанам.
— …Нас никогда не забудет товарищ Сталин. Он вызволит нас из страшной неволи!
После Василька выступил Алеша и заявил, что он и его товарищи соберут еще больше оружия, и очень просил познакомить их с настоящими партизанами.
Потом начал говорить Тимка. Но не успел он сказать и трех слов, как все настороженно повернулись в одну сторону.
Лугами, минуя озера, по направлению к лесу бежали, иногда падая на землю и отстреливаясь, двое людей. У Василька сжалось сердце. Сомнений не было: это гитлеровцы гнались за партизанами.
— Спокойно! Спрячьте знамя.
Он приказал всем, кроме Мишки и Тимки, поодиночке выходить из леса. Софийка вздумала было остаться, но Василек так на нее посмотрел, что она сразу же, не договорив фразы, обиженно сжала красные, как спелые вишни, губы и исчезла в зарослях.