— Пойдем, пойдем… — Женя торопила Костю, подавляя улыбку.
— Не привык я, видишь ли, ходить на именины, — бормотал Костя. — Слишком уж все торжественно.
Они вошли в комнату. Женя познакомила Костю со своей мамой, довольно молодой приятной женщиной, и отчимом. Здесь уже были Катя, Роман.
Раздался звонок. Через минуту в комнату ввалились красные с мороза Чугунов и Черникин с букетом живых роз. Все по очереди нюхали цветы и восхищались. Друзья с ног сбились, чтобы достать их, а теперь посмеивались и наотрез отказались открыть секрет, где купили цветы.
Пока накрывали на стол, ребята стояли особняком, в сторонке, у окна, и вполголоса разговаривали. Чугунов рассказывал о рейде дружинников.
— И охота вам якшаться со всякой шпаной? — заметил Роман.
Тогда Игорь рассказал, как однажды они хотели задержать группу ребят, которые подозрительно горячо о чем-то спорили в темном закоулке двора. Похоже было на сговор хулиганов. Игорь подошел, чтобы послушать, о чем толкуют. А они спорят о… коммунизме…
— Вот тебе и шпана! А ты знаешь, что Александр Матросов воспитывался в колонии? — заключил он. — Правда, Юра?
— Черникина мы знаем. Он родился в милицейском мундире, — не моргнув глазом, отпарировал Роман. — А что? Обмундирование бесплатное. И проезд в метро и на трамвае. А главное, почет и уважение местного населения. Стопочка всегда обеспечена.
— В милиции тоже не даром хлеб едят. Я бы, к примеру, пошел… если б взяли.
Роман подошел к зеркалу. «Молодежную» он сменил на более современную прическу-начес на лоб под битлов.
— Ну и что? Каждому свое. А впрочем, не вижу большой разницы, — невозмутимо продолжал он, поглаживая волосы, — между моим и твоим выбором. Как будущий сержант милиции ты будешь наводить порядок в человеческих отношениях, а я возьму под наблюдение неживую природу. Решил вот посвятить себя изучению тайн ядерной физики.
— Какая же связь между милицией и ядерной физикой?
— Самая непосредственная. Теория относительности, как ты все-таки, возможно, знаешь, уничтожила принцип причинной связи, перевернула вверх тормашками понятия пространства и времени. Так что и там надо наводить порядок. Кстати, и ее уже ставят под сомнение. Только у меня перед тобой будет преимущество… — Роман говорил снисходительно, одалживая собеседника словами, как копейками.
— Ты все умничаешь, Гастев, — с досадой замечает Черникин. — Хоть бы здесь не валял дурака.
— Во-первых, не будет униформы, во-вторых, над сержантом есть лейтенант, — продолжает Роман, словно не слышит его. — В-третьих, я буду свободен исследовать электроны и корпускулы как мне вздумается…
Черникин раскрыл было рот, но в этот момент всех пригласили к столу.
Обед прошел оживленно, хотя и несколько церемонно — присутствовали родители, которые, правда, вскоре после обеда ушли в театр. Девочки убрали стол и пошли на кухню мыть посуду. Ребята устроились на тахте.
— Окончу школу, пойду в геологи, — уверенно говорит Чугунов, как о раз и навсегда решенном. Ему тоже захотелось почему-то поделиться своими планами. — А ведь началось все с пустяка. Помните, я заболел, когда наш театр уезжал на гастроли? Остался дома. Тоскливо так было. Утром, как сейчас помню — в воскресенье, вышел из дому: иду по Сретенке, люблю я эту старую улицу, настроение хуже, чем погода, а погода дрянная, дождик капает, сыро, холодно, противно. Остановился у щита «Мосгорсправки». Глазею. Натыкаюсь на крошечное объявление: «Требуются рабочие в поисковую партию в Восточную Сибирь». И махнул я, братцы, в Сибирь. Семь суток трясся в вагоне. И попал, верите ли, в сказку. Солнце. Сосны желтенькие, высокие. Воздух как нарзан. А вечером костер. Пьем чай пополам с дымом. Спим в спальных мешках. Ходим, берем пробы, делаем замеры, анализы. А я таскаю мешки, инструмент, образцы пород. И вот когда я, братцы, понял, что такое быть полезным. Что такое романтика…
— Открыли какое-нибудь месторождение? — словно бы сочувственно, спрашивает Роман. — Или рукопашная схватка с медведем на краю пропасти? Пожар в тайге?
Однако Игорь, казалось, не замечает насмешки.
— Да нет. Ничего не открыли. Дело не в этом. Я себя там открыл. Понимаете? И живет теперь во мне такое чувство, как в песне: «А без меня, а без меня тут ничего бы не стояло. Когда бы не было меня…» — улыбается Чугунов. Он опустил руку на плечо Романа. — В том-то все и дело. Мужество должно иметь благородную цель. Иначе грош ему цена.
Тот поморщился и убрал его руку.
— Да он сам, — заметил это Черникин, — воображает из себя… сильную личность. Как индюк на птичьем дворе.
— Слушай, ей-богу, надоело, — рассердился Роман, обращаясь к Чугунову. — Все бы тебе мораль читать.
— Вот чудак, — хмыкнул Игорь. — Ты что, спятил? Когда я тебе читал мораль?
— Оставь, пожалуйста. Думаешь, не замечаю?
— Тпрру-у! — Костя подтолкнул Романа. — Юпитер, ты сердишься, значит ты не прав.
— Я не сержусь, — цедит Роман. — Только пусть они меня не трогают. Здесь им не комсомольское собрание.
— Очень ты нам нужен! — фыркает Черникин.
Девочки с шумом внесли кастрюльку с кофе, стали разливать его по маленьким чашкам. Чугунов и Черникин пили кофе, как чай, из блюдечек. И вскоре распрощались. Причина была уважительной — рейд оперативного отряда.
Поговорили о том о сем. Роман оживился, рассказал о последнем спектакле театра на Таганке, советовал сходить посмотреть. Похвалился: купил вчера сборник лучших переводов. Предложил:
— Запомнился мне один стишок Киплинга. Хотите почитаю?
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд,
Но нет Востока и Запада нет, что — племя, родина, род,
Если сильный с сильным лицом к лицу у края Земли встает?
— Ну и память у тебя! — с завистью заметила Женя, когда он окончил. — Неужели только вчера прочитал?
— Угу. А хотите еще? — И, не ожидая ответа, Роман стал декламировать:
День-ночь-день-ночь мы идем по Африке,
День-ночь-день-ночь — все по той же Африке,
(Пыль-пыль-пыль-пыль от шагающих сапог!)
Отпуска нет на войне!
Женя взяла с полки томик лирики:
— Уж коли мой день рождения, почитаю свои любимые…
Катя — о удивление! — комментировала стихи:
— Это голубые… Это розовые… А это зеленые…
Костя внимательно смотрел на нее, и затаенная улыбка теплилась в глубине его глаз.
— Комсорг, позвольте вопросик, — вставил Роман в паузе, откидываясь на спинку кресла и прищуриваясь.
— Ну?
— А верите ли вы в любовь?
— Нет, не верю.
— Как же так?
— А так. Не верю, и все. У любви избирательная способность. Одних она жалует, иногда даже слишком щедро, других нет.
— А как же…
— А никак, — перебила Катя. — Любовь не единственная и не самая главная в жизни ценность. И, пожалуйста, кончим об этом. — Нежный свет в ее глазах погас.
— Молчу, молчу… — Роман едва сдерживал улыбку.
Женя внимательно смотрела на него.
Вопрос Романа был продиктован не праздным любопытством.
Не так давно Роман видел Катю у метро с высоким парнем. Катя почему-то казалась старше своих лет. Она руками придерживала на груди полы расстегнутого оранжевого пальто и, подавшись вперед, уговаривала парня:
«Гена, ну Геночка, пойдем отсюда…»
Роман присмотрелся и ахнул. Он узнал в высоком парне жившего с ним в одном доме Генку Андреева — студента столь же веселого и приятного, сколь и безвольного. Говорили, будто Генка попал в плохую компанию, начал выпивать.
Так вот, чистенькая и гордая Катенька, какая вышла у тебя сердечная неувязка! То-то же поубавилось у тебя самонадеянности. Как же ты умоляла его: «Гена, Геночка, пойдем отсюда…» И ведь не пошел. И никакая общественность тебе в этом не помогла. И никакой комсомольский лекарь не снимет этой боли. Будешь бегать, звонить, просить: «Гена, Геночка, уйдем отсюда…» И с каждым звонком у тебя будет убавляться гордости. Да, прав, кажется, был старик Гораций: «Не бывает счастья без червоточин…»
А что же было самому Роману в этом злорадстве, чем тешила его чужая неудача? А ничего, ничем. Он ждал одного — и не мог понять, — отчего не покидает самонадеянную Катьку это каменное упрямство, откуда оно в ней?
В одном только ошибался Роман. Ничего серьезного у них не было. Сама Катя так думала. Они познакомились, беззаботный, веселый, обходительный студент понравился ей. Они несколько раз встретились, прежде чем Катя поняла, что Генка совсем не такой. Но почему-то уже не могла с ним порвать. И теперь казнила себя за то, что не помогла человеку в беде. На кухне Женя ее успокаивала:
— Ничего не поделаешь, на всех тебя не хватит.
Катя молчала, и на лице ее застыла колючая гордость.
— А ну его к шутам, — грустно улыбнулась она. — Всю душу вымотал. Пообещает — и опять за свое. А я как увижу его, жалко так улыбается, и снова прощаю. Наконец собрала в кулак волю — да человек я или нет, могу быть сильнее самой себя? — и сказала ему: «Все, Генка. Отцвела яблонька, кончилась любовь. Прощай». Больше ни видеть, ни слышать его не хочу.
— Ну и нахал этот Генка, — вздыхает Женя, поражаясь твердости подруги.
Катя поводит плечом и добавляет:
— А я ему назначила год испытательного срока. Письмо написал: бросил, дескать, эту компанию. Надолго ли?.. Поживем — увидим. Главное, его самого жалко. Хороший ведь мальчишка, способный.
Они, не замечая того, говорили уже не как две девчонки, а как две взрослые, умудренные жизнью женщины…
Потом Женя включила магнитофон. Роман церемонно пригласил ее на танго.
— Разрешите?
— Да, конечно!
Роман положил руку на талию Жени, и они словно поплыли в задумчивый мир звуков. И вот уже берег остался где-то далеко за кормой, а потом и совсем исчез.
Они плыли и плыли в причудливую даль, где волны были звуками, а горизонт был окрашен в светлые полутона.
Роман слышал, как взволнованно стучит ее сердце у его сердца, и этот стук отдавался в его ладонях и висках громким стуком. Рядом с его лицом было ее лицо, нежное и пылающее, и на него с доверчивым любопытством и ожиданием смотрели ее большущие вблизи, чуткие и пугливые глаза, вобравшие в себя весь мир.
Музыка была сильным и гибким телом Жени, ее тонкими мягкими пальцами, девичьей грудью, которая чуть-чуть касалась его груди, едва уловимым ароматом ее духов, свежим запахом кожи, дыхания. И все это, сливаясь с ритмами звуков и движений, кружило голову… Но вот мелодия стала угасать и вдруг оборвалась, и они снова ступили на твердый берег реального мира.
— Спасибо. — Он легко пожал кончики ее пальцев.
Потом она танцевала с Костей, и Роману казалось немного странным, что Женя может так же беззаботно и весело шутить с ним. Будто она отдавала другому то самое заветное, что безраздельно принадлежало только ему одному, и он не мог с этим мириться, сердился на нее и в который раз решал не подходить больше к ней.
— Кто еще хочет кофе? — весело спрашивает Женя.
Казалось, она не замечает ни откровенно восхищенного взгляда Кости, ни внимательного взгляда Романа.
— Все хотим, — тотчас отозвался Костя.
Катя с Женей пошли на кухню. Костя остался с Романом.
Некоторое время они молчали.
— Ну что же ты? — с сожалением заметил Костя. — Ведь они с тобой по-хорошему. Как с товарищем…
— А ну их! Все равно не верю этим правильным мальчикам.
— Вот Фома, — нерешительно продолжал Костя, словно раздумывая вслух. — Не понимаю тебя. Из-за чего ты все время злишься?
— Отстань от меня… — раздраженно попросил Роман. Достал сигарету. Жадно затянулся. Уставился на Костю. — Ну чего пристал? Нравится — иди обнимайся с ними. А я не желаю. Понял? Не желаю. И не буду никогда якшаться с этими людьми, втираться к ним в доверие.
Роман поднялся с дивана, прошелся по комнате, аккуратно стряхнул пепел в пепельницу, подошел к окну и, не оборачиваясь, глухо сказал:
— Не сердись, Кот. Это мерехлюндия. Поверишь — даже пальцы дрожат. Все переворачивается во мне. А почему, сам не знаю… Когда у тебя начинаются соревнования?
— Завтра первый бой.
— Желаю тебе удачи, старина.
— Спасибо. — Костя недоуменно смотрел на Романа: «Что же все-таки с ним творится?»
— Все зависит от случая, — продолжал Роман, покусывая губы. — Повезет тебе — случай. Не повезет — тоже случай. Сам знаешь: все великие открытия сделаны случайно.
— Это-то так, — согласился Костя. — Но все открытия сделали, скажем, не сапожники, а великие ученые. А вот это не случайно.
— Послушай-ка, — вдруг быстро заговорил Роман, — а почему бы тебе не заняться Людочкой Маликовой? Очень красивая девочка. И фигурка, как у Венеры… Одевается по последней моде.
Костя только рассмеялся в ответ.
Из кухни донеслись оживленные голоса девочек, Кати и Жени.
— Я Костю знаю давным-давно, а Роман мне: «Знакомьтесь», — смеясь, рассказывает Женя. — Представляешь?
— Тебе нравится Костя? — спрашивает эта чудачка Катя. Ну и чудачка…
— Нравится, — с беспечной откровенностью отвечает Женя. — Симпатичная личность. Мой преданный друг. И к тому же немного курносый. Представляешь?
Обе прямо-таки зашлись от смеха, как будто Женя выдала бог весть какую остроту.
Они стучали и гремели чашками и ложками, и с этими звуками перемешивались звуки их голосов.
— Ага, Костя хороший мальчишка… Непосредственный, искренний.
Ну и Катя! Что ни слово — готовая характеристика.
— Верно, верно, — охотно поддакнула Женя. — Кроме того, до невозможности наивный.
— А как ты относишься к Роману? — спросила бесхитростная Катя.
Чашки перестали стучать. Наступила довольно продолжительная пауза.
— Женя! — вдруг закричал что есть силы Роман. (Костя даже отпрянул.) — Женя! Поди сюда.
Женя зашла в комнату слегка смущенная.
— Что случилось?
— Мы желаем опрокинуть еще по рюмке за твое здоровье, — не сводя пристального взгляда с лица Жени, произнес Роман.
— Сейчас достану бутылку. Если, конечно, там осталось…
— Я не буду, мне не надо, — решительно помотал головой Костя.
Вскоре и Катя стала собираться домой. Было уже около одиннадцати.
— Костя, ты проводишь ее? — настойчиво, с нажимом спросил Роман, когда Катя уже оделась. — Покажи, на что способен настоящий джентльмен.
— А зачем? — настороженно поджала губы Катя, словно в этом предложении крылся какой-то подвох. — Я живу в соседнем подъезде.
— Вот как! — хмыкнул Роман. — Ну, тогда конечно, конечно.
После ухода Кати Женя, Роман и Костя некоторое время сидели молча, погруженные каждый в свои мысли. Сразу же возникла какая-то необъяснимая натянутость, недосказанность. Женя поднялась и вышла в соседнюю комнату. Спустя минуту за ней последовал Роман и прикрыл за собой дверь. Костя в одиночестве листал журнал, пока не наскучило сидеть одному. Почувствовав беспокойство, он поднялся и направился вслед за Романом.
Дверь под его рукой бесшумно отворилась, он шагнул на мягкий ковер в темноту спальной комнаты. На фоне голубого лунного прямоугольника окна четко обозначились силуэты двух фигур. Костя сделал шаг назад. Затем еще один. Тихо притворил дверь, вышел в прихожую.
Он снял с вешалки пальто и никак не мог попасть рукой в рукав. Стараясь не шуметь, выскользнул за входную дверь. Замок предательски громко щелкнул за спиной. В лицо ему ударил холодный, колючий, отрезвляющий ветер…
— Женя, я одинок, живу, как в пустыне. У меня нет друзей, — приглушенно говорил Роман. — Я не могу понять твоего отношения. Меня истерзала неуверенность.
Женя покачала головой:
— Ну, какой же ты упрямый! Что я могу сказать, если сама ничего не знаю… У меня все мальчишки друзья. — Она улыбалась, и в темноте ее глаза и зубы блестели, и она была сказочно красивой.
— Ну хорошо. А встречаться с мужчиной вдвое старше — это, по-твоему, тоже в порядке вещей?
— А почему бы и нет? Мы любим друг друга. Ведь главное — не формальная разница в возрасте.
— Значит, ты любишь его? Ну, того, который провожал тебя с вечера? — напрямик, одним дыханием спросил Роман.