Сегодня в полуфинале с Костей встречался его одноклубник Адик Круглов. Вон он эффектно разминается, выпячивает колесом грудь, пружинит ногами, картинно приседает, прыгает. Ну тебе заслуженный артист из цирка… Где он только успел этого нахвататься?
Костя не торопясь сделал несколько силовых упражнений на дыхание, повторил с уклонами и нырками любимые приемы.
Из включенного динамика раздалось торжественное:
«Победа за явным преимуществом присуждается Петру Иконникову — «Наука». (Послышались аплодисменты.) На ринг вызываются…»
Информатор назвал фамилии.
«Ах, черт возьми, выходит, Толя Беляев проиграл», — с сожалением подумал Костя о парне из своей секции, к которому относился с симпатией.
— Ничего, Толик, не унывай, — сказал он ему, когда тот проходил мимо с понурым видом. — Бывает…
— Да понимаешь, — поднял тот голову, — в первом же раунде вывихнул палец. Не повезло. Не могу бить правой — как молниями в руке шурует. Еле дотянул до конца.
Он пошел дальше. А Костя сел отдохнуть на скамью и случайно оказался по соседству с группой отработавших ребят веса «перо», «мухачей», «петухов». Сбоку стоял полутяж с наивным детским лицом, которому выходить на ринг было еще не скоро.
— Собрались мы недавно, — говорил щупленький незнакомый Косте паренек. — Ну, дерябнули по махонькой. Покалякали о том о сем. — На бледном лице паренька заиграла усмешка. — И вдруг кому-то в голову пришла дикая идея: пройдет ли кто из нас босиком по Садовой?
— Это зимой-то, по снегу, так, что ли? — уточнил для ясности полутяж.
— Ну да. По снегу. Просто так всякий дурак пройдет. А меня одна девчонка подначивала: ты же трус первого разряда, говорит. У тебя смелости ни на копейку. И так далее. Тогда я во всеуслышание заявляю: «Я пройду…» Снял ботинки, засунул в них носки, связал шнурки, перебросил обувку через плечо, закатал брюки до колен и зашагал по Садовой. А они сзади горлопанят, хохочут. Вечерело. Воздух был уже сизый, дымчатый. Вдруг вижу, марширует за мной какой-то полувоенный дядя в папахе. Я быстрей. Он — за мной. Я перепугался. Думаю, сейчас заберет за нарушение общественного порядка. Сел скоренько за бордюр. Оглядываюсь — мать честная! — стоит надо мной, как Каменный гость. У меня все поджилки затряслись. И тут он зарокотал: «Этого, молодой человек, может быть, кто-нибудь и не поймет. Но я оценил хорошую студенческую шутку. Я-де дважды герой, генерал в отставке. Дайте вашу руку». И не улыбнется. У меня, конечно, отлегло. А он повернулся и зашагал дальше.
— А холодно ногам-то было? — любопытствовал полутяж.
— Да нет, ничего. Оледенели и не давали никаких ощущений.
Костя настолько заинтересовался рассказом, что даже на минуту забыл о предстоящем бое.
— Привет, Кот, — раздался над ухом веселый голос. (Оглянулся — рядом незаметно присел Роман.) — Ну, как настроение? Ты, я вижу, мрачен. Неужели мандражируешь?
— Нет, — ответил Костя, поворачивая во все стороны крепко перебинтованный кулак. Ему не хотелось, чтобы Роман заметил сухость, натянутость, того, что он последние дни сторонится, избегает его.
— Ты когда дерешься? — бодро спросил Роман.
— Я работаю через одну пару, — ответил Костя.
— Ни пуха тебе… — Роман похлопал Костю по коленке и как-то соболезнующе взглянул. — Противник у тебя крепкий. Соберись, старина. И побей его, нахала. Кстати, я сдержал слово. Никому ничего, кроме Жени. Она здесь, в зрительном зале. Надеюсь, ее присутствие тебя вдохновит. Ну, еще раз успеха. Будем болеть за тебя. — Прежде чем ретироваться, он, улыбаясь, приветственно поднял Руку.
Костя как-то безразлично кивнул ему вслед. «Вот чудак. Зачем привел Женю?» — вяло подумал он и стал беспричинно оглядываться. А это было первым признаком, что он нервничает.
На ринг вызвали последнюю пару легковесов, и голос по радио объявил:
«Приготовиться боксерам первого полусреднего веса Круглову и Табакову».
Костя стал надевать перчатки. Ведь бой на ринге мог кончиться до времени, в любую минуту, и надо было быть готовым к выходу на сцену, под свет прожекторов и взгляды сотен глаз.
— Завяжи, — попросил Костя полутяжа.
Тот затянул шнуровку и машинально завязывал перчатки, а сам повернул голову к разговору «мухачей», который, как видно, его совершенно увлек. Он закончил, мельком проверил шнуровку и дружелюбно подтолкнул Костю в спину:
— Желаю успеха.
Костя отошел от него, и в этот момент к нему приблизился Адик Круглов. Он тоже был уже готов к выходу.
— Отойдем в сторону, есть разговор, — сказал он, болезненно морщась.
Они подошли к шведской стенке.
— Ну вот что, — сказал Адик каким-то не своим обычным, самонадеянным, а искательным, слегка хрипловатым голосом, — хочу предупредить откровенно: твой первый же удар сюда, — он коснулся перчаткой левой надбровной дуги, где Костя заметил белую наклейку из пластыря, — рассечет мне бровь, — продолжал Круглов. — Это сразу же даст тебе победу. Но давай решим спор по-честному. Если не хочешь, скажи сразу. Я хоть буду знать, что ты за человек.
Костя смотрел на Круглова, соображая. Тот ждал ответа, и через его приоткрывшиеся губы просвечивала желтая коронка.
— Что ты предлагаешь? — переспросил он. Казалось, само собой разумеется, что если у тебя повреждение, то нечего и выходить на ринг. Стоит только обратиться к врачу…
— Не хочу уступать без боя, — наконец зло выдавил из себя Круглов. — Но все должно быть по-честному. Ты не думай — буду драться в любом случае.
— Хорошо, — сказал Костя, — я постараюсь не бить сюда. — Это условие Круглова ставило его в крайне невыгодное положение.
Они выходили на ярко освещенную сцену с разных сторон кулис: Костя — с одной, Круглов — с другой. По дороге к рингу Костя успел пожать руки победителя предыдущей пары. Он легко скользнул через канаты на брезентовый настил ринга, ступил боксерками в низкий ящик с канифолью, который ему подтолкнул его секундант Мельников, крутнулся в нем ногами несколько раз, вытолкнул ящик.
В его угол подошел высокий суровый рефери — бегло осмотрел перчатки, дернул за резинку трусов, направился в угол Круглова. Мельников достал из стакана с водой белую каучуковую капу и одел ее на зубы Косте. Рефери жестом пригласил боксеров к центру ринга. Здесь он сказал им несколько обычных фраз о том, что надо строго соблюдать правила и безоговорочно слушать его команду. Оба боксера кивнули. Они протянули навстречу друг другу руки в перчатках и коснулись ими.
— Боксеры готовы, — громко сказал рефери, отталкивая боксеров привычным жестом к их углам.
Еще не успел Костя дойти до своего, как уже глухо и коротко — баммм! — прозвучал гонг. Костя резко обернулся и пошел навстречу Круглову. Зрение его было обострено до предела, и видел он все осязаемо четко: и ярко освещенный квадрат ринга, обтянутый перевязанными бинтами-канатами, и строгих деловых судей, и длинный стол главной судейской коллегии, и часть зрительного зала, который состоял из множества бледных пятен и набычившегося Круглова, и ртутный блеск его глаз, и яркое белое пятнышко наклейки на его надбровной дуге.
Но все сейчас как бы разделилось в сознании и восприятии Кости: здесь, на ринге, был для него один требующий личного участия живой, реальный мир, одна жизнь, с ее жестокими и неумолимыми правилами, и законами, которым он добровольно обязался подчиняться, со своими и мгновенными и бесконечными течениями, и трудной психологией, а там, за канатами, был другой мир, другая жизнь, похожая сейчас на абстракцию, но имеющая тем не менее свое самое конкретное и осязаемое отношение к бою и свое особое на него влияние.
Сотни глаз напряженно следили за началом поединка, и среди них были глаза Жени. И между ее взволнованным и встревоженным взглядом, и стройным молодым боксером в перчатках, которым действительно оказался Костя, тоже существовала никому не ведомая, не поддающаяся анализу и определению внутренняя связь и одновременно глубочайшая пропасть.
— Бокс! — скомандовал рефери, взмахнув рукой.
И сразу после его подстегивающего возгласа они сошлись в центре и обменялись пробными первыми ударами.
Им не нужна была обычная разведка, они и так хорошо знали все друг о друге. Круглов рвался к ближнему бою — здесь он имел преимущество. Он был типичным силовиком и отрицал игровой бокс. Костя предпочитал обстреливать противника с дальней или, в крайнем случае, средней дистанции.
Что-то пришло вдруг такое, что мешало сосредоточиться, отвлекало внимание. Не было обычной легкости и задора, связывала, подавляла волю какая-то не осознанная до конца обреченность. Но это настроение только мелькнуло, как мимолетное предчувствие, и тут же исчезло, оставив в душе холодок.
На него, словно танк, лязгающий гусеницами и содрогающийся от бешено ревущих моторов, остервенелый в слепой решимости все смести и сокрушить на своем пути, двигался Круглов. Вот он идет вперед, и в глазах у него неумолимая жажда победы. Ради тщеславия, ради самой победы, ради преклонения других, ради утверждения своей собственной силы.
А зачем ему, Косте, выигрывать? Что для него в этой победе? Чтобы изменить о себе мнение Жени? Чтобы привлечь ее к себе? Но выбор уже сделан. Только что перед ним были торжествующие глаза Романа. Он хотел скрыть свою радость, но не сумел. Он привел сюда Женю развлечь, будучи осведомлен, насколько опасный сегодня у Кости противник. Ну и что ж, пускай. Ее присутствие ничего не изменит. Напротив. Она знает его другим, — он и не должен ее ни в чем разубеждать, доказывать, что он не такой, каким она его себе представляет.
Какие все-таки у Круглова пустые, бессмысленные глаза. Прямо-таки безнадежно пустые. Когда-то он при Косте ругательски выругал литературу; «Из всех предметов самый сволочной».
«А ты сколько книг прочитал?»
«За последние три года ни одной».
Вот так-то: и еще гордится этим, дремучая скотина.
Круглов атаковал первым. Его атака выглядела эффектно. Он обрушил на соперника град быстрых ударов. Одна серия следовала за другой. Несколькими одиночными встречными левой Костя остановил натиск. Он понимал, что эти наскоки больше показные и настоящей опасности не представляют. Они как бы прелюдия к яростному, ожесточенному, настоящему столкновению. Круглов стал кружить вокруг него, делая ложные финты обеими руками и покачивая корпусом и головой. Он выбирал момент для нападения.
В этом покачивании было что-то завораживающее, как плавное покачивание удава перед молниеносным броском на свою жертву. И вот он решился — стремительный выход вперед с нырком под встречный удар Кости, который пришелся по воздуху. Всей своей умноженной прыжком мощью он ударил левой по корпусу, в самый низ грудной клетки — в опасной близости от болезненно уязвимой области печени. Удар правой, частично скользнув по перчатке, пришелся в голову. Ухнули в колокол. Бум-м-м! И шквал ударов. Та-та-та-та… Словно тяжелый пулемет.
Безнаказанность вдохновила Круглова. Руки его двигаются с автоматизмом машинных поршней. Похоже, он поставил перед собой цель закончить в первом же раунде. Глупо. Костя парировал удары, блокировал себя перчатками, но почему-то не уходил от ближнего боя с противником. Хотя стоило ему быстрее двигаться — несколько шагов вправо или назад, — и он был бы вне досягаемости.
В один из моментов, мгновенно вывернувшись всем корпусом вправо на носке правой ноги, он послал апперкот в челюсть Круглова. И хотя удар пришелся по цели не совсем точно, он отбросил Круглова назад. По напряженно молчавшему залу пронесся гул. Круглов снова закружил вокруг, как над желанной добычей, выбирая момент и покачиваясь всем корпусом. Но удар в челюсть немного поостудил его пыл. «Где-то здесь Женя… Что она сейчас?»
Круглов снова ринулся в атаку. И снова несколько его ударов достигли цели. Подавить, ошеломить натиском, навязать свой стиль боя, подчинить себе, парализовать волю — такова, очевидно, была его тактическая цель. С какой-то странной отчетливой фатальностью Костя фиксировал про себя каждое движение и каждое намерение Круглова. В них не было большого ума, тонкости, скорее во всем построении, рисунке, принятой им тактике боя была грубая прямолинейность, откровенная, циничная, даже наглая жажда победы. В его наскоках был не азарт спортивной борьбы, а какая-то узколобая кровожадность.
Было просто по-человечески неприятно работать с этим существом, одержимым столь неуемным и мелким первобытным тщеславием людоеда. Любой ценой — победа! Любыми средствами взять верх, раздавить, повергнуть, уничтожить соперника. Нет, это не благородный спорт. Это ненависть, это вандализм, это обнаженные, как проволока, первобытные инстинкты. Это опасно, как игра с хищным зверем.
Круглов снова идет вперед. В твердо сжатых губах змейкой застыла глухая жестокость. Удар! Удар! Одна за другой несколько серий ударов. Костя отвечает одиночными ударами, уходит от атак, не принимает агрессивного стиля, который боксеры зовут «рубкой». Он двигается, двигается, двигается, но бьет редко и не слишком точно, ведет оборонительный бой.
В «механизме» что-то заело. Он как бы внутренне закрепощен, скован, накрепко опутан невидимыми путами. Замечает искоса, как один судья что-то помечает у себя в судейском листке. Вероятно, очко Круглову. Хронометражист взял в руки молоточек. Значит, скоро конец раунда, и он молоточком ударит по гонгу. Круглов бьет еще раз.
В ушах у Кости зазвенело стеклянным звоном. Он пропустил еще одну сильную штуку. В полнейшей мгновенной черноте перед глазами рассыпался белым прекрасным фейерверком ослепительный дождь крупных звезд. Костя зашатался. Грогги. Пьяный. Все замерли. Затаили дыхание.
Обычно, когда встречаются новички, судья в такой момент тут же прекращает бой и начинает отсчет. Но в поединке опытных боксеров это делают реже. Зато сами боксеры по негласно принятой этике редко когда «добивают» соперника — дают возможность прийти в себя. Проходят какие-то доли секунды.
— Бей, бей, Адик! — неистовствуют болельщики Круглова. — Бе-е-ей!
Адик ударил почти по беззащитному еще и еще раз левой, и правой в челюсть, но попал в переносье и по губам. Костя упал. Перед глазами его стояла мглистая красноватая муть. Одновременно с его падением прозвучал гонг.
Мельников помог Косте добраться до своего угла, усадил на табурет, вытер прохладным влажным полотенцем лицо, шею и грудь, вынул капу, дал воды прополоскать рот, а затем стал обмахивать полотенцем. Костя полулежал, откинувшись спиной на мягкий угловой валик ринга, вытянув ноги, а руки раскинув на канаты. Он тяжело дышал. Глаза были полузакрыты. Мельников что-то говорил-говорил… По Костя ничего не слышал. До его сознания доходили только слитные бубнящие звуки. После короткого гудка, предупреждающего, что минута отдыха истекает, он открыл глаза. В противоположном углу Круглой уже вскочил с табурета и всем своим видом выказывал нетерпение. Он переминался ногами, как ретивый, необъезженный копь, и готов был сразу же после удара гонга броситься вперед.
Бей левой и правой, как шпагой. Как шпагой, понял? — тараторил Мельников. — Как шпагой. — И он подтолкнул Костю в спину.
Прозвучал гонг.
«Второй раунд!» — объявил информатор, как будто всем и без него, но было ясно, что начался второй раунд.
«Первый раунд начисто проиграл», — машинально отметил про себя Костя и удивился, что относится к этому безо всякого сожаления и досады. Круглов как одержимый устремился к нему. Глаза его горели откровенной радостью. Он бил сериями, не снижая темпа атаки. Как будто в этом бое сейчас для него сосредоточились цель и смысл всей его жизни, как будто для него сейчас решался вопрос жизни и смерти.
Не слишком ли много страсти для такого боя? Вот что значит жажда победы. Она ведет к цели напролом, не знает ни обходных путей, ни компромиссов. Но зачем же при этом терять свое человеческое лицо, становиться зверем? «Так не годится, правда, Женя?» — не мысли (обстоятельно думать было просто некогда), а, скорее, мгновенные озарения мыслью проносились в голове. А на него по-прежнему настойчиво и нахраписто лез Круглов, ожесточаясь оттого, что ему все никак не удается сломить противника.