— Да нет, что ты! Он добрый-добрый, а себя в обиду не даст. Только действует как-то по-своему, по-особенному. Он посмотрит, а тебе уже совестно. И объясняет хорошо. После него можно не учить. Ты бы посмотрела наши кабинеты географии и астрономии! Половину экспонатов ребята сами сделали. Мы в девятом хотели его разыграть: «Иван Савельевич, в райкоме обязали первый урок начинать с какой-нибудь песни». Поверил: «Ну-ну, пожалуйста». Мы запели: «Моряк вразвалочку сошел на берег…» Спели два куплета и замолчали. И он молчит, смотрит на нас и улыбается глазами. «Что же вы не продолжаете?» Застыдились. Он говорит: «А теперь я для полного концерта прочитаю вам басню». И прочитал «Стрекозу и Муравья». Вот тебе и простак…
Людочка Маликова загрустила. На уроке задумчиво смотрела в окно, на переменах ходила одна-одинешенька. Когда ее вызывали, испуганно вздрагивала, округляла глаза: «А?» Перестала учить уроки. По классу пронеслось: «Влюбилась!»
— Очень оно, это чуйство, не вовремя является, — посочувствовал Костя. — Уцепится за душу и висит, как камень… Ведь пропадает человек. Спасать ее надо.
— Я Марианне сказала, — шепнула Женя. — Она поможет.
— А кто он, рыцарь Печального Образа? Хорошо, если не прохиндей какой-нибудь…
— Никто не знает, — улыбнулась Женя, и по ее довольному лицу можно было понять, что уж она-то наверняка все знает…
— Перестаньте болтать! — цыкнула на них Мымра.
Разговор шел на ее уроке. И надо же, ни с того ни с сего ополчилась на бедную Людку:
— А ты, Маликова, о чем мечтаешь? Об опереточном принце? Иди отвечать.
Маликова и без того теряется от любого окрика, а тут такая ситуация. Мымра задала вопрос — Маликова бледнеет, наконец испуганно лепечет:
— Вы этого не задавали…
— Как не задавала? — возмутилась Мымра. — А ну, Табаков, отвечай с места…
— Вы этого не задавали, Калерия Иосифовна!
— Постой-ка на месте. Синицына!
— Вы этого не задавали.
— Да вы что, сговорились?!
Учительница подняла по очереди весь класс и только после этого удосужилась заглянуть в журнал.
— М-да, небольшая ошибочка. Это я задавала в десятом «А». У вас экологические факторы неживой природы. У каждого своя тема. У тебя что? Влажность? Отвечай.
Маликова через пятое на десятое ответила.
— Кто дополнит? Черникин!
— А у меня температура, Калерия Иосифовна! — бодро вскочил с места Черникин.
— Температура?! — возмутилась Мымра. — Меня это не касается. У меня от вас тоже постоянно температура! У кого температура, головная боль, расстроен желудок — для этого есть перемена, школьный врач. На уроке нечего болеть.
— Так у меня же температура, — с насмешливым укором повторил Черникин, невинно хлопая ресницами.
— Температура?! — взорвалась Мымра. — Ну так собирай книги — и марш домой. С температурой надо сидеть дома. Ишь ты, веселый какой — у него температура…
— У меня не та температура, — с деланно озабоченным видом пояснил Черникин. — У меня температура как экологический фактор…
Класс так и грохнул.
… Марианна собиралась выкроить время поговорить с Людой Маликовой, но Люда ее опередила. Однажды вечером — было уже довольно поздно, за девять, — в квартиру неуверенно позвонили. Открыла — батюшки, Маликова, вся усыпанная снегом! Робко улыбается:
— Можно к вам? Я по личному делу.
— Заходи, Люда. Раздевайся.
Марианна внимательно слушала — сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Ну до чего же у них смешно: взрослое переплелось в один клубок с детским, наивное, придуманное — с настоящим. Одно ясно сразу — слава тебе, это не слишком серьезно, просто поветрие, легкое недомогание, дань возрасту.
— Ты уверена, что это всерьез, Люда? Твое, выстраданное, крепкое?
— Не знаю, Марианночка, кажется, мое…
— Ведь ты с ним ни разу толком не говорила.
— А разве это главное? Он мне нравится. У него глаза красивые, модно одевается, хорошо держится…
«Какая чушь, какой ужас! — подумала Марианна. — А скажи ей об этом прямо — обидится».
— Марианна, я бессильна что-то сделать, что-то изменить. Я просыпаюсь каждую ночь и думаю, что без него для меня все кончится. Жизнь потеряла краски, ничего больше не радует, все постыло. Я живу в каком-то оцепенелом ожидании чуда.
«Боже мой, а чуда не случится, — с грустью думала Марианна. — Но разве я могу ей об этом так прямо сказать. Она видит его совсем другим. Смотрит на него влюбленными глазами. Перед ней умный, благородный, красивый человек. А он циничный, не тонкий, довольно грубый парень. Как же трудно помочь ей разобраться в этом, чтобы больно не поранить душу, чтобы все-таки сама — своим умом и сердцем увидела правду. А может, все-таки лучше сказать все как есть?..»
— А он знает о твоем чувстве?
— Да, знает. Я ему сама передала письмо.
— И что же?
Людочка опустила взгляд и покраснела. После продолжительного молчания ответила:
— Он недавно прислал мне записку. Там было всего одно слово.
— Какое, если не секрет?
— «Дура»…
«Фу, прямо чертовщина какая-то! — с облегчением вздохнула про себя Марианна. — Значит, все не так уж трудно, как показалось вначале…»
— А что ты сделаешь, если опоздаешь к своему поезду? — повеселевшим голосом спросила она. — Придешь, скажем, на вокзал, а поезд твой уже ушел? Побежишь за ним, будешь рыдать в отчаянии?
— Нет, — резонно возразила Людочка, — зачем же рыдать? Ведь это просто поезд. И он уже ушел…
— А что делать, если он не любит? Конечно, это не одно и то же, но чувство бессилия очень похоже. Зачем же становиться его рабом?..
Маликова ушла, Марианна взглянула на часы. Было одиннадцать. А надо еще подготовиться к урокам…
Вечером у Кости тренировка. Роман направился с ним. Весь этот день он был необычно возбужден.
— Ты можешь научить меня приемам бокса? — шепотом спросил он Костю утром, еще на первом уроке.
— Пожалуйста.
— Чтобы одним ударом сбить с ног.
— Пожалуйста. Этому и учиться не надо.
— А как ты думаешь: можно ударить взрослого?
— А это смотря за что…
— Да вот так подойти и ударить безо всякой причины.
— Зачем же без причины бить? — Костя уставился на товарища. (Тот был бледен, глаза его недобро горели.) — Да ты не финти, скажи, что случилось.
— Конечно, причина есть, но он-то ничего знать не будет, почему да за что.
— Не понимаю, зачем все-таки драться? — недоумевал Костя. — Что ты кулаками докажешь?
— Милый мой, пощечина даже у аристократов была средством унизить, выразить свое презрение.
В другое время Костя, может быть, и подивился бы неожиданному намерению Романа и много думал о нем, но сейчас ему было не до этого. Мысли и чувства его были сосредоточены на предстоящем состязании. Оставались считанные тренировки до первенства города. Не сказать, чтобы он робел или боялся, а все же было как-то не по себе, как человеку, впервые летящему на самолете или даже прыгающему с парашютом. Какая-то неприятная рассеянность, неуверенность в себе томила его. Он не мог полностью собраться и сосредоточиться на том, что ему надо во что бы то ни стало победить соперников.
После разминки Костя показал Роману боксерскую стойку и несколько основных ударов. Тот старательно повторял его движения.
Костя отрабатывал удары на лапах, на груше, потом перешел на мешок. Неподалеку легко прыгал со скакалкой Адик Круглов, один из предстоящих соперников на ринге, — настоящий фанатик бокса. Он был немного ниже Кости, коренастый, плотный, с крупной головой на толстой, короткой шее, ходил вперевалку, смотрел набычившись, исподлобья маленькими сердитыми глазками. Лицо его, возможно, было бы не лишено привлекательности, если бы не отсутствие в нем всякой мысли.
На тренировках он чувствовал себя в родной стихии, легко двигался и стремительно наносил мощные удары. Он гордился крепкими кулаками, похожими на хорошие булыжники. И действовал ими как безотказная машина. Соперники его боялись. Адик не знал пощады и был кровожаден. Он с особым удовольствием сокрушал ударами уже сломленного, но еще не окончательно поверженного соперника. «Бокс — это вам не в бирюльки играть», — обычно повторял он свое любимое выражение, слегка гундося в подражание боксерам-профессионалам.
Адик предпочитал ближний бой, потому что у него были коротковатые руки и сильные удары сбоку и снизу — хуки и апперкоты. Он мастерски владел нырками — уходами головой и корпусом, умел входить в клинч и неожиданно выходить из него, не дожидаясь команды рефери. При этом он ловко попеременно придерживал одной рукой соперника, а второй успевал несколько раз достать коротким резким ударом корпус, стараясь угодить в наиболее уязвимые и болезненные места. И когда ему удавалось на несколько мгновений парализовать или сбить дыхание противника, он словно тараном крушил боксера, пока тому белый свет не казался в копеечку.
В маленьких голубоватых глазках Круглова светилось торжество, и он даже помогал шатающемуся сопернику выбраться за канаты. Он был несравненно опытней Кости, чаще участвовал в соревнованиях, но, поскольку ему еще не исполнилось восемнадцати, выступал по юношескому разряду.
Им приходилось несколько раз встречаться в тренировочных боях-спаррингах, и нельзя сказать, чтобы Круглов имел очевидное преимущество. У Кости была хорошая реакция, сильный удар правой. Кроме того, он обыгрывал более грубого и прямолинейного Круглова в передвижении, но рингу, в тактическом рисунке боя.
Они выступали оба в первом полусреднем весе, и для участия в юношеском первенстве города клуб выставил и того и другого. Косте передали, что Адик в кругу друзей и поклонников похвалялся, что, если жребий сведет их, он «Косте все кости переломает», что на тренировках он просто забавлялся, играл с ним, как с котенком. Сегодня, умышленно или нет, он все время тренировался на глазах у Кости, почти рядом с ним, и один раз даже улыбнулся ему, как бы хитро подмигнув при этом желтой фиксой в верхнем ряду зубов. Он бил мощными боковыми ударами в лапы так, что шатало его совсем юного поклонника, который держал их и смотрел на своего кумира восторженными глазами.
Потом он подошел к Косте, тронул его плечо перчаткой:
— Ну как, Котенок, скоро стукнемся?
— Стукнемся, — кивнул Костя, перематывая бинты на руке.
— Предупреждаю честно, — Адик скривился, как от зубной боли, — пощады не жди. Я буду работать на полную железку. Так что учти.
— Учту. Желаю успеха. — Косте было неприятно это бахвальство и запугивание. Но он решил не подавать виду.
— Кто это? — с любопытством спросил подошедший к нему Роман, вдоволь намахавшийся руками и довольный донельзя.
— Круглов, мой будущий противник. Провел уже больше сорока боев, в тридцати пяти выиграл.
— Ну, здоров мясник! — заметил Роман, прослеживая взглядом Круглова, и нельзя было понять, восхищение или презрение прозвучало в его голосе.
— Как тебе секция? — спросил Костя.
— Да ничего, занятно. Но все-таки, — он поморщился, — извини, это не совсем то, Слишком уж грубо… Кулаком прямо по физиономии. Бррр…
— Ну, не скажи. Бокс — спорт смелых. А физиономию, не будь дураком, сам не подставляй под чужие кулаки.
При расставании Костя предупредил, чтобы Роман не говорил в школе, что он будет участвовать в соревнованиях.
— А что тут тайного? — удивился Роман.
— Не выношу болельщиков… — Костя замялся. — Такое вот суеверие.
Но Роман уже не слушал его. Шел с высоко поднятой головой и думал о своем.
Вот уже третий день он терзался одним подозрением. На беду, оно все больше подтверждалось. Вчера он два часа как ни в чем не бывало прохаживался мимо Жениного дома. По телефону она сообщила, что куда-то уходит.
«С кем? С тем самым человеком?»
«Да, с тем самым. Что за тон? Не допрашивай меня, пожалуйста. Это тебя не касается».
Он не решился назначить ей встречу, но надеялся ненароком как бы случайно столкнуться с ней у ее дома. Ему просто не давало покоя желание увидеть ее, заглянуть в ее ясные очи и найти в них ответ на свои идиотские сомнения. Он сам себя мучил всяческими домыслами и до того распалился, что уже не мог найти себе места. Не усидев дома, он прибежал на ее улицу.
«Дурак, ах дурак!» — ругал он себя, вышагивая вдоль огромного каменного здания и прижимая перчаткой то одно, то другое ухо — мороз довольно зло покусывал их. А Роман франтил — вышел в тирольской шляпе с перышком.
Но как бы он ни бранил и себя и ее, у него недоставало воли не думать о ней и не совершать таких безрассудных поступков вроде этой беготни вдоль ее дома. Да тут еще, в довершение ко всему, ему стало мерещиться, что и прохожие догадываются о причине его метаний и тихонько посмеиваются над незадачливым кавалером.
«Ну, подожди, я тебе покажу, ты у меня попляшешь», — мстительно бормотал он, сжимая кулаки. И сам не вполне отчетливо представлял, к кому именно относятся его угрозы. То ли к Жене, то ли к ее поклоннику.
Пробежавшись еще несколько раз, он уже совсем готов был уйти, прогоняемый морозом, когда вдруг увидел Женю под руку с хорошо одетым мужчиной. Внутри у Романа так и екнуло. Вначале едва не побежал от них — до того растерялся. Потом взял себя в руки и размеренным шагом направился им навстречу, делая вид, что совершенно случайно оказался здесь и идет, ни о чем не подозревая, куда ему требуется.
Он попытался рассмотреть ее спутника и определить, каков он из себя. Но только и успел заметить, что тот среднего роста, худощав, с тонкими чертами лица, хорошо одет, уже пожилой, лет около сорока. Подробностей и выражения лица уловить не сумел, так как забылся, приближаясь к Жене, целиком переключив свое внимание на нее.
«А-а, Роман, — как-то мимоходом сказала она, нисколько не удивившись. — Привет!» — и в знак приветствия подняла кверху руку в голубой варежке.
«Привет», — повторил он за ней машинально. У него тоже автоматически дернулась кверху таким же жестом, как у нее, рука, но он опоздал — Женя уже прошла, и рука с полдороги болтнулась вниз.
Идти следом, высматривать их было бы верхом унижения. И Роман, кривясь и жмурясь от досады, пошел прочь, подальше от ее улицы. Он то ругал ее, то издевательски хвалил, а над собой смеялся язвительно и беспощадно.
В этот же вечер он решил принимать Женю такой, какая она есть. «Что ж, чем хуже — тем лучше. Значит, мы квиты, — рассуждал он. — Почему она должна быть лучше других, лучше меня? А коли так, все упрощается. И не надо решать неразрешимых задач. А я-то терзался: сказать ей о Фантазерке или нет? Костя не в счет. Еще слишком наивен. Остается этот лощеный донжуан. Этим они и берут, прохвосты, легкодумных и доверчивых девчонок, падких до всякого внешнего лоска и словесной мишуры».
В этот же вечер и созрела в нем окончательно мысль свести счеты с тем сухопарым джентльменом, что шел с ней. Для того и решил взять у Кости несколько уроков бокса.
Только одно останавливало его. Он был почти, но не до конца уверен в правильности своих догадок.
Почти, но не совсем. Но это «почти» оставляло достаточно места для сомнений. А если все бред, выдумка, чепуха? А если шедший с ней человек не тот, за кого он его принимает? Да, но ведь он видел собственными глазами, как запросто она шла с ним под руку, почти висела на ней, и сколько гордого, самоуверенного чувства светилось в ее лице. А как же теперь держаться с ней в школе? Пожалуй, лучше всего, как будто ничего не случилось.
На контрольной, общей с 10 «А», Костя раньше всех решил задачи. С уважением оглядел одноклассников, склонившихся над тетрадями. Сколько бы ни шумели и ни дурачились, а к своему делу относятся серьезно. И правильно. Без этого какое же собственное достоинство?
«А вот и Соколова закончила. Что это у нее такая кислая физиономия? Чем недовольна? А ну-ка расшевелю ее», — решил он. Достал листок. Сами собой написались строки:
У Кати грустные глаза,
У Кати нежная душа.
Цветы дождя просили,
А их, увы, скосили…
Катя развернула записку, пожала плечами, порвала. Костя обиделся. Вот сухарь сухаревич.