- Зоя Феликсовна?! - ахнули девочки.
Всякровь ударила Еве в лицо. Ева стоит и думает. Кулаки сжаты, в лице что-то дрожит. Девочки возле Евы тоже стоят и на Еву смотрят.
И вдруг Ева рванулась и кинулась бежать через две ступеньки вверх по лестнице.
Куда ты? - крикнула Нина.
Ева махнула рукой.
- К Зое Феликсовне! - И все трое помчались за ней.
На третьем этаже, посреди класса, стоит Зоя Феликсовна. А вокруг нее испуганной кучкой сбились приготовишки, слушают, как одну из них, крошечную, Зоя Феликсовна бранит. И вдруг дверь распахнулась. Рыжая, с вихром на лбу, влетела в класс, и за ней три девочки. Три остановились в дверях, а рыжая двинулась вперед, растолкала приготовишек и без всяких реверансов и приветствий подошла к Феликсовне чуть не вплотную.
- Отдайте письмо! - сказала Ева.
Зоя Феликсовна удивленно приподняла жидкие брови.
- Какое письмо?
- Вы взяли! Вы взяли мое письмо. Мама написала. Отдайте!
- Ева, - сказала Феликсовна, - нельзя ли повежливее? Письмо я взяла. Папа меня просил твои письма брать и передавать ему. Сначала папа посмотрит, что за письма, прочтет, а потом ты будешь читать. Вела бы себя хорошо, никто бы твоих писем не трогал!
- Не отдадите? - тихо спросила Ева.
- Не отдам.
- Ладно, - ответила Ева.
Круто повернулась, вышла из класса и снова кинулась бежать по коридору.
- Куда ты? - закричали Симониха и Нина.
- Ева, остановись! - кричит Талька Бой.
И все трое бегут за ней. Ева не слышит. Как ураган, несется она по коридору, вниз по лестнице и прямо влетает в желтую дверь кабинета начальницы. Дверь кабинета захлопнулась за Евой. Нина, Симониха и Талька Бой с разбегу, как вкопанные, остановились. В кабинет за желтой дверью входить никто не смеет.
Начальница вздрогнула от неожиданности, когда Ева влетела к ней. Ева подошла к ее письменному столу, открыла рот, чтобы сказать что-то, не произнесла ни звука. Слезы потоком полились из глаз. Ева стоит перед начальницей, дрожит и вытирает слезы кулаком.
- Что случилось? - спрашивает начальница строго.
- Пусть уж лучше Жужелица, но не Зоя Феликсовна! - вырвалось у Евы с отчаянием.
- Что за жужелица! Ничего не понимаю, Кюн, говорите толком, - ледяным голосом сказала начальница.
Ева решила, что необходимо сказать толком.
- Вот, - сказал Ева, задыхаясь от гнева, - я получила от мамы письмо. Письмо из ящика утащила Зоя Феликсовна. Они вместе с папой будут читать, а после мне отдадут. Никто не смеет читать писем от мамы. И папа не смеет. А Зоя Феликсовна не смеет и прикасаться. Кто она мне? Никто! И даже не моя классная наставница. И я ее ненавижу. Отнимите у нее мамино письмо!
Пенсне с черным шнурочком задрожало на носу начальницы.
- Кюн, - крикнула начальница грозно, - выйдите вон!
Ева вышла из кабинета.
Симониха, Нина и Талька Бой налетели на Еву в коридоре и все разом накинулись с вопросами.
- Выгнала, - прошептала Ева и побрела в пустой класс к своей парте.
Девочки, взволнованные, остались в коридоре. И вдруг Нина и Симониха прибежали к Еве с докладом:
- Начальница за Феликсовной послала швейцара. И Жужелицу тоже потребовали в кабинет.
Потом Талька Бой приоткрыла дверь в класс, просунула голову и шепчет:
- Идет! Феликсовна! Голову задрала, хвостом шуршит! Ящерица проклятая!
Талька подмигнула Нине и Симонихе, и все трое убежали в коридор следить.
Долго никто не шел. И вдруг опять бегут Нина и Симониха.
- Вышла Феликсовна! - шепчут наперебой. - Красная как рак! Голову вниз опустила и ни на кого не смотрит. И Жужелица вышла. Мы к ней подбежали. Сначала ничего не хотела нам говорить, но мы так пристали, так пристали, и она сказала: «Начальница у Феликсовны отняла письмо».
Ева вскочила.
- Где письмо? - воскликнула Ева.
- Никомуне дает. При себе держит. Но хоть от Феликсовны отняла. Может быть, даже и влетело Феликсовне!
Нина и Симониха ликуют.
Потом явилась Талька и принесла неожиданную весть: швейцар вызвал по телефону отца Евы Кюн. Талька подслушивала у телефонной будки.
Все девочки окружили Тальку, Еву, Нину и Симониху. Тут же Смагина подошла с Козловой.
- А швейцар ему и говорит, - рассказывает Талька, - «Начальница гимназии просит вас немедленно прийти в ее кабинет по важному делу».
Все ахнули.
- Ох, - простонала Нина Куликова, - что будет!
- То будет, что рыжую выпорет отец, - сказала громко Надя Смагина, усмехнулась и отошла, обнимая за плечи Козлову.
- Пусть что угодно, - сказала Ева, хмурясь, - лишь бы отдали письмо.
Урок рукоделия. Ни Жужелица, ни учительница рукоделия не могут справиться с классом. Все девочки в классе взбудоражены. Все шепчутся, подскакивают на партах, стараясь заглянуть в стекло двери, подкрадываются к дверям, чтобы поглядеть в щель, и без спроса выбегают к коридор.
- Пришел, - пролетело вдруг по классу, - в мундире!
- Все говорили рыжий, а он и не рыжий, - прошептал кто-то с разочарованием.
Очень долго папа сидел у начальницы. Перемена прошла, а он все не выходит. Начался последний урок. Еве кинули записку от Тальки Бой.
«Вышел. Ужасно красный, краснее Феликсовны. Ева, не горюй».
Только кончился урок, Жужелица подошла к Еве:
- Все домой пойдут, а ты в классе останешься. Так начальница приказала.
Все ушли. И в коридорах тихо. Ева затянула книги ремнем, швырнула на парту и села, подперев голову руками.
И вдруг шаги. В класс входит начальница, а за ней Жужелица. У начальницы в руках синий конверт. Начальница подошла к Еве. Ева привстала.
Начальница бросила на парту перед Евой синий конверт.
- Кюн, - сказала начальница, - можете взять ваше письмо. Не вскрывая, я могла убедиться, что это письмо действительно от матери.
Ева взглянула начальнице в лицо и с испугом опустила глаза.
У начальницы брови сведены, губы сжаты и от гнева дергается лицо.
- И больше вы не врывайтесь в мой кабинет с криками и слезами. Чтобы этого не было. Я вам объявляю: все ваши письма швейцар будет приносить ко мне. Я посмотрю, какие еще вы получаете письма. Отец мне жаловался на вас. Взгляните сюда, Ева Кюн.
Ева снова взглянула. В руке у начальницы еще что-то, просто листочки. Уж очень смятые листочки - их, должно быть, читали, читали без конца. Один как будто зелененький. Что-то знакомое. Ева вдруг побледнела от ужаса: письма Коли!
- Я знаю, кто вам писал, - говорит начальница. - Я ручаюсь, что сегодня же он искренне раскается в сделанной глупости и прекратит с вами знакомство. Стыдитесь, Ева Кюн. Вы с таких лет стараетесь завязывать романы, вместо того чтобы сидеть над книгой. Я бы сказала, что это наглость - швырять любовные записки в мои окна. Вас следовало бы исключить,- вы можете дурно повлиять на ваших подруг. Я вас не исключаю только по усиленной просьбе вашего отца. Но мы будем следить за вами, не спуская глаз.
Начальница повернулась и пошла. Высокая, прямая, с гордо откинутой головой.
Ева смотрит ей вслед. Ева уже не бледная. Кровью налились уши, щеки, лоб, вся голова пылает.
Еве кажется - сейчас она задохнется от тоски.
И вдруг вспомнила: вот он, мамин конвертик. Улыбнулась, схватила синий конвертик и прижала к лицу.
Вдруг кто-то вздохнул рядом. Жужелица! Сложила руки на брюшке, стоит и смотрит на Еву.
- Ну, - сказала Жужелица, - и я пойду. Ты читай, никто тебе мешать не будет.
Как-то особенно сказала и исчезла.
Ева села на парту, разорвала конверт и читает:
«Дорогая моя девочка!»
Ева дальше не может читать. Теплом и лаской повеяло от первых строк. Ева плачет, растроганная. Потом вытерла глаза, закусила кончик носового платка и читает дальше.
«Я получила твое письмо, оно меня очень взволновало. Я знаю, с папой очень тяжело жить. Давно бы ты была со мной, но папа отказывается давать мне сумму денег, которая нужна на твое воспитание. За помощью к бабушке я не могу обратиться. У бабушки совсем мало денег. Она больна и беспомощна, ей самой нужно, чтобы прожить свой век. Если бы мы с тобой были вместе, мы бы не смогли жить прилично, мы бы даже нуждались. Ева, родная девочка, ты, наверное, еще не знаешь, что ничего на свете нет страшнее нужды. Пока ты у папы, он поневоле должен давать тебе все необходимое. Подумай об этом, дорогая детка; будь умницей,и потерпи».
Ева разрыдалась над письмом от отчаяния.
Ева не видит - за дверью класса Жужелица приподнялась на цыпочки, смотрит на Еву сквозь стекло и с сокрушением покачивает головой.
Ева бредет по улице с распухшим от слез лицом. Она так занята мыслями о мамином письме, что совсем не замечает дороги. Ева не хочет думать ни про какие деньги. Нужда тоже не кажется ей страшной. Ведь нуждаются же Симониха, Нина и Талька Бой. И что же? И ничего. А веселые какие. Если бы кто-нибудь знал, как часто им завидует Ева.
Мама отказывается от Евы по причинам, по мнению мамы, очень важным. А Ева думает, что причины совсем не важные. Мама меньше любит Еву, чем Ева воображала. Вот и все. Ева останавливается на улице и плачет. «Довольно, довольно реветь», - приказывает себе Ева с яростью. И бредет дальше.
Пусть мама не любит Еву так сильно, как Ева думала, как Еве бы хотелось. Ева любит маму по-прежнему. По-прежнему. Мама много видела горя от папы, мама слабенькая, мама боится всего, нужды особенно. И вот, когда Ева вырастет, Ева станет сильной, Ева сама будет зарабатывать деньги. Самое это ужасное - брать от кого-нибудь деньги. Папа с ворчаньем давал деньги маме и Еве дает с ворчаньем. И за свои деньги требует покорности. Ужасно! Да, при первой же возможности Ева будет сама зарабатывать, сама, всю жизнь сама. И давать маме.
А пока что Ева будет терпеть. Когда мама узнает, что папа женится, может быть, она сжалится над Евой и согласится взять Еву к себе, несмотря ни на что. Но Ева к маме не поедет, чтобы не быть ей в тягость.
Даже если мачеха начнет ее бить смертным боем. Не поедет. Ни за что. Ни за что.
Ева на целый час опоздала к обеду. С папой встретилась в столовой в дверях. Папа, одетый, в шинели, в фуражке, спешил куда-то из дома.
Столкнулись. Папа с бешенством посмотрел на Еву.
- Гадина, - проговорил он сквозь стиснутые губы. - Благодари бога, что я занят, что нет у меня ни минуты свободной. Я бы тебя выпорол. Я бы проучил тебя, как устраивать отцу скандалы на весь город.
Толкнул Еву нарочно и исчез. И весь день Ева не видела его. А на другой день вечером папина свадьба.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Полы натерли, выбили ковры, начистили ручки от дверей. С трех часов дня на кухне начали готовить. Стучат ножами, рубят сечками, неистово сбивают крем. В столовой грохот посуды, звон рюмок. Во всю длину растягивают стол. Папа раздраженно кричит на Настю. Настя мечется, топчется, носится то вниз по лестнице в кухню, то из кухни наверх.
Ева в своей комнате сидит над учебником немецкого языка и, заткнув уши, громко читает:
- «Es war ein kalter Winter».
Прочла, и сразу все вылетело из головы. Заниматься прямо-таки невозможно, когда весь дом вверх дном.
Ева в большой тревоге. Ева хочет попросить папу, чтобы папа отпустил ее сегодня вечером к Нине Куликовой. Еве очень не хочется быть на свадьбе.
«Придут гости, - думает Ева, - и будут на меня смотреть».
Все гости знали Евину маму, все будут думать: как эта девочка чувствует себя? А Еве грустно. Ева боится, что она не выдержит и разревется за свадебным столом. Слезы так и закапают в тарелку. Но как к папе подойти с просьбой? Папа зол на Еву. Страшно к папе подойти, страшно вымолвить слово. Ева все откладывает. Прислушивается к раздраженному голосу папы и ждет. Может быть, он станет немного добрее.
- «Es war ein kalter Winter», - снова читает Ева. И вдруг шаги. Папа. Открыл дверь и просунул голову.
- Ты в церковь не поедешь. Ты дома будешь встречать гостей. Надень светлое платье.
Как ножом отрезал и скрылся.
Ева не успела ответить, не успела опомниться. Теперь уж ничего не поделаешь. Придется надеть светлое платье. У Евы одно-единственное светлое платье, на распялке висит в шкафу. Ева просила, чтобы сшили ей светло-зеленое, а сшили ярко-розовое. Совсем не идет рыжим ярко-розовый цвет. Зеленый цвет, бледно-зеленый, как фисташки. Ева ни разу не надевала розового платья. И ни за что не наденет. Ни за что не выйдет к гостям рыжей мартышкой в ярко-розовом платье, чтобы над ней потешались целый вечер. Ни за что не выйдет в розовом, ни за что, хоть режьте Еву на куски.
- «Es war ein kalter Winter», - прочла Ева с отчаянием.
Завтра Кориус вызовет. Весь параграф 137 нужно знать наизусть. А тут пристают и не дают заниматься.
Снова шаги, снова папа. Дверь распахнулась, и Ева видит через дверь - все комнаты освещены, и папа в дверях уже в блестящем мундире.
- Ты еще не готова? Ты все сидишь, как идиотка? Одевайся немедленно! - крикнул папа и с треском захлопнул дверь.
Белый колпак задрожал на Евиной лампе. Ева сидит и, не шевелясь, смотрит, как дрожит колпак.
Звонок в передней. Еще звонок. Ева сорвалась со стула и, как в клетке, заметалась по маленькой комнате. Хватила гребень - гребень упал, кинулась поднимать - опять упал. И не видать, куда упал несчастный гребень. Пригладила волосы руками. Рванула на себе черный передник, у пояса даже вырвала с мясом крючок, но передник так и остался висеть на лямках.
Остановилась посреди комнаты и расплакалась.
«Вот, - думает Ева с ужасом, - уже реву. И который раз без устали реву». Ева избить себя готова за слезы. И от страха, что вот-вот ворвутся гости и застанут ее неодетой, в слезах, расплакалась еще сильней.
Настя вошла к Еве и обомлела.
- Батюшки-светы, - зашептала Настя, - папочка требуют выйти, а она…
И притихла у двери.
Ева искоса взглянула на Настю. Что она там делает? А Настя стоит и тоже плачет от жалости к Еве.
- Настя, - позвала Ева тихонько, - пойди прикрой в гостиную дверь: я убегу.
- Куда ты? - испугалась Настя.
- Недалеко. К Нине Куликовой.
Настя вышла в столовую и прикрыла дверь в гостиную. Ева сорвала пальто и через столовую, по лестнице через кухонный чад - стрелой во двор и на улицу. Только на Соборной площади Ева остановилась и с облегчением вздохнула.
Темень на площади, только собор светится огнем. Сейчас папа поедет в собор венчаться.
«Как хорошо, - смеется Ева. - Убежать бы куда-нибудь далеко. По Каме на маленькой лодочке. Пусть волны кидают лодку, пусть ветер хлещет в лицо - только бы никогда не возвращаться домой».
Не зря улицу, где живет Нина, называют Зеленой: летом вся она зарастает травой, и зеленая гуща садов свисает через ветхие заборы. Почти никто не ездит по Зеленой улице. На дороге собаки носятся, распугивая кур, а в канавах хрюкают свиньи.
Осенним вечером такая темень на Зеленой улице, что того гляди сорвешься в канаву.
Нина Куликова снимает комнату в маленьком домике. Тусклые оконца едва светятся над самой землей. В комнате низкий потолок, стены оклеены обоями в букетах. У одной стены узенькая жесткая постель, у другой - расхлябанное кресло. Возле окна стол, и на нем керосиновая лампа.
Нина очень обрадовалась Еве.
- Ах, я никак тебя не ждала, - говорит Нина, - оставайся у меня ночевать. Я у тебя прежде много раз ночевала, а ты ни разу.
И сейчас же принялась стряпать на ужин пельмени. Нина проворная девочка: умеет стряпать, умеет стирать и мыть полы. Всему научила Нину мама-вотячка. Когда Ева гостила в Дебессах, ей очень понравилась Нинина мама. Совсем деревенская, в платочке, спокойная и ласковая. И папа - фельдшер - понравился. С виду он угрюмый, шея толстая, как у быка, но очень добрый. Если бы у Евы были такие мама и папа, Ева как сыр в масле каталась бы.
Нинина комната тоже нравится Еве. Удивительно в ней дышится легко. Ева села в кресло и точно в яму провалилась.
- Никуда я отсюда не пойду, - объявила Ева, - и буду до самого утра, пусть завтра хоть порют.
Два раза папа присылал за Евой хмурого дворника Степана. Ева не пошла домой. Вдали от папы Ева стала очень храброй.
Спать Нина и Ева легли вместе. До поздней ночи не могли уснуть. Все шушукались и смеялись. Но когда дождливое утро заглянуло в окно, когда Ева проснулась и вспомнила, что сегодня из гимназии придется вернуться домой, страх охватил Еву и уныние.