Учитель понизил голос, и Бумажкину стало совсем не по себе. Он замедлил шаг, и в этот момент ему показалось, будто мимо пронеслись какие-то бесплотные тени. Он отдавал отчет, что скорее всего это уже буйство его фантазии, и все же, все же… «Скорей бы уж до дяди Миши дойти, что ли», — подумал Петька, ощущая в горле противный комок. Он поднял голову, но звездочки, которая так приветливо подмигивала ему, не нашел.
— Мало того, — уже каким-то совсем замогильным голосом продолжал Геннадий Борисович, — на этот раз души стражников стали вести себя совсем агрессивно. Совсем недавно на одного паренька напали…
В этот момент внимание Бумажкина переключилось на странные звуки, доносящиеся со стороны дороги. Звяк-звяк… Звяк-звяк… А может это опять только чудилось? Как бы то ни было, ноги у Петьки стали совсем ватными, он покрылся холодным потом и боялся дышать. Казалось, что все, что их окружает, теперь приобрело тайный, зловещий смысл. Небо стало почти черным и в него буквально вонзались острые ветки сосен. То там, то сям возникал какой-то непонятный треск, будто вокруг шныряли невидимые злобные существа.
Геннадий Борисович между тем ускорил шаг, и расстояние между ним и Бумажкиным быстро увеличивалось. «Почему он так быстро идет? Почему не дожидается меня?» — пронеслось в голове у Петьки. В один из моментов у него вдруг возникло нелепое подозрение: а не случайно ли учитель так себя ведет? Не хочет ли он оставить Петьку одного на растерзание душам замученных стражников? Но зачем ему это нужно?
Вдруг со стороны дороги раздался громкий протяжный крик, напоминающий крик раненого животного. Петька остановился. Крик повторился, на этот раз громче и продолжительнее. Не помня себя, Бумажкин бросил в снег сумку, метнулся к Геннадию Борисовичу и вцепился в рукав его куртки. Тот стоял неподвижно, как изваяние.
— Выходит, — прошептал он, — все это на самом деле правда… Т-с-с… Слышишь?
Душераздирающий крик прекратился. Но теперь уже совсем рядом кто-то громко ударял друг о друга металлическими предметами, и стоны, стоны…
— Кандалы, — одними губами произнес он. — И стоны…
От страха Петька даже кивнуть не мог.
— По дороге идут… — продолжал учитель. — Хорошо, что мы через лес пошли…
Постепенно все стихло и в лесу вновь воцарилась тишина. Но путники не торопились идти дальше. Какое-то время они продолжали стоять, тесно прижавшись друг к другу. Петька вспомнил о своих мимолетных подозрениях, касающихся Геннадия Борисовича, и ему стало стыдно.
— И все же, нужно идти дальше, — сказал учитель.
Бумажкин подошел к сумке, брошенной в снег, но поднять ее так и не смог. Во всем теле чувствовалась небывалая слабость.
Геннадий Борисович молча взял Петькину ношу и медленно побрел дальше.
Глава 6. Благодатный на горизонте
Минут десять шли молча.
Тишину нарушил Ильин.
— Ладно, слушай дальше, — сказал он. — Поспеваешь за мной?
— Поспеваю, — отозвался Петька, на всякий случай, приготовившись слушать очередную порцию кошмаров. Теперь он понял: рассказы-ужастики и книжки из серий «Страшилки» или «Мурашки по коже», не стоящие никакого внимания, мелочи. К тому же выдуманные писателями. Но когда в нескольких шагах от тебя гремят кандалами призраки и издают душераздирающие вопли…
— Так вот, — продолжал Геннадий Борисович. — Примерно месяц тому назад, а может, чуть раньше, два наших горных инженера, Георгий и Григорий, решили сходить к Серебряной горе, чтобы развеять вздорные, как им казалось, слухи. Пошли они днем, и с концом.
— Как — с концом?
— Ну больше с тех пор их никто не видел.
— А их искали? — спросил Петька, к этому времени почти полностью переключившийся на новый рассказ учителя.
— Разумеется.
«Ну и делишки творятся в этих местах, — подумал Бумажкин. — Вот тебе и «островок российского благополучия». Да до такого, пожалуй, сама бы Агата Кристи не додумалась».
Воспоминание о книге, прилипшей ко дну сумки, вызвало у Петьки приступ тревоги. «А может это она притягивает в мою жизнь такие кошмары? — пронеслось в голове. — Впрочем, вряд ли. Все это началось еще до моего появления здесь. Хотя, конечно, неплохо бы на время расстаться с этой сумкой. По крайней мере, не таскать ее за собой, как это приходится делать вот уже третьи сутки».
Размышления Петьки прервали слова Геннадия Борисовича.
— Это еще не все. То, что ты сейчас узнаешь, имеет некоторое отношение к тебе.
«Ну, этого еще не хватало!» — подумал Петька.
— Дело в том, что вместе с Георгием и Григорием должен был пойти и твой родственник, Михаил Дмитриевич. Мало того, именно он и подговорил их пойти на старый рудник и проверить, что же все-таки там творится.
— И почему же он не пошел? — спросил Петька, чувствуя, что хотя и не знаком с дядей Мишей, все же ему не очень-то приятно было бы узнать о нем что-либо не очень хорошее.
— В самый последний момент его разбил радикулит.
«Да что же это за человек такой? — недоумевал про себя Бумажкин. — Пишет одно, а на деле совершенно другое. Рудник, мол, развивается, работает, да даже не один, а два, живем, как при коммунизме, зарплату платят исправно, преступности никакой. А на деле — люди уже несколько лет денег не видят, один рудник почти не работает, в другом — души замученных стражников беснуются. Горные инженеры, что восемьдесят лет назад, что сейчас, куда-то исчезают. И обо всем этом — ни слова. Скорей бы увидеть этого родственничка, что ли. Впрочем, не удивлюсь, если и фотография, которую он прислал, не его, а какого-нибудь соседа. Да и про ботанический сад, наверное, напридумывал. Итак ясно, что фигня все это!»
Теперь вокруг было тихо, спокойно, и Петька постепенно пришел в себя. Лес остался позади, и перед путниками раскинулась белая бескрайняя равнина.
— Ну вот, почти пришли, — облегченно вздохнул Геннадий Борисович. — Благодатный на горизонте. Сейчас только через поле перейдем.
— Где Благодатный, где? — спросил Петька и напряженно всмотрелся в даль. Он, конечно, не ожидал увидеть праздничную иллюминацию поселка, о которой так красочно писал дядя Миша, но по крайней мере должны же быть хотя бы единичные огоньки…
— Да вон, вон! — с воодушевлением воскликнул учитель и показал рукой совсем в другую сторону. — Хоть бы сегодня электричество не отключили, что ли, — уже без особого энтузиазма добавил он, — а то в последние два года в основном только при свечах и живем.
«Отпад!» — подумал Петька и изо всех сил напряг зрение. Наконец, с большим трудом он рассмотрел вдалеке большое темное пятно.
— Там?
— Ну конечно! — радостно закивал Геннадий Борисович. — А вот еще вглядись, видишь самое темное место? Это Америка. То, что посветлее — Индонезия. И совсем светлое — Индия.
Ничего такого не увидел Петька в темнеющем вдалеке пятне, но снова вспомнил услышанный в поезде разговор, и ему многое стало ясно.
— Это что, у вас районы так называются? — все же решил уточнить Бумажкин.
— Не официально, конечно. Просто жители поселка, не знаю почему, их так окрестили. Возможно, сказалась подспудная тяга к путешествиям, к знакомству с новыми странами.
Геннадий Борисович с нескрываемой гордостью, не отрываясь, смотрел на раскинувшийся вдали Благодатный.
«А что, дядя Миша прав, — подумал Петька, — по освещенности с этим поселком действительно ни один город в мире не сравнится. В том числе Нью-Йорк и Лос-Анджелес».
Глава 7. Дядя Миша
Буквально пятнадцать минут спустя путники уже бодро шагали по поселку Благодатный. Петька ощутил, что у него появилось второе дыхание и от усталости не осталось и следа.
На улице не горел ни один фонарь. И если бы не огромный месяц над головой, то, пожалуй, и в двух метрах ничего не было видно. Сквозь неплотно закрытые ставни просачивался желтоватый свет.
— Ну вот и пришли, — сказал Геннадий Борисович, останавливаясь у одной из калиток. Залаяла собака. — Сабля, свои! — прикрикнул учитель и изо всех сил закричал: — Дмитрич, а Дмитрич, открывайте! Я вам радость привез. — Скрипнула дверь. Из темного проема послышался бодрый, почти молодой голос:
— Геннадий Борисыч?
— Да, я!
— Прибыл?
— Ну да!
Над крыльцом зажглась тусклая лампочка, и Петька увидел, как с него стремительно сбегает высокий сухощавый мужчина в полушубке.
— Сабля, свои! — гаркнул он на не перестающую лаять собаку, выскочил на улицу и сгреб учителя в охапку. — Ну, какое место занял? — секунду спустя, отойдя в сторону, спросил он.
— Первое, Дмитрич, первое!
— Ну вот, а я что говорил! А ты ведь не верил!
Дядя Миша, словно ребенок, бегал вокруг Ильина, радовался, заглядывал ему в глаза, махал руками. Петька, незамеченный родственником, и, видимо, забытый лучшим учителем страны, сиротливо жался к забору. Ему было обидно и одиноко. И зачем только перся в такую даль?
— Я так и знал, Борисыч, что так будет! — продолжал восклицать дядя Миша. — Да что же мы на улице-то стоим, пошли чаевать!
— Какое чаевать, у меня уроки с утра, — ответил учитель. («Да что же он на самом деле обо мне забыл, что ли?» — с досадой подумал Петька). — Да и пришел-то я вовсе не для того, чтобы похвастаться первым местом. Я вам, Дмитрия, родственника привез.
— Какого еще родственника? — насторожился дядя Миша. — Никаких родственников у меня здесь нет!
— Нет, вы ошибаетесь, — сказал Ильин, в недоумении оглядываясь по сторонам. — Петя, где ты?
Петька отошел от забора и приблизился к дядьке.
— Постой, постой, — сказал тот, склонившись над Петькой, который оказался ему как раз по грудь, — а ну-ка… Петька, что ли? Бумажкин?
Петька даже глазом моргнуть не успел, как родственник, словно малого ребенка, поднял его вверх и, запрокинув голову, вглядывался в его лицо. Петьку уже лет десять так никто не держал, ему стало неловко и он задрыгал ногами. «Видел бы кто из одноклассников, — пронеслось в голове, — засмеяли бы».
— Ну точно как на фотографии! — воскликнул дядя Миша. — Один в один!
Бумажкин про себя то же самое отметил: дядя Миша как две капли воды был похож на присланные им снимки. Стало быть, свои фотографии отсылал, не соседа.
— На отца похож, — заключил дядька, опуская Бумажкина на землю. — Только вот росточком-то больно мал. Не в нашу ты, Бумажкиных, породу, не в нашу. — И безо всякого перехода спросил: — А где же твой чемодан?
Петька молчал. Ему казалось, что с тех пор, как дядя Миша признал в нем родственника, он, Петька, попал в бурлящий поток, в котором потерял всякую способность соображать. Геннадий Борисович молча протянул Петькину сумку. Дядя Миша легко, словно пустую авоську, закинул ее за спину и пошел к дому, увлекая за собой Бумажкина.
— Ну спасибо, Борисыч, вот это радость, так радость! И кто бы мог предположить? Я вот все думал: чего это мне последние три ночи степной орел снится? А это, оказывается, ко мне московский орел летел! Сабля, да свои же!
Они уже были у крыльца, когда Петька вспомнил, что на нем же чужие вещи.
— Геннадий Борисович! — теперь уже он закричал. — А ботинки, а куртка! Когда мне их вернуть?
— Встретимся завтра! — послышалось из-за калитки.
Петька хотел спросить, где и во сколько, но в это время дядя Миша открыл перед ним дверь и втолкнул его в темноту. Петька с разбегу налетел на какую-то бочку.
— Тьфу ты, забыл предупредить, тут же капуста квашенная, мы-то привычные, обходим…
«Кто это — мы?» — подумал было Петька, но в это время распахнулась вторая дверь и он оказался в большой просторной, чисто побеленной кухне. У окна стояли давка и стол, у стены громоздился большой неуклюжий стол.
— Раздевайся, Петьк, чувствуй себя как дома!
Бумажкин снял с себя куртку, шапку и, нагнувшись, начал развязывать шнурки на ботинках. И тут дядя Миша огорошил его словами:
— То, что ты приехал, Петьк, это хорошо. Это очень даже здорово. Но вот почему же ты телеграмму не дал? Я бы тебя в самой Чите встретил!
Глава 8. Как в дореволюционной России
— Как — не дал? — опешил Петька. — Папа же во вторник специально на телеграф ходил.
— А сегодня что? Понедельник? Странно… По крайней мере, — дядька начал загибать пальцы, — так, среда — раз, четверг — два, пятница — три… Ну по крайней мере к субботе-то телеграмма должна была дойти. Не письмо же!
«Это что ж за телеграмма, которая идет пять дней? — удивился про себя Бумажкин. — А письмо тогда — сколько?»
— Дядя Миша, но почему до вас так долго телеграммы идут? — спросил он, снимая ботинок. — Мы с папой считали, что уж к среде-то, самое позднее, вы должны были ее получить.
— Конечно, — согласился дядя Миша. — К среде бы и пришла, если б мы в райцентре жили. Так ведь от нас-то до туда двадцать три километра!
Тут Петька совсем растерялся. Ведь для телеграммы и двадцать три километра, и двести тридцать — не расстояние.
— Ах, да ты же ничего не знаешь! Дело в том, что почты-то у нас нет. Ее два года, как закрыли, — пояснил дядя Миша. — И всю корреспонденцию привозит муж нашей начальницы, Борька.
— У него что, свой транспорт? — поинтересовался Петька, принимаясь за второй шнурок.
— Какой там! Транспорта-то у нас ни у кого нету. Лыжи у него — транспорт. А летом пешком бегает. Что ему, молодой еще. И шестидесяти нет.
— Как — пешком? — изумился Петька, вспомнив, с каким трудом далась ему дорога через лес. — В такую даль?
— Да какая ж это даль? — засмеялся дядя Миша. — Я ж говорю, двадцать три километра всего. Пробежаться туда и обратно одно удовольствие. У нас тут есть деревни и за сорок, и за пятьдесят километров. И ничего себе, ходят. А что делать? Прижмет, так и побежишь…
«Ни фига себе, — подумал Петька, — третье тысячелетие на дворе, люди скоро другие планеты будут осваивать, клонирование изобрели, а тут — пешком из деревни в деревню ходят. Ну прямо как в дореволюционной России».
— А с Борькой я разберусь, — продолжал дядя Миша, — опять, поди, напился, вот и не сбегал в райцентр. Ну ладно, проходи, чай варить будем.
— А с чем вы его варите? — спросил Петька, усаживаясь на табурет.
— Как — с чем? — удивился дядька. — С водой… А в Москве с чем варят?
— У нас не варят, а кипятят…
Родственники недоуменно посмотрели друг на друга и замолчали.
— Да, дядя Миша, а где у вас тут санузел, — прервал паузу Петька, — руки помыть… С дороги ведь.
— Для рук вон, рукомойник в углу, видишь, а остальное, то бишь, нужник, в другом месте. Пойдем покажу.
Дядька подошел к двери. Поднялся и Петька.
— Э-э, нет, туда одеваться надо.
— На улице, что ли?
— Ну конечно. А где ж ему еще-то быть? Тут у всех нужники на улице, — ответил дядя Миша и так взглянул на Петьку, что тот понял: все его вопросы кажутся дядьке, мягко выражаясь, странными.
И все-таки он не удержался и еще спросил:
— Так вы что, его отапливаете?
На этот раз дядя Миша секунды три, не мигая, изучал Петькино лицо, словно пытаясь сообразить, о чем речь, потом почесал затылок и ответил:
— А че его отапливать-то? Там и так тепло… — И опять недоуменно покосился на Петьку.
В свою очередь тот бросил на дядьку непонимающий взгляд и начал натягивать ботинок.
— Постой, постой, — остановил его дядя Миша. — Здесь экипировка будет другая. А то хозяйство свое отморозишь. Эх, знал бы, что ты нарисуешься, у соседей бы чего-нибудь попросил. Ну ладно, подожди, я сейчас…
Он исчез в сенях и минут через пять вернулся, держа в руках какую-то одежду и серые валенки.
— Вот, смотри, — он вывалил все это кучей прямо перед Петькой. — Еле дотащил. Все топорщится… А вещички-то у меня, оказывается, ничего. — Дядька поднял с пола старую кроличью шапку и водрузил ее Петьке на голову. Шапка оказалась большой и упала Бумажкину на глаза. — Ничего. Лучше большая вещь, чем маленькая. Постой-постой, сколько ж этой шапке лет… Мне отец ее то ли в сороковом году, то ли в пятидесятом подарил… Ладно, теперь вот это примерь. — Дядя Миша протянул Петьке старую телогрейку. Тот невольно поморщился. — Надевай, надевай, нечего нос воротить…