— Переменим соху на плуг с трактором, дядя Василь.
— А я трактористкой буду! — сказала Мотя и грустно прибавила: — Только я трактора не видела.
— Увидишь, Мотя! Обязательно… Ого! — воскликнул Дымов, взглядывая на загремевшее небо.
Девочка рассмеялась:
— Старики говорят, в такие ночи коробейники из могилы встают.
— Какие коробейники?
— О, это, товарищ квартирант, дело интересное! — усмехнулся Потупчик.
Он любил поговорить, всегда был рад собеседнику и теперь, довольный, принялся подробно рассказывать историю убийства коробейников.
— Постой, — проговорил Дымов, внимательно выслушав Потупчика, — как звали этого человека?
— Кулуканов… Лучшую землю забрал себе, заешь его гнус! Такой кулачище!
— Хм… — Дымов казался очень заинтересованным. — А ведь в сельсовете этот человек кулаком не числится. Так и записано: середняк Кулуканов Арсений Игнатьевич. Подожди-ка, у меня, кажется, список населения есть. Ну-ка, пойдем к свету, дядя Василь.
Они снова ушли в избу. Мотя взглянула на Павла:
— Ты слышал, Паш?
— Сейчас хлынет, — уклончиво ответил он, глядя в небо. — Я побегу.
Мотя с минуту прислушивалась к шагам убегающего мальчика, потом вышла на середину двора, запрокинула голову. Ее ударила по щеке крупная холодная капля. Она протянула к черному небу руки:
— Дождик, дождик, припусти…
Глава V
НОЧНОЙ ГОСТЬ
Павел, запыхавшись, влетел в избу. Мать стояла у окна, вглядываясь в темень и кутаясь в шаль. Услышав стук двери, повернулась к сыну, облегченно вздохнула:
— Тебя что ж, хворостиной надо домой загонять?
— Маманька, мы там с приезжим заговорились.
— Заговорились! Вон дождь какой находит… Идем к деду.
— Зачем?
— Отец велел.
Павел помолчал.
— А где братья?
— Давно у деда. Идем скорей, а то отец придет, осерчает.
Павел стоял, не двигаясь, хмуро шевелил бровями. Брови у него крутые, черные, над правой — маленькая коричневая родинка.
— Ну, идем же, Паша.
Он вдруг сорвался с места, подошел к матери, зашептал горячо:
— Маманька… почему, как плохая погода, нам всегда к деду идти? Почему? Опять к нему хромой из лагеря придет?
Мать быстро наклонилась к сыну:
— Пашутка, сынок, не трогай ты отца, не путайся в его дела! Слышишь, сынок? Сердце у меня болит — прибьет он тебя!
Мальчик смотрел в бледное лицо матери, в ее встревоженные, усталые глаза и чувствовал, как у него начинает дрожать подбородок. Он легко высвободился из рук матери, надел длиннополую куртку, широкий отцовский картуз.
— Я к Яшке Юдову пойду. Сегодня из Тавды газеты пришли, читать будем.
— Ну, ступай… А я у деда буду.
Они вышли вместе. Павел дождался, когда мать исчезла в темноте, и, озираясь, присел под сараем.
Бесновался ветер. Дождь шумел вокруг мощно и ровно, заглушая гул недалекой тайги. По временам, когда вспыхивала молния, было видно, как под ветром гнутся острые верхушки деревьев. Павел поежился: с крыши за шиворот потекла холодная струйка.
Глаза привыкли к темноте, и теперь ему было хорошо видно крыльцо.
Сначала, покачиваясь и шлепая по лужам сапогами, отец прошел. «Пьян», — подумал Павел. Он ждал другого, и тот, другой, явился со стороны огорода так внезапно, что мальчик едва сдержал испуганный крик. Высокий незнакомец, прихрамывая, медленно прошел мимо притаившегося мальчика и исчез в избе.
Павел поднялся, ежась. Его знобило. Мысли в голове такие страшные, неясные — не поймешь, что делать… Да, что делать?
Он взбежал на крыльцо, прислушался, приоткрыл дверь, заглянул.
В комнате было пусто. В другой комнате мигал свет лампы от ворвавшегося ветра. Наверно, отец и хромой там.
Ветер вырвал дверь из рук, широко распахнул, стукнул о стену.
Теперь раздумывать нельзя больше ни секунды. Рядом с дверью — печь, на которой Павел спит с Федей… Можно скрыться на ней…
Он неслышно скользнул на печь, свернулся калачиком.
Ветер играл дверью.
Отец вышел, выглянул во двор, захлопнул дверь, вернулся к столу.
— Что там? — услышал Павел глухой голос незнакомца.
— Ветер…
— Ну и буря! — Незнакомец кашлянул. — Так как же, Трофим Сергеевич?
— Мало даете. — Отец длинно зевнул; было слышно, как он сел на затрещавшую кровать. — Ты пойми, мне это, может, жизни стоит, а вам денег жалко.
— Так мы ж не жалеем, Трофим Сергеевич.
— Жалеете! А меня за решетку — и никаких разговоров… Понял? — Отец щелкнул замком портфеля, зашелестел бумажками. — Вот они, удостоверения. Гляди, тут я пропуск сделал: сами фамилии впишете, какие хотите.
Молчание. Должно быть, незнакомец читал.
— Хорошие бумажки, Трофим Сергеевич.
Отец рассмеялся:
— С такими удостоверениями хоть в Москву езжай, в самый Кремль!
Незнакомец ответил не сразу, а когда заговорил, в его низком, глухом голосе послышалась такая ярость, что Павел вздрогнул:
— Это мы знаем, куда ехать надо.
Отец заворочался на кровати, спросил чуть удивленно:
— И много там вас… таких, как ты?
— Да нет… (Мальчику почудилось, что гость горько усмехнулся). Есть и такие, что непрочь по-советски жить. Только это не для тех, у кого огонь душу печет! Так как же, Трофим Сергеевич?
— Возьми вот этих пару.
— Только пару?
— Остальные после дам… Понял? Когда все деньги заплатите. Вот так, значит.
— Ну, добре… — Незнакомец зашелестел мокрым дождевиком. — Я слышал, к вам приехал из района кто-то?
— Приехал один. Да ты не бойся.
— Меня не запугаешь! Прощевайте, Трофим Сергеевич.
— До встречи…
Незнакомец ушел. Отец походил по избе, бормоча что-то, прикрутил лампу, снял сапоги. Скоро Павел услышал его храп.
Мальчик осторожно спустился с печки. Его больше не знобило. Было жарко, и лицо горело так, словно он лежал в крапиве. На цыпочках пробрался в соседнюю комнату. Отец лежал на кровати, свесив ногу. Рот у него приоткрыт. По отвислой губе ползает муха.
Павел искал портфель. Его смятый угол он увидел торчащим из-под подушки.
С бьющимся сердцем подошел к постели, задерживая дыхание, потянул портфель. Отец заворочался, забормотал, повернулся к стене.
Мальчик перевел дыхание: оно, казалось, распирало грудь. Трясущимися пальцами снова потянул портфель, и тот, освобожденный от тяжести отцовской головы, теперь легко выскользнул из-под подушки.
Не сводя глаз с отца, подошел к свету, открыл портфель, поспешно перелистал бумаги. Вот! Несколько продолговатых листков. Он вынул один.
Удостоверение
27 июля 1932 года.
Дано сие гражданину. . . . . в том, что он действительно является жителем села Герасимовки Тавдинского района Уральской области и по личному желанию уезжает с места жительства. По социальному положению бедняк. Подписью и приложением печати вышеуказанное удостоверяется.
Председатель сельсовета Т. С. МОРОЗОВ
Мальчик смотрел на бумажку широко открытыми глазами. Портфель вдруг выпал из рук, гулко шлепнулся о пол. Отец встрепенулся, приподнялся на локте, уставился на сына мутными, непонимающими глазами.
— Пашка?
Павел громко всхлипнул. Зажал в кулаке бумажку, рванулся к двери. Трофим увидел на полу портфель, вскочил, и ужас внезапно перекосил его смятое, серое лицо.
— Пашка! Пашка! Стой!
Но Павла уже не было.
Ударом ноги Трофим распахнул дверь, завопил в шумящую темноту:
— Паша-а!.. Сынок!.. Родимый!..
Босой, спрыгнул с крыльца, заметался под дождем, размахивая руками, и, теряя от ужаса голос, долго хрипел:
— Паша-а… сыно-ок…
Среди ночи Василий Потупчик проснулся от стука в дверь. С фонарем вышел в сени, спросил сердитым басом:
— Кого там черти носят?
— Пусти, дядя Вася…
— Пашка?
— Я…
Охотник загремел запорами и, осветив мальчика фонарем, качнул головой.
— Э, парень, да ты белый как смерть!
— Где… Дымов?
— Спит. Где же ему быть?
Потупчик ввел Павла в избу. Из соседней комнаты, наскоро натягивая рубашку, выглянул Дымов. Кутаясь в одеяло, пришла сонная Мотя. Испуганно прижалась к стене под широкими рогами лося (убил когда-то отец). Все молча, с изумлением смотрели на Павла. Дымов шагнул к мальчику:
— Что случилось, Паша?
Павел разжал кулак, протянул бумажку. Уполномоченный, нагнувшись к фонарю, быстро пробежал ее глазами.
— Ну, и что же?
Павел силится что-то сказать — не может. Дрожит родинка над правой бровью.
— Эти… эти бумажки… мой отец продает сосланным кулакам…
Дымов несколько секунд удивленно смотрит на мальчика, потом обнимает его, мокрого и дрожащего, целует. И Павел прижимается к большой груди этого человека, совсем мало знакомого, но такого родного и близкого, и вздрагивает от прорвавшихся наконец рыданий.
— Дяденька Дымов… дяденька Дымов… — шепчет он задыхаясь.
Дымов торопливо гладит его по голове, по мокрой спине и говорит глухо:
— Не надо, Паша… ну, не надо, мальчик, — и чувствует, как у самого глаза становятся влажными. — Ну, не надо, Паша! Ты… ты ведь настоящий пионер!
Глава VI
ЗАМОК НА КАЛИТКЕ
Был праздничный осенний день. На улице толпились девушки и парни. Павел, передав Якову дежурство по избе-читальне, побежал домой. Идя по улице, он чувствовал, что его провожают взглядами, перешептываются.
С тех пор как суд приговорил Трофима Морозова к десяти годам тюрьмы, Павел никогда не может пройти незамеченным. Правда, не ругают его в деревне за то, что раскрыл он преступление своего отца, и даже начали почетно называть «Пашкой-коммунистом», — все равно тяжело чувствовать на себе эти постоянные любопытные взгляды.
Приятели заметили, что Павел стал молчаливей, задумчивей, словно повзрослел сразу.
И в деревне перемены. Выбрали нового председателя, колхоз скоро будет. Пионеры много лозунгов о колхозе написали и расклеили на заборах. Эти лозунги составил Дымов. Жалко, что его райком партии вызвал в Тавду. Такой хороший человек, все его полюбили. Когда уезжал, Потупчик даже расцеловался с ним.
Павел добежал до своего двора и вдруг остановился, озадаченный. Калитка была заперта. Он потрогал пальцем большой медный замок, перелез через забор.
Дверь открыта, в избе чьи-то голоса. Мальчик встревоженно поднялся на крыльцо.
У двери Данила курил самокрутку. Презрительно скривил губы, взглянув на Павла. В углу сидела мать с сыновьями. А посреди избы дед Серега опирался обеими руками на палку. Он что-то сипло говорил. Было видно, как шевелились кончики его серых усов.
Павел переступил порог, сказал нерешительно:
— Здравствуй, дедуня.
Дед не ответил, даже не обернулся. Данила процедил:
— С коммунистами не разговариваем!
Павел, бледнея, шагнул к деду:
— Дедуня…
Но дед, казалось не замечал и не слышал внука. Он в упор смотрел на Татьяну из-под нависших белых бровей.
— Ну, отвечай, невестка.
Татьяна слабо покачала головой:
— Не знаю…
Дед Серега стукнул палкой.
— Что не знаешь? Я за старшего остался, мужа у тебя теперь нету. Слышишь? Как сказал, так и быть должно! Надо наши хозяйства объединить, а забор меж дворами уберем. Слышишь?
Мальчик понял, зачем пришел дед Серега, и горькое негодование охватило его. Вот, значит, какой дед! Хозяйство прибрать к своим рукам хочет! Ведь объединиться с дедом Серегой — значит в батраки к нему пойти. Вся деревня знает, какая он жила. И Данилкины мысли ясны: небось, думает, дед стар, помрет скоро, а он, Данила, хозяином станет. Он и раньше хвастался, что будет жить богаче Кулуканова.
Мальчик сурово взглянул на двоюродного брата, отошел в сторону.
— Маманька, не объединяйся… Скоро в деревне колхоз будет, в колхоз вступим, — проговорил он негромко.
Все молчали.
Дед Серега тяжело качнулся, кашлянул.
— Так как же, Татьяна?
Все смотрели на нее, ожидая решающего слова. И она сказала тихо, сделав головой чуть заметное движение в сторону Павла:
— Ему видней… Он теперь за хозяина остался…
— Н-ну… — выдохнул дед. — С голоду подохнете!
Он круто повернулся и, стуча палкой, вышел вон. Данила остановился у порога, сжал кулаки:
— Мы с тобой еще посчитаемся! Коммунист какой!
Татьяна привстала:
— Ну, ты! Проваливай!..
Данила выплюнул папиросу, бормоча что-то, сбежал с крыльца.
Павел проводил его взглядом, спросил:
— Кто на калитке замок повесил?
— Это дед запер, — сердито сказал Федя. — Приказал с сегодняшнего дня через его двор ходить. Говорит — одно хозяйство.
Павел вспыхнул:
— Новое дело! Пускай и не думает! Замок я все равно собью!
Он схватил на полке молоток, выскочил наружу.
Татьяна неподвижно сидела, прижимая к себе маленького Романа. Правильно ли она поступила? Может быть, нужно было соединиться с хозяйством деда? Может быть, не будет в деревне колхоза, о котором так хорошо рассказывали на сходках? Да и каким будет этот колхоз? Как жить? Разве по силам одной кормить и одевать детей! Пашка, правда, подрастает, помогает уже по хозяйству, но ведь все равно и он еще мальчонка. Ах, Пашка, Пашка!..
Внезапно она встрепенулась. В открытые двери из синих сумерек донесся пронзительный крик. Холодея и дрожа, вскочила, усадила на пол заплакавшего Романа, вылетела на крыльцо.
У забора Данила бил кулаком вырывающегося Павла.
— Стой! — закричала она. — Стой, проклятый!
Бросилась к сараю, непослушными, трясущимися руками схватила длинную жердь. Данила отпустил мальчика, влез на забор.
— Я еще не так твоего пионера… — Он не договорил и спрыгнул по ту сторону.
Жердь гулко стукнула по верхушке забора.
Глава VII
ТАИНСТВЕННОЕ ПИСЬМО
По-осеннему начали желтеть осины и березы. По утрам с недалекого болота на деревню наползал белый и густой, как вата, туман. Он медленно, почти незаметно плыл мимо окон и, даже когда уже пригревало солнце, долго ворочался на улице, расползаясь в согревшемся воздухе.
Однажды в такое утро в Герасимовку пришла неизвестная старуха. Высокая и худая, закутанная в старую шаль, она брела вдоль заборов, наполовину скрытая стелющимся по земле туманом. Собаки лениво лаяли ей вслед. Иногда старуха останавливалась у каких-нибудь ворот, стучала клюкой в доски и долго крестилась, если ей подавали кусок хлеба.
Никто не обратил бы внимания на появление в деревне незнакомой нищенки, если бы с ее приходом не начали твориться очень странные вещи.
На двенадцать часов дня в избе-читальне была назначена репетиция пионерского драмкружка. Под руководством Зои Александровны пионеры готовили к началу учебного года небольшую пьесу, которую сочинил сам Павел. Вначале на сцене появился с наклеенной бумажной бородой Яков. Кряхтя и сгибаясь, он садился перед зрителями и жалобно рассказывал о том, что его, старого батрака, совсем одолели кулаки. Когда он печально опускал на руки голову, к нему подходил с такой же бумажной бородой другой «батрак» — Василий Слюсарев, парнишка с тонким голоском. Он бодро хлопал Якова по плечу и говорил, что таким, как они, людям только один путь — в колхоз.
Но тут появлялись толстые «кулаки» (их роли исполняли самые младшие ребята, потому что старшие наотрез отказались играть кулаков). Придерживая руками подушки, спрятанные под рубашками, они наступали на «батраков» и пели песенку, придуманную Мотей Потупчик:
Вы батрачите на нас,
Мы в колхоз не пустим вас!
У «кулаков» были такие страшные, вымазанные сажей физиономии и пели они свою песню так свирепо, что девочки, сидевшие в конце зала, умолкали от страха, хотя хорошо знали, чем все закончится.
Под конец на сцене с красным флагом появлялись во главе с Павлом «рабочие», и «кулаки», завидев алое полотнище, в страхе убегали. А «батраки» обнимали «рабочих», и все хором пели: