Глава III
СХВАТКА В ЛЕСУ
Ночью прошел дождь. Но к утру небо очистилось от туч, и солнце засияло над тайгой. Повторенное бесчисленное количество раз, оно сверкало в каждой травинке, в каждом листе.
Дул теплый южный ветер. Деревья мягко шелестели, осыпая крупные капли.
По лесу шла девочка в сереньком платье. Растрепавшиеся светлые косички ее были влажны от этих капель. Шагая по высокой траве, она подтягивала подол платья, и мокрая трава приятно холодила ее загорелые коленки.
На небольшой полянке девочка присела на ствол когда-то поваленного бурей дерева. Вокруг под ветром шелестела трава, и со всех сторон на нее наплывал веселый гул омытого дождем леса. Пахло цветами и сыростью.
Мурлыкая какую-то песенку и улыбаясь, девочка смотрела вокруг. Рядом с ней на длинный зеленый стебелек опустился большой бархатный шмель, и стебелек равномерно закачался под его тяжестью. Словно балансируя, шмель смешно перебирал мохнатыми ножками, подрагивал стеклянными крылышками. Девочка засмеялась и протянула к нему руку. Испуганный этим движением, шмель взметнулся кверху и, кругами набирая высоту, исчез между деревьями.
Потеряв из виду шмеля, девочка вздохнула, потянулась и, подложив под голову руку, легла на стволе. Лесной гул убаюкивал ее, и она закрыла глаза.
— Вот так ее в разведку посылать! — услышала она вдруг чей-то недовольный голос.
Девочка торопливо вскочила, одергивая платье. Перед ней стоял Павел с группой ребят.
— А что… я ничего… — смущенно заговорила она.
— Ну да, ничего! — усмехнулся Павел, весело поглядывая на товарищей. — Ничего, только по всему лесу храп раздается.
Девочка обиженно заговорила:
— А я и не спала совсем. На самую чуточку только глаза закрыла…
— Ладно уж, — примирительно сказал Яков. — Давайте, это самое, на этот раз простим ее. Уж больно она хорошо научилась дорожные знаки ставить. Ведь от самой деревни по ее дорожным знакам шли и не сбились.
— Так и быть, простим, — продолжая улыбаться, согласился Павел. — Ты, Мотя, так и знай: за дорожные знаки прощаем тебе нарушение дисциплины!
Он отошел в сторонку, оглядел собравшихся и скомандовал:
— Отряд! На линейку становись!
Пионеры выстроились на полянке. Когда провели перекличку, оказалось, что на сборе присутствует десять человек. Недоставало одной пионерки — Клавы Ступак.
— Ну, ясно! Девчонки, это самое, всегда подводят! — заворчал Яков.
Мотя погрозила ему пальцем:
— Ну-ну, ты потише насчет девчонок!
— Отставить разговоры! — строго прикрикнул Павел.
Он помолчал, командирским взглядом окидывая строй, и торжественно произнес:
— Очередной сбор герасимовского отряда юных пионеров объявляю открытым! К борьбе за рабочее дело будьте готовы!
И собравшиеся не очень дружно, но зато горячо и громко ответили:
— Всегда готовы!
— Знаменосец, поднять флаг!
Яков торопливо вынул из-за пазухи красный флажок. Зажимая коленками выструганный из березки шест, он укрепил флажок на его вершине. Затем Яков вышел из строя и воткнул шест в мягкую после дождя землю. Маленький красный флажок затрепетал на ветру.
— Вольно! — скомандовал Павел. — Садитесь, ребята, где посуше.
Он вынул из-за пояса книгу, аккуратно завернутую в газету. Это была «Мать» Горького. В конце учебного года ее подарила Павлу Зоя Александровна. Вначале пионеры собирались прочитать книгу по очереди. Но потом решили, что это лучше делать всем сразу — на сборах. Так никому не обидно, а книга такая интересная!
— На, читай, Мотя, твоя очередь.
Мотя открывает книгу. Ее голос звучит тихо и ровно.
И вот нет больше тайги. Все словно перенеслись в другой мир. У Павла горячо стучит сердце. Человека, о котором пишет Горький, тоже звали Павлом. Какой это замечательный человек! Как отважно он боролся за свободу, за счастье народа!
Мотя читает:
— «Заревел гудок, поглотив своим черным звуком людской говор. Толпа дрогнула, сидевшие встали, на минуту все замерло, насторожилось, и много лиц побледнело.
— Товарищи! — раздался голос Павла, звучный и крепкий.
Сухой и горячий туман ожег глаза матери, и она одним движением вдруг окрепшего тела встала сзади сына. Все обернулись к Павлу, окружая его, точно крупинки железа кусок магнита.
Мать смотрела в лицо ему и видела только глаза, гордые и смелые, жгучие…
— Товарищи! Мы решили открыта заявить, кто мы, мы поднимаем сегодня наше знамя, знамя разума, правды, свободы!
Древко, белое и длинное, мелькнуло в воздухе, наклонилось, разрезало толпу, скрылось в ней, и через минуту над поднятыми кверху лицами людей взметнулось красной птицей широкое полотно знамени рабочего народа».
Голос Моти начинает дрожать от волнения. Она делает глубокий вздох и поворачивает лицо к пионерскому флажку, который, словно язычок пламени, колышется среди зелени. И вместе с Мотей поворачивают лица к своему флажку все пионеры.
— Знамя разума, правды, свободы… — тихо повторяет Мотя.
Внезапно Яков вскакивает с места. У него тревожное лицо.
— Слышите? — шепчет он.
В лесу кто-то кричит.
Да, теперь все слышат: где-то близко кричит Клава Ступак.
Пионеры растерянно переглядываются, встают. На полянку выбегает всхлипывающая Клава. Она так бледна, что густые веснушки на ее лице видны еще отчетливее, чем обычно.
— Ребята, — прерывающимся голосом говорит она, — за мной саковцы гонятся!.. Камнем ударили.
«Саковцами» в Герасимовке прозвали группу ребятишек по имени их главаря Петьки Сакова. Много неприятностей наделали саковцы отряду. Вначале, после того как в школе был организован пионерский отряд, они всячески пытались срывать сборы. Били в классе окна, если там собирались пионеры, швыряли в них дохлых мышей. Потом, когда в школе кончились занятия и пионеры, скрываясь от саковцев, начали собираться в лесу, Петька и его сверстники стали подстерегать пионеров поодиночке.
Павел, бледнея, подошел к Клаве Ступак.
— Где они? — глухо спросил он.
И в ту же секунду откуда-то в него полетел камень. Павел стремительно согнулся, и камень лишь слегка задел его.
— Трус! — яростно крикнул Павел. — Камнями кидаешься, а один на один выйти боишься!
Это был вызов. И тогда кусты раздвинулись, и на полянке появился Петька Саков. Это был рыжий вихрастый мальчишка. Засунув руки в карманы, он презрительно глядел на пионеров. Один за другим на полянку выходили саковцы.
— Ну, кто трус? — спросил Петька и, оттопырив нижнюю губу, сплюнул через плечо.
Павел шагнул к нему навстречу. Он тяжело дышал.
— Смотри, Петька, доиграешься!
— А ты не пугай! Я сам пугать могу.
— Мы вас не трогаем, и вы нас не трогайте.
— Ишь ты какой!
— Какой?
— Больно важный. Тоже мне — коммунист!
— А ты подкулачник!
— Вот мы ваш флаг на тряпки пустим!
— А ну, попробуй!
— И попробую!
Подбадриваемый приятелями, Петька Саков вразвалку подошел к отрядному флажку. Павел шагал с ним рядом, плечо к плечу.
— А ну, попробуй! — повторил он сквозь зубы.
Саков, не отвечая, медленно вынул из кармана руку и вдруг рывком протянул ее к флажку. Через секунду Павел и Саков катались по мокрой траве. На помощь Петьке торопились приятели.
И еще через несколько секунд на всей полянке закипела схватка. Сбившись в стороне, громко визжали девочки.
Силы были на стороне саковцев. Мотя с тревогой видела, как один из них совсем близко подобрался к флажку, собираясь сдернуть его с места. У Моти захолонуло в груди.
— Ах ты ж гад! — вдруг пронзительно закричала она и, чувствуя, что ей становится все нипочем, что она больше никого на свете не боится, бросилась на врага.
Одной рукой она вцепилась ему в волосы, а другой начала яростно его царапать. Пораженный такой отчаянной храбростью, противник завопил, рванулся и позорно побежал с поля боя. Мотя бежала за ним, неумело тыча в его спину кулаками.
— Ах ты ж гад! Да я тебе за наш флаг глаза выцарапаю!..
Трусость заразительна. За одним побежали другие. Петька Саков убежал последним, выплевывая траву и размазывая по лицу кровь.
Но победа не радовала пионеров. Сбор был сорван. Они молча собрались вокруг Павла. Тяжело дыша, он осторожно трогал пальцами вздувшийся под глазом синяк.
Молча пошли в деревню. И лишь когда между стволами уже стали видны избы, Павел посмотрел на Мотю и вдруг широко улыбнулся:
— Ишь ты какая! Даром что девчонка!
Глава IV
ТРЕВОЖНЫЙ ВЕЧЕР
Василий Потупчик вышел на крыльцо. Щуря глаз, взглянул на небо.
На крыльце сидела Мотя. Рядом с ней — на корточках Павел и Яков. Все трое что-то горячо обсуждали. Увидев Потупчика, они замолчали.
— Папанька, ты чего смотришь? — спросила Мотя.
— Снова дождь собирается. — Он почесал рыжую бороду. — Хотел на ночь к озеру идти — не придется.
— Дождь? — Яков привстал, оглядывая горизонт. — А зорька чистая, дядя Вася.
— Посмотришь. У меня нюх охотничий. А вы чего тут заговорничаете?
— Да так, про разные дела.
— Дела! Смотри, какие люди деловитые! — Он басисто рассмеялся. — Дочка, а ты бы отцу поесть собрала.
— Папанька, там в печке.
— А тебе лень?
Мотя просяще протянула:
— Пап-анька…
— Ну ладно, сиди уж! — Он махнул рукой, ушел в избу.
Ребята продолжали разговаривать вполголоса, нетерпеливо перебивая друг друга. Смеркалось. Меж избами над темной линией леса медленно бледнела заря. В этот вечерний час в деревне было пустынно и тихо, где-то далеко звенела гармошка.
Звякнула калитка. Босоногая Мотя прыгнула с крыльца навстречу вошедшему человеку.
— Товарищ Дымов!
— А-а, Мотя! — Человек улыбнулся, блеснув крепкими зубами.
Он был молод, плечист, в белой рубашке с расстегнутым воротом, в скрипучих сапогах.
Из двери высунулся Потупчик, приветливо забасил:
— Вот хорошо, и квартирант пришел! Как раз к ужину.
Павел выступил вперед, сказал смущенно:
— Товарищ Дымов, мы к вам по одному делу…
— По какому, Федя?
Мотя рассмеялась:
— Это не Федя — Федя маленький. Брат его…
— Ах, какой я забывчивый! — Дымов смешно замахал руками. — Извини меня, пожалуйста! Ну, Паша, я слушаю.
Он сел на порожек, забарабанил по холщовому портфелю пальцами, с интересом посматривая на ребят. Они стояли перед ним, переглядываясь.
— Мы про избу-читальню, — начал Павел. — Она все равно сейчас заколочена. Как учительница на каникулы уехала, так ее и заколотили. Так мы хотели там пионерский клуб устроить.
— Клуб?
Дымов задумался. Два дня назад он приехал в Герасимовку из районного центра проверить, как сельсовет готовится к хлебозаготовкам. Уполномоченный не собирался задерживаться здесь: в райкоме партии считали, что Трофим Морозов хороший председатель и сумеет сам объяснить населению, как важно продать государству хлебные излишки. Но оказалось, что дела в Герасимовке неважные. Обрадовались приезду нового человека, кажется, больше всего ребятишки. Славный народ!
— Так ты, Паша, говоришь — клуб? — Дымов снимает кепку, задумчиво проводит рукой по волосам. — Хорошее дело… Только нужно прежде всего открыть избу-читальню. Сколько у вас пионеров?
— Одиннадцать, — поспешно отвечает Яков. — А вот он, Пашка, у нас, это самое, вожак. У нас учительница Зоя Александровна за вожатую была, она комсомолка. А теперь она только к осени вернется. Она на каникулы отдыхать уехала.
— Ну вот, — улыбается Дымов, — вас только одиннадцать, а в деревне сколько народу! Как же всех оставлять без избы-читальни? Выбирайте на пионерском сборе толкового пионера, и пусть он открывает избу-читальню.
— Вот ее, — Павел кивнул на Мотю.
Девочка радостно краснеет.
— Мотю? Хорошо! Значит, будешь ты, Мотя, временно исполняющей обязанности заведующего избой-читальней. А? — весело прищуривается Дымов.
— Ну, дочка, — гремит с порога бас Потупчика, — теперь ты со мной знаться перестанешь!
Дымов притягивает к себе Павла:
— А вы помогайте ей. Ладно? Дежурить по очереди — раз. Выпишем газеты, журналы, книжки — два. В книжках, ребята, про колхозы написано! Ну, а в той же избе и вам, пионерам, можно собираться…
— Товарищ партейный, — спохватывается охотник, — а ужин-то остывает! Брысь, ребята! Заговорили совсем человека!
— Иду, иду, дядя Василь, — поднимается Дымов. — Так ты, Паша, скажи об этом отцу. Пусть председатель сельсовета поможет вам открыть избу-читальню.
Павел молчит.
— Ну, что ж, скажешь?
— А вы… товарищ Дымов… сами ему скажите…
— Почему так?
Павел снова молчит. Охотник говорит негромко:
— Он с отцом не в ладах.
— Не в ладах?
— Да, ему от отца доставалось… Мне тут по соседству видно… Так, что ли, Пашка? Я помню, он тебя крепко отхлестал, когда ты в пионеры записался.
Дымов быстро оборачивается к Павлу и внимательно смотрит в большие черные глаза смущенного мальчика.
— Так он тебя бил, Паша? — тихо спрашивает Дымов.
Павел наклоняет голову, невнятно бормочет:
— Ничего не бил… дядь Вася… и чего ты… — Он не может найти слов, кусает губу и внезапно оживляется: — Товарищ Дымов, а вы вчера говорили, что дадите нам лозунги, чтобы мы написали. Помните, про хлебозаготовки и про колхозы?
Уполномоченный серьезно смотрит на Павла, соображает что-то.
— Дам, Паша… Вот поужинаю и напишу. Подожди минутку.
Ребята провожают глазами Дымова и Потупчика, усаживаются на крыльце. Уже совсем стемнело, в избах засветились оконца. Тихо в деревне. В темноте набежал ветер, пошевелил волосы и снова стих.
— А дождь, это самое, и впрямь собирается, — вздыхает Яков и вдруг настороженно прислушивается к чему-то.
С улицы доносится сердитый женский крик:
— Яшка! Яшка!
Яков вскакивает:
— Ой, ребята, пропал! Мать зовет. Иду-у, маманька! — Он перемахивает через забор и исчезает в темноте.
Павел и Мотя сидят молча. Она долго смотрит на его неясный профиль и шепчет:
— Паш…
Он не слышит и сидит по-прежнему недвижно, облокотившись на колено и положив подбородок на ладонь.
— Паш…
— А?
— Ты про что думаешь?
— Да так… — неопределенно повел он плечом.
— А я тоже люблю думать… Про все, про все! Знаешь, когда хорошо думается? Когда спать ложишься… Правда? А тебе сны снятся?
— Снятся.
— Мне раз приснилось, что в Герасимовке дома стеклянные и электричество.
Павел с интересом взглянул на нее, убежденно сказал:
— Электричество на самом деле будет. Помнишь, Зоя Александровна говорила, что в каждой деревне электричество проведут. Вот только колхоз сначала надо.
— Только домов стеклянных не будет — побьются… — Мотя глубоко вздохнула. — Паш, а один раз ты мне приснился…
— Я?!
— Ага. А я тебе никогда не снилась?
— Не… — помолчав, ответил он.
Вдали шумела тайга, все ближе и грозней. Ветер нахлынул на деревню сильный и скользкий, он дышал сыростью далеких болот, запахами лесной плесени и хвои. Острая молния взлетела над крышами и погасла, словно опущенная в воду.
На огороде залаял пес.
— На кого это Кусака? — Мотя вскочила, придерживая на коленях трепещущее платье. Она исчезла за избой, но Павел слышал ее тоненький, уносимый ветром голосок:
— Кусака, Кусака! На, на! Кому говорю! Кусака!
В избе загромыхало. Тяжело дыша, девочка прибежала к крыльцу.
— Кто бы это был, Паш? По огородам пошел, быстро так…
Павел приподнялся.
— Куда?
— Да разве ж разберешь в темноте? Вроде к вашему огороду. Да ты сиди…
— Бежать пора, — он встревоженно вглядывался в темноту, — а то мать заругает.
На крыльцо вышли Потупчик и Дымов.
— Вот я и думаю, товарищ Дымов, — громко говорил охотник, — ежели у нас, как ты рассказываешь, колхоз будет да пни выкорчует, так великое это дело! А то у нас так: выедет мужик пахать, обопрется на соху, глядь — пень! Перенесет соху — снова пень! Покуда пройдет полоску, рубаха к спине прилипнет и лошадь мокрые бока раздувает. Да гнус еще жалит!