У Юльки от радости даже в горле перехватило. Он только кивнул головой. И умчался в школу.
Глава VI. КАК УМИРАЮТ СЛОНЫ
вант оказался не просто красавцем. Когда Юла познакомился с ним хорошенько, он твердо понял: другой такой собаки нет. Ну, может, где-нибудь на земном шаре и есть, но в Ленинграде, на ближайших улицах, не было ни одного пса, который мог соперничать с Квантом.
Дог был такой здоровяк и с такой широкой мощной грудью, — казалось, на нем можно запросто кататься верхом. Как на лошади.
— А зимой, — пообещал. Григорий Денисович, — смастерим из ремней упряжь, — садись в сани и кати. Повезет, как «Москвич».
— А главное, Квант был умница. Он все понимал. Все-все. Лишь не мог ответить. Впрочем, и ответить мог. Только не словами. В его больших выпуклых глазах было столько ума, столько доброты и спокойного сознания своей силы.
Утром, до работы, с догом гулял сам Григорий Денисович. А днем и вечером — Юла. Придя из школы, он быстро, разогревал обед, быстро съедал его и шел в соседнюю квартиру. Звонить не требовалось: Григорий Денисович дал ему ключи и от квартиры, и от комнаты.
Едва Юла открывал на лестнице входную дверь, он уже слышал, как в комнате громко, радостно лает Квант.
Он ждал Юлу, звал его! А как только Юла входил в комнату, Квант в восторге бросался ему на грудь.
А потом они неторопливо шли по улицам, и Юла видел, с какой завистью глядят на него все встречные мальчишки. Да чего там мальчишки! Редко кто из взрослых мог равнодушно пройти мимо Кванта.
Однажды идет вот так Юлька по улице, а впереди Квант вышагивает — медлительно, величаво, ну, не собака, а царь зверей.
А навстречу — Женя.
— Ох! — кричит. — Какая прелесть!
И прямо с ходу бросается ласкать Кванта. Гладит его морду, за ухом чешет, чуть не целует.
— Осторожно! — говорит Юла.
А сам удивляется: обычно прохожие поглядывают на Кванта с опаской — здоров уж больно! А тут — девчонка, и — на тебе! — прямо чуть не в пасть незнакомому псу лезет.
— Ох! Чудный какой!.- не отстает Женя. — А я и не знала, что у тебя есть собака. Это дог? Да? Дог?
— Дог, — отвечает Юла. — Но не мой.
И объясняет, чья это личная собственность.
— И ты каждый вечер его выгуливаешь? Ой, как чудесно! — воскликнула Женя. — Можно, и я с тобой? Я не помешаю. Можно?
Юлька пожал плечами. Вообще-то ему очень даже приятна была эта просьба. Но не показывать же, как он рад?!
Уже на следующий вечер они вместе гуляли с Квантом. И оказалось, вдвоем куда лучше.
Юла то идело украдкой поглядывал на Женю. Лицо у нее было странное. То есть вообще-то не странное, но оно как-то очень быстро менялось. Нахмурится Женя — одно лицо, улыбнется — совсем другая девчонка, задумается — и опять вовсе непохожая.
Сразу выяснилось, что Женя очень любит животных. И знает про них много такого, чего Юлька и слыхом не слыхивал.
— Вот я недавно про слонов читала, — сказал Женя. — Какие это благородные, умные и отчасти непонятные существа. Ученых долгие годы интересовало: почему так трудно, почти невозможно найти скелет слона? Ведь слоны умирают. А куда же деваются их кости?
И обнаружилась потом удивительная вещь. Оказывается, слон, когда чует приближение смерти, идет к реке или к болоту и топится. Сам! Понимаешь? Нет, ты только представь себе: этот громадина, эта туша, оказывается, так тонко все чувствует. Он не желает медленно умирать на глазах у своих друзей и родных. Мучить их, заставлять их страдать. Он уходит от стада. И бросается в реку. Красиво, да? Поэтично!
Юлька кивнул. Да, это было удивительно. И так красиво — даже не верилось.
— А вот люди так не могут, — задумчиво продолжала Женя. — А я бы хотела… Когда наступит старость, и чувствуешь, что одряхлел, и одолели тебя всякие болезни, и никому от тебя никакого прока, а только мученья, — уйти… И все… Верно?
Юлька снова кивнул. Вообще-то да. Только трудно это, наверно. Уйти… Каждому старику, конечно, кажется, что у него еще есть силы. И он еще приносит пользу людям. Это со стороны легко рассуждать.
Так он и сказал Жене.
Она задумалась. И Юлька увидел: лицо ее сразу изменилось. Лоб словно увеличился; это потому, что Женя насупила брови. Верхняя губа чуточку поднялась. И даже цвет глаз словно бы стал другой: серые, они вдруг потемнели.
— Да, пожалуй, — сказала Женя. — Вот моя бабушка. Старая и вообще…
Она не пояснила, что «вообще», но Юла кивнул…
— А вот, если б она ушла, — продолжала Женя, — и бросилась в реку… Я бы, наверно, с ума сошла. Да… А у слонов это все-таки красиво. Да?
И Юлька снова кивнул.
Они шли и шли за Квантом, и Женя все говорила и говорила. Обычно Юлька не любил, когда много болтают. Но слушать Женю было интересно. И приятно.
— А еще есть такие рыбы, — сказала она. — Дышат хвостом. Не веришь? Ну правда-правда. Они называются — ильные прыгуны. В иле живут. И дышат хвостом.
— Юлька покачал головой. Да, много удивительного на свете.
И Женя словно подслушала его мысли.
— Много удивительного, — сказала она. — И много обидного. Один ученый подсчитал, что человек за свою жизнь, если полагать, что в среднем живут семьдесят лет, — так вот, за свою жизнь человек проводит двадцать три года во сне. Ну, разве не обидно?! Двадцать три года дрыхнуть. Это же с ума сойти!
Юла засмеялся. Действительно, многовато!
— А шесть лет человек тратит на еду. Подумать только: шесть лет жует. Обжора какой! А говорят — царь природы!
Она так не в шутку сердилась, Юльке было даже забавно наблюдать.
— Я решила: когда вырасту, буду спать поменьше. Сейчас мама не велит. Но если столько спать, ничего стоящего не успеешь сделать. Верно? Вон Эдисон, я читала, всего четыре часа спал. И ничего. Еще как изобретал! И есть тоже надо быстро! Чего тянуть-то? Шесть лет — это ж кошмар!
Так они и гуляли с Квантом. Прошли к Малому проспекту, потом по набережной — к Тучкову мосту, потом, избегая шумных улиц, повернули домой.
Ветер с шорохом гонял по панелям багряные и желтые листья. Такие же листья, уложенные в невысокие стожки, пылали длинной шеренгой вдоль всего бульвара. И от этих разбросанных повсюду листьев чинные ленинградские улицы выглядели не такими строгими, чуточку даже деревенскими.
И пахли тихие улицы сейчас тоже не по-ленинградски: не выхлопными газами, не бензином, не перегретыми автомобильными шинами, а влажной корой оголенных деревьев, стылой водой и прелыми листьями.
Все было хорошо. И только одно портило настроение Юльке: он был ниже Жени. Он старался даже не идти с ней рядом, чтоб это не так бросалось в глаза. И все-таки ему казалось, все прохожие думают: «Вот мальчишка, а дохляк. Девчонка выше его и сильнее».
«А что? Женька, наверно, и впрямь сильнее меня», — подумал Юла. И сразу на душе стало кисло.
— Да, много в жизни обидного, — хмуро подтвердил он.
А тут ветер задул сильней. И Женя, как нарочно, заботливо так говорит:
— Тебе не холодно, Юлий? Застегни куртку-то.
Будто он дошколенок. А она — мамаша.
— Нет, не холодно, — буркнул Юла. — И вообще… Запомни, пожалуйста: не терплю, когда обо мне пекутся.
Глава VII. ВОЛШЕБНЫЙ СОВЕТ
о утрам вставал теперь Юла ни свет ни заря. Мать сперва недоумевала. Что такое? Сама она поднималась в шесть. Поест, приготовит сыну завтрак и убегает на свой «Скороход».
А теперь Юла заявил:
— Ты перед уходом будильник ставь. На полвосьмого.
— Зачем в такую рань?
— Надо…
Ну, потом рассказал матери. И про Григория Денисовича, и про Кванта. И про то, что человек двадцать три года спит.
Теперь утром поест Юла быстро-быстро — и во двор. А Григорий Денисович уже там. Сядет Юла на тумбу, смотрит, как Григорий Денисович «заряжается». Иногда во время «перекура» несколькими фразами перекинутся.
Так, между прочим, выяснилось, что Григорий Денисович преподает в институте. Есть, оказывается, такой предмет «сопромат». Это значит — «сопротивление материалов». И вот Григорий Денисович как раз специалист по этому сопромату. Очень трудный, между прочим, предмет. Студенты даже шутят: «Кто сдал сопромат, может жениться». Значит, он уже почти инженер.
И вот однажды напрыгался досыта Григорий Денисович через скакалку, сел, говорит:
— Ну, как? Заметно?
Юла брови поднял. «Что заметно?».
Григорий Денисович нахмурился:
— Ты эти дамские деликатности брось. Выкладывай прямо, как солдат солдату.
Юла даже обиделся:
— Вы про что, Григорий Денисович?
А тот вдруг почему-то обрадовался, Юлу за плечи обнял:
— Неужели, — говорит, — совсем незаметно? Ну, с ногой моей? С левой ногой…
Тут только Юла вдруг прикрыл глаза и увидел… Отчетливо так увидел… Когда Григорий Денисович через скакалку прыгал, левой ногой он как-то чуточку странно двигал. Неловко. Будто больно ему ступить на нее.
— А! — говорит Юла. — Ушибли ногу, да?
Григорий Денисович враз помрачнел.
— Если бы ушиб… — вздохнул. Посидел на тумбе, помолчал. — Два осколка в ногу мне фрицы влепили. В самом конце войны…
Он опять замолчал. Глядел в асфальт, будто видел там что- то интересное. — Сперва думал, вовсе без ноги останусь. Шесть операций — понял? Ну, все же ногу сохранили, но сгибалась еле-еле. И вот три года я с ней вожусь. Разрабатываю. Уже вроде почти в порядке. А все-таки болит, проклятая. Особенно к непогоде. Получше любого барометра дождь предсказывает!
Юла сказал:
— А знаете, Григорий Денисович… Вы только не подумайте, что я хитрю. В общем-то, почти незаметно. Если б вы не спросили, я бы и не догадался.
Григорий Денисович опять обнял его за плечи.
— Хороший ты парень, Юлий. Добрый. И чуткий. Только не надо… Я ведь не барышня. В обморок от твоих слов не упаду. Да… Три года с этой чертовой ногой вожусь. Пора бы ей уж вести себя прилично.
— А зубы? — вдруг спросил Юла. — Почему у вас зубы железные?
— Тоже фрицы… Ну да зубы — пустяк! Доктора новые вставили. Могу аж проволоку грызть!
Он громко щелкнул металлическими челюстями и засмеялся. Но сразу снова стал серьезным. Оглядел Юлу долгим пристальным взглядом. Помолчал, словно раздумывая: говорить или нет?
— Знаешь, Юлий, — наконец медленно произнес он. — Какой-то мудрец сказал: «Всякая победа начинается с победы над собой». Очень правильные слова. Ты вдумайся. А я пока гантелями займусь. — Он встал. — Чтобы, например, Амундсону идти к Южному полюсу… Ему надо было, во-первых, преодолеть собственный страх, неуверенность. Преодолеть себя!..
«Преодолеть себя! — мысленно повторил Юла. — Наверно, не так-то это просто…».
Намахался Григорий Денисович чугунными гантелями, подошел к Юле. Стоит возле тумбы. А потом говорит:
— Да… Все решает сам человек. Только он. Его воля, стойкость его. Вот, послушай историю. — Он оживился, заговорил быстрее. — Однажды затонул корабль. Двенадцать матросов оказались в шлюпке посреди океана. Ну, положение, конечно, незавидное. Однако еды у них много. И воды — недели на две. И карта, и компас. А в океане пока штиль. Так что особо паниковать тоже нет причин. Прошло три дня.
Подобрало их какое-то судно. Но из двенадцати четверо уже умерли. Отчего? Ведь еда и питье были…
Григорий Денисович посмотрел на Юльку.
— От болезни? — подсказал тот.
— Нет. — Григорий Денисович нахмурился, и скобка у него на щеке резко сжалась. Исподлобья, в упор кольнул он Юлу острым взглядом. — От страха умерли… Ясно?
Он замолчал. Молчит и Юла, думает. Видит, как плывет в огромном океане крохотная лодчонка. Гребут матросы. А у некоторых глаза безумные, волосы всклоченные. Лежат на дне лодки. Что-то шепчут. Молятся, что ли?
Поглядел на Григория Денисовича. Тот стоит возле тумбы. Высокий, крутоплечий в тренировочных брюках и майке. Стоит, отдыхает. А лицо хмурое. Видно, тоже эту историю переживает.
Смотрит Юла на Григория Денисовича, на грудь его широкую, на плечи тяжелые, и вдруг говорит как-то почти неожиданно для самого себя:
— Ну и мускулатурочка у вас!..
А мышцы у бывшего офицера в самом деле завидные. Даже на спине так и ходят, перекатываются, желваками вздуваются.
— Не жалуюсь, — говорит Григорий Денисович. — А вот тебя давно хочу спросить. Ты чего это такой?…
И запнулся.
— Дохлый? — подсказал Юла. — Да вы не смущайтесь. Я привык. Меня знаете как дразнят? Юлька-Заморыш. А мать, когда жалеет, дистрофиком зовет. Потому что я тут в блокаду…
— Понятно, — Григорий Денисович нахмурился. И скобка на щеке сжалась. И опять переносицу пальцем скребет.
— Знаете, — говорит Юла. — Я вот однажды Али-Махмуд-Хана видел. В цирке. Знаете? Знаменитый силач турецкий. И вот я тогда подумал: если бы мне стать таким!.. Даже хоть вполовину таким!.. Хоть на четверть! Я бы все на свете отдал.
— Силачом стать? — переспросил Григорий Денисович. — Так это же проще простого.
Юла даже замер; Его большие, всегда словно удивлённые глаза еще шире распахнулись.
— Шутите?
— Какие шутки! Вот тебе простой и абсолютно точный рецепт: пятнадцать подтягиваний. Пятнадцать утром и пятнадцать вечером. На чем хочешь, на дверном косяке, на суку, на воротах, на перекладине. Пятнадцать. И через год — запомни! — всего через год ты станешь вдвое сильнее.
— Через год?
— Да.
— Вдвое?
— Да.
— И вы это всерьез?
— Клянусь! — Григорий Денисович поднял руку.
Юла в тот день просидел в школе все шесть уроков, но о чем говорили учителя, что объясняли, что спрашивали, он почти не слышал. «Неужели всего за год?… И вдвое?…».
Совет Григория Денисовича был такой простой… Как-то даже не верилось. Если все так легко, почему же все люди, все подряд, не становятся силачами?…
На большой перемене Юла увел Веньку в «тупичок». Было у мальчишек такое тайное местечко в школе: в самом низу школьная лестница упиралась в железную дверь подвала. Дверь была толстая, массивная и всегда на замке. А возле нее — полутемная удобная и скрытная площадка, «тупичок». Учителя сюда никогда не заглядывали.
В «тупичке» Юла рассказал другу об удивительном совете Григория Денисовича.
— Интересно, — сказал Венька. Задумался, привалясь спиной к железной двери. — С одной стороны, вроде чуда… Как в сказке. За год — вдвое… А с другой стороны, в двадцатом веке наука уже доказала, что возможности человеческого организма бесконечны…
— Слушай, философ, — перебил его Юла. — А то давай? Попробуем? Вместе…
Венька нахмурился.
— Ты же знаешь, Юла… У меня — легкие… И горло… И вообще какой из меня силач?! — Он махнул рукой.
— А из меня? — сказал Юла.
…Всю ночь. Юла ворочался в постели.
То видел Али-Махмуд-Хана и живую лошадь у него на плечах. То Витька-Башня усмехался: «Ишь чего захотел, Заморыш! А калган отвесить?». И смачно щелкал Юлу по носу. То философ Венька печально размышлял: «Несправедливо устроена жизнь. Почему Башне природа дала такой рост, а мне — половину?». А потом вместо Веньки появлялся загорелый красавец тренер с орлиным носом и говорил: «Бесперспективный ты».
Юла дергался в кровати, вставал, пил воду, снова ложился.
Вместе с матерью, в шесть утра, он совсем встал, оделся.
— Ты что? Заболел? — всполошилась мать.
— Здоров.
Мать недоверчиво пощупала его лоб. Вроде бы холодный. И ушла! А Юла, кое-как позавтракав, выскочил на двор.
Григорий Денисович как раз закончил прогулку с Квантом и теперь делал зарядку. Юла примостился, как всегда, возле каменной тумбы. Глядел и думал: «Спросить? Или неловко?».
Его подмывало проверить у Григория Денисовича: пошутил он вчера? Или правда?
Юла, наверно, долго мучился бы так, но Григорий Денисович, кончив прыгать со скакалкой, вдруг сказал:
— А ну, попробуй. Не высоко прибил?
И показал глазами в угол двора. Там, в проеме между двумя сараями, возле груды бревен, на которых так любил сидеть Юла, он вдруг увидел перекладину. Когда ее успел приладить Григорий Денисович? Вчера вечером, что ли?