— Прекрасная идея! — торопливо вмешался Григорий Денисович. — Борьба! Тем более, тут у Юлия уже есть определенные успехи, — он подмигнул Юльке.
«Это насчет Башни», — сообразил тот.
— И возраст для борьбы как раз подходящий, — продолжал мужчина в майке. — А что щупленький — пойдет по наилегчайшему весу. Короче, если вы, Яков Миронович, не возражаете, я возьму мальчонку.
Директор пожал плечами. Он пошевелил усами-кисточками, видимо собираясь что-то сказать. Но Григорий Денисович вскочил и с не свойственной ему торопливостью пожал руку сперва директору, потом тренеру:
— Благодарю! От души благодарю!
Глава VI. ОПЯТЬ ВРАЧИ
енька, когда Юла рассказал, что вчера его приняли в спортшколу, заорал:
— Ура! Салют! Виват! Победа!
Потом вдруг притих, задумался и, словно между прочим, спросил:
— А медосмотр? Уже прошел?
Юлу как током хлестнуло. Как же это он?! Вовсе и не подумал… И Григорию Денисовичу ничего не сказал.
Ах, болван! И все эти хлопоты, походы — к тренеру, к директору — все это напрасно. Врач, конечно, не пропустит… Ведь в Суворовское-то не разрешил. Сердце… А в спортшколу — и подавно.
Как же это он? Не сообразил?…
Вечером, гуляя с Квантом, он только и думал:
«Ах, шляпа! Бестолочь. Так тебе и надо!».
И вдобавок, не было рядом Жени. Юла ощущал это так сильно! Без Жени и прогулка с Квантом сразу потеряла интерес.
«А может, я не прав? Ведь Женя хотела, как лучше…».
От этих мыслей становилось совсем скверно.
Квант тоже словно чувствовал: плохо Юле. Пес все время шел рядом и поглядывал на Юлу грустными глазами.
После прогулки Юла привел Кванта и, хотя решил нынче не тревожить Григория Денисовича, не удержался: все рассказал ему.
— Да, брат… — Григорий Денисович поскреб пальцем переносицу.
Он не знал, что Юла когда-то пытался поступать в Суворовское. Это было до его переезда сюда.
— Натворили мы с тобой глупостей, — продолжал он. — Может, тебе и впрямь нельзя? Ни зарядки, ни подтягиваний… — Он опять поскреб пальцем переносицу. — Знаешь… Посиди, подожди. Сейчас придет жена, посоветуемся.
Юла сел. Честно говоря, Марии Степановны он немного побаивался.
Или потому, что она — врач. А Юла с самых малых лет недолюбливал врачей. Это, наверно, осталось еще с войны. Когда его, дистрофика, вывезли в Вологду, там, в детдоме, была очень строгая врачиха. Без конца осматривала ребят, назначала всякие лекарства, и уколы, и прививки, и мерила температуру, и чуть что — в постель, в изолятор. А изолятор — на отшибе, в самом конце коридора, и лежать там было муторно и тоскливо.
Только однажды попал туда Юла, но зато — на целых два месяца!
Два месяца! Он и сейчас без дрожи не может вспомнить эти ужасные два месяца.
И главное, если б у него живот крутило, или ногу сломал, или в ухе бы стреляло — ну, тогда хоть понятно. А тут у Юльки вроде бы ничего почти и не болело, и — здрасте пожалуйста! — два месяца в постели. И как назло — один. Совсем один. Больше в изолятор за все эти два месяца никто не попал.
Однажды, правда, Мишку Заботкина положили — какая- то ядовито-красная сыпь у него появилась, будто крапивой обстрекался. Юла обрадовался гундосому Мишке-зануде, как брату. Но тот полежал четыре дня, и все. Вышел.
А Юлу докторша каждый день выслушивала и головой качала. Назавтра опять сердце слушает и опять головой качает. И какие-то порошки и уколы. А главное — тоска. Такая тоска — хоть удавись…
…Юла вздохнул, оглядел комнату, Григория Денисовича, читающего газету, и мысли Юлы снова вернулись к Марии Степановне.
А может, потому Юла побаивался ее, что она была и впрямь строгой, решительной. Юле казалось: даже муж и тот старается не перечить ей. Будто и Григорий Денисович робеет перед своей ученой женой, кандидатом медицинских наук. Юла не знал точно, что это такое, но понимал — вроде профессора.
А кроме того, Мария Степановна очень любила аккуратность. И порядок. И чистоту. И поэтому всегда ворчала на Кванта. Вот этого Юла никак не мог ей простить. Такая ученая, умная — и не понимает, какой это великолепный пес!
Нет, она его вечно бранила и требовала, чтобы он не хватал туфлю, не грыз и не слюнявил ее, не терся боками о диван и лежал только в углу, на специальном коврике! Но разве может пес весь день лежать на одном месте?! Ему ведь и в окно охота посмотреть, и перед зеркалом покрасоваться, и на автобус полаять.
Когда часы пробили девять раз, Григорий Денисович поднял палец:
— Внимание! Сейчас…
И действительно: почти в тот же миг вошла Мария Степановна.
Юла чуть не засмеялся, так это получилось здорово. Как фокус.
Мария Степановна сняла пальто, и Григорий Денисович рассказал ей про Юлу. Как его не приняли в Суворовское.
— А почему? — спросил она.
— Сердце… — Юла потыкал пальцем себе в грудь.
— Исчерпывающе точный диагноз! — усмехнулась Мария Степановна. — А ну, снимай рубашку.
Пока Юла раздевался, она достала из портфеля металлический кругляш с двумя длинными резиновыми шнурами.
«Точь-в-точь, как у того усатого… В Суворовском», — подумал Юла.
И действительно, Мария Степановна точно так же, как тот усатый старичок, кончики резиновых шнуров воткнула себе в уши и приложила увесистый кругляш Юльке к груди.
Она передвигала кругляш и слушала Юлькино сердце, а Юлька думал: «Ну? Скажи: все в порядке. Ну? Все в порядке!».
Но Мария Степановна не торопилась.
— Кардиограмму снимал? — спросила она.
Юлька не знал, что это за штука — кардиограмма. И на всякий случай промолчал.
— Ты что — глухой? — строго сказала Мария Степановна. — Кардиограмму делал?
Юла посмотрел на нее, на Григория Денисовича.
— А как… ее делают?
— Прекрасно! — усмехнулась Мария Степановна. — Значит, не делал?! Ну, а боли? Сердце болит?
— Нет, — заторопился Юлька. — Совсем не болит.
— Не колет? Не давит? Не режет?
Юла изо всех сил замотал головой.
Мария Степановна задумалась.
— Понимаешь, Гоэл, — сказала она (так она всегда называла мужа). — Небольшой миокардитик, вероятно, был…
И она произнесла еще какие-то ученые слова, которых Юлька не понял. Миокардит — это он слышал. Это тот усатый тоже говорил. И в детдоме — врачиха.
— А скажи, — снова обратилась Мария Степановна к Юльке. — Ты же целый год вместе с мужем зарядку, пробежки делал. Ну, и как? Хуже? Здоровье? Хуже или лучше?
— Лучше, — поспешно сказал Юлька. — Сильнее стал… И ничего не болит.
— Одевайся, — велела Мария Степановна.
Она снова задумалась.
— Понимаешь, Гоэл… Я бы, лично я, — она голосом подчеркнула последние слова. — Я бы разрешила Юльке заниматься физкультурой. Ну конечно, под регулярным медицинским контролем. Но это — я. А другой врач… — Она пожала плечами. — Особенно, если перестраховщик… Он Юлу не допустит. Зачем врачу рисковать? А вдруг новая вспышка? Тогда кому попадет?
Мария Степановна встала, подошла к окну, несколько минут смотрела на улицу.
— Сделаем так, — наконец сказала она. — Ты, Юлий, завтра приди ко мне в клинику. Снимем кардиограмму. А уж потом окончательно решим.
* * *
Кардиограмма оказалась очень интересной штукой.
В клинике Юлу уложили на кушетку, к обеим его рукам и к обеим ногам присоединили электропровода. А пятый провод с резиновой присоской подключили к груди. Как раз в том месте, где сердце. Теперь от Юлы тянулось столько проводбв, как от небольшой электростанции.
Врачиха командовала:
— Дыши! Не дыши! Дыши!
А сама включала и выключала какой-то моторчик.
Металлический белый ящик мягко гудел. Из него ползла узкая бумажная лента. А на ленте какое-то перо чертило линию. Всю изломанную, с острыми пиками, которые то поднимались высоко, то падали.
Мария Степановна долго разглядывала ленту.
— Это что ж — мое сердце? — не удержался Юла.
— Да, это начертило твое сердце.
Наконец Мария Степановна, очевидно, досконально изучила Юлькину линию.
— Ну что ж. Неплохо. — Она звонко шлепнула Юлу по плечу. — Совсем даже неплохо.
Юла улыбнулся, втянул носом воздух. Пахло от Марии Степановны сразу и йодом, и какой-то стерильностью, и сладковатым эфиром, и духами.
«А ничего тетка! — подумал Юла. — Решительная. И толковая. С чего это я ее раньше невзлюбил? А что с Квантом не ладит, ну, так женщина… С женщинами это бывает».
* * *
В спортшколе молодой тренер в синей майке и синих брюках воскликнул:
— А, явился, бесперспективный!
Засмеялся, подмигнул Юле:
— Первым делом — что? Первым делом — медосмотр!
Ну, конечно! Так Юла и знал.
* * *
Медосмотр надо было пройти во вторник или в пятницу.
Григорий Денисович сказал:
— Знаешь, пожалуй, сходим вместе. Так оно будет вернее. Но во вторник я, ну, никак…Значит, в пятницу.
Дни до пятницы тянулись мучительно медленно. Юльке казалось, это как в фантастических романах: время или остановилось, или даже повернуло вспять.
Но всему приходит конец. Пришел конец и ожиданию.
В пятницу Юла с Григорием Денисовичем поехали в поликлинику.
Снова, как в Суворовском, Юле дали медицинскую карту и снова ходил он из кабинета в кабинет. К глазному, ушному, к хирургу, невропатологу.
И, наконец, — к терапевту.
Терапевтом оказался высокий молодой дядька. Юла вздохнул с облегчением: молодой, он не будет придираться. Он смелее старика. Он разрешит.
Всех врачей Юла посещал один, а к терапевту вместе с Юлой зашел и Григорий Денисович. Врач посмотрел на Григория Денисовича вопросительно — а вы, мол, тут зачем? — но ничего не сказал.
— Ну-с, есть жалобы, молодой человек? — бодро спросил он.
— Никак нет! — ответил Юла.
И сам удивился: вспомнил, что точно так же, четко, по-военному, отрапортовал он старичку врачу в Суворовском.
Опять все повторялось!..
— Прекрасно! — сказал врач.
Велел Юльке лечь на кушетку. Прощупал ему живот, постукал согнутым пальцем по груди. Потом взял со стола такой знакомый Юльке металлический кругляш с двумя длинными резиновыми трубочками-шнурами (Юла уже даже знал, что эта штука называется фонендоскоп).
«Начинается!» — Юла вздохнул.
Врач сунул концы резиновых трубочек себе в уши и приложил массивный кругляш к Юлькиной груди.
«Ну! — мысленно взмолился Юлька. — Бог, если ты есть, помоги мне, пожалуйста!».
Врач медленно передвигал кругляш и слушал.
Юлька старался дышать глубоко, вдыхал и выдыхал с шумом и сопением. Авось тогда врач что-нибудь недослышит. Какой-нибудь подозрительный треск или скрип в Юлькином сердце.
Врач передвинул кругляш, и снова передвинул, и опять…
«Ну! Кончай! — взмолился Юлька. — Скажи: все в порядке!».
Но тут кругляш вдруг остановился. И надолго. Врач, прикрыв глаза, внимательно слушал.
Юла засопел еще громче и чаще. Но врач сказал:
— Что у тебя? Одышка?
Юла испуганно мотнул головой:
— Нет, нет…
Этого еще не хватало! Он стал дышать еле слышно.
А врач все не передвигал кругляш. Слушал.
— Да… — наконец сказал он.
И опять Юла вспомнил старичка в Суворовском. Тот тоже сказал «да» и именно вот так же — медленно, с раздумьем. Потом старичок посмотрел в потолок и побарабанил пальцами по столу.
Юле помнилось все удивительно четко, словно это было вчера.
Но молодой врач не смотрел в потолок. И не барабанил пальцами. Он сказал:
— К сожалению… Должен тебя огорчить. Не могу допустить к занятиям. — Развел руками и повторил: — К сожалению…
Юла молчал.
Его бил мелкий, противный озноб. Будто вдруг голого вывели на мороз.
— Простите, — сказал Григорий Денисович. — Да, мы знаем: у Юлия — остатки миокардита. Давнего, еще с блокады. Но в последний год мальчик усердно занимался спортом. И чувствует себя значительно лучше…
— Это мне неизвестно, — перебил врач. — И я не могу взять на себя такую ответственность…
— Но я ведь тоже не враг мальчику. Поверьте мне. Я наблюдаю за ним уже больше года. Он очень окреп…
— Не знаю, — перебил врач. — Повторяю: я не могу взять на себя такую ответственность.
Он встал. Всем своим видом он показывал: говорить больше не о чем.
Юла молчал. Только перевел хмурые глаза с врача на Григория Денисовича.
«Все? Неужели все?».
— Послушайте, доктор, — сказал Григорий Денисович. — Этот мальчик уже долгое время находится под наблюдением в клинике Военно-медицинской академии. Его ведет лично кандидат наук, доцент Верещагина.
Юла в расстройстве только потом сообразил, что доцент Верещагина — это и есть Мария Степановна.
— Что если нам запросить мнение этой клиники?
Врач посмотрел на Григория Денисовича уже сердито.
— Ну что ж, — сказал он. — Пожалуйста. Если такая солидная организация… рекомендует Юлию Богданову заняться спортом… пожалуйста. Тогда я не буду возражать. Только учтите, заключение должно быть письменное, а не какой- нибудь там звонок по телефону. Письменное, с двумя подписями и печатью.
— Чтобы подшить к делу? — чуть усмехнувшись, сказал Григорий Денисович.
— Да. Именно. Подшить к делу. Только сомневаюсь, очень сомневаюсь, что вам дадут подобную бумагу. Никто не захочет ставить свою подпись. Все мы люди…
«Но не все — трусы», — чуть не добавил Григорий Денисович, однако сдержался.
* * *
Через несколько дней сам Григорий Денисович отвез врачу заключение Военно-медицинской академии.
Врач посмотрел на него сердито, сказал:
— Храбрецы-удальцы!
И размашисто написал что-то на Юлькиной медкарте.
— Пожалуйста. Только пусть обязательно каждый месяц показывается мне. Поняли? Непременно — раз в месяц.
Глава VII. ПЕРВОЕ ЗАНЯТИЕ
ла стоял в спортивном зале и с любопытством смотрел по сторонам.
На полу был расстелен борцовский ковер. Пухлый. Огромный. Как десятиспальный матрац.
«Как же его втащили сюда? Такой тяжеленный? И как передвигают?».
Юла не знал, что ковер составлен из нескольких матов. Каждый мат — квадратный, два метра в длину, два в ширину. Квадраты эти — войлочные, мягкие, толстые. Их прочно соединяют вместе. А сверху еще обтягивают мягкой байкой. Чтобы не ушибиться, не поцарапаться, когда падаешь.
А падают борцы то и дело. Да еще как падают! Юла видел: один из юношей вдруг резко схватил другого за руку и за голову, да как швырнет через себя!
«Разобьется!» — ахнул Юла.
Ничуть не бывало!
Тот, как кошка, перевернулся в воздухе, сделал какое- то ловкое движение, такое быстрое, что Юла даже не успел заметить, какое именно. И через секунду он уже был на ногах и сам стремительной подножкой сбил противника на пол.
«Ловко!» — усмехнулся Юла.
Но еще более удивил его другой паренек в синем борцовском трико. Он оперся о ковер головой и ногами. И стоял так, прогнувшись дугой.
Юла пригляделся: паренек опирался лбом и ступнями. Туловище его, как полукруглая арка, изгибалось над ковром.
Но главное — на эту живую арку сел сверху другой парень. Прямо на грудь. И не просто сидел, а еще подпрыгивал, всей тяжестью стараясь прижать, придавить «арку» к земле.
Казалось, у паренька в синем трико сейчас хрустнет шея от такого дьявольского напряжения. А кадык у него так вытянулся — прямо страшно смотреть.
— Это называется «мост», — вдруг услышал Юла.
Он оглянулся. Рядом стоял тренер, как всегда, в синих брюках и синей майке. Юла уже знал: зовут его Игнат Васильевич.
— Очень нужная штука, — продолжал тренер. — «Мост» спасает борца в самых трудных положениях.
— Но шея… — пробормотал Юла. — Не сломается?