Некоторое время мы молчим.
— А мне она сказала, что ты умер. И что баба Лиза умерла.
Папа смотрит на меня с каким-то странным лицом. Как будто на него северный ветер дунул.
— Она так сказала?
— Да. И письма твои никогда мне не показывала.
После этого папа больше уже не шутил и не веселился. Он довёз меня до дома и уехал, так ничего и не сказав.
* * *
Когда ты влюблён в какого-нибудь человека, то всё время думаешь о нём. Может, даже и не хочешь думать, а всё равно думаешь. Само собой так получается. А ещё об этом человеке хочется постоянно говорить. Наверное, потому, что он поселился у тебя внутри и сидит там двадцать четыре часа в сутки. Когда ты спишь — он тебе снится, а когда бодрствуешь — тоже хочет бодрствовать вместе с тобой. Просто ему скучно сидеть там у тебя внутри, и он вылезает наружу.
Мне хочется думать и говорить о Максиме (Боже, Боже, я люблю его до смерти!). О том, какой он необыкновенный и какие необыкновенные он рисует картины! О том, какие у него морские глаза! О том, что сегодня на большой перемене, после математики, он сказал:
— Я в буфет. Тебе хот-дог купить?
Купить ли мне хот-дог? Да! Купи мне хот-дог, плиз, плиз! А лучше пойдём в буфет вместе, вместе отстоим в очереди и вместе купим по хот-догу и сок. Мы будем стоять у перил между третьим и четвёртым этажами, есть хот-доги, запивать их апельсиновым соком и болтать. О чём? Неважно! Можно попросить Максима, чтобы он рассказал о затонувшей бригантине, которую летом нашли дайверы — совсем рядом с берегом. Максим видел, как её поднимали со дна, — всю в ракушках и водорослях. Он рассказывал про это мальчишкам в классе, я слышала. Или можно спросить, какой фильм он смотрел недавно или какая у него любимая компьютерная игра. А ещё лучше попросить, чтобы он помог мне разобраться со смартиком. Я научилась пока только звонить и отправлять эсэмэски.
Я читала в «Космо» у Дины, что, если хочешь понравиться парню, надо попросить его о помощи. Они это просто обожают, мужчины. Сразу чувствуют себя сильными и нужными — это такой врождённый инстинкт с доисторических времён.
И я хочу ему сказать: «Давай пойдём в буфет вместе».
Но тут к Максиму подходит Чиж, Андрей Чижевич. В ушах у него сверкают камни, и он уверен, что похож на Дэвида Бекхэма — такой же крутой футболист и стильный мэн.
— Пошли похаваем?
И Максим, конечно, уходит — ведь они лучшие друзья.
А я — кто ему я? Даже ответить не могу нормально, когда спрашивают, хочу ли я хот-дог.
Максим исчезает в коридоре, а Чижевич в дверях вдруг оборачивается и орёт:
— А Макс у нас ужасный бабник — у него все бабы ужасные!
Как смешно!
И я опять сижу за партой одна, и думаю о Максиме, и хочу о нём говорить. Но с кем?
С мамой нельзя — она не поймёт. Скажет: «Не забивай себе голову всякой ерундой, тебе надо учиться!» С папой? С ним как-то неловко говорить о таких вещах, всё-таки он мужчина. Может, с Диной?
Я смотрю на неё критически: сидит за партой со своим ненаглядным айфиком. На лице хитрая улыбочка, порхают пальцы — с кем-то чатится. С ней тоже нельзя — сразу всем разболтает.
Если бы Лиза была жива! С ней можно было говорить о чём угодно — она всегда знала, что нужно ответить и когда стоит промолчать.
Наташа! Я вдруг вспоминаю, как классно мы ехали тогда на её белом кабриолете и как какой-то взрослый парень назвал меня красоткой…
Точно. Я поговорю о Максиме с ней.
* * *
Мы сидим на летней веранде ресторана «Зебра» — вокруг всё чёрно-белое, даже диваны и тарелки. И официанты чёрно-белые, как из кино про Чарли Чаплина. А перед глазами море — белое-белое. Такое солнце — всё на улице выгорело, даже тени. В глазах и в носу тоже море — дует тёплый бриз с далёкого турецкого берега. Даже в ушах море, как в морских раковинах, — это ссорятся с рыбаками чайки и волны. Волны не ссорятся — просто шуршат себе…
Наташа разглядывает меня с видимым удовольствием. На мне оливковое платье в сиреневый горох, которое мы вместе покупали в бутике, и красные босоножки.
— Ты сегодня птица из буйных тропиков, — говорит Наташа. — Яркая. Гордая. Оливковая, сиреневая, красная!
— Попугай?
— Нет, скорее колибри.
Мама в тот раз всё-таки не выбросила шмотки. Вернее, вечером выбросила, а утром вынула из мусорного ведра и сама все постирала.
— А чем увлекается этот твой Максим?
Наташа ест суши, и я тоже пытаюсь их есть, но у меня пока плохо получается двигать палочками. А есть так хочется, что я готова умять собственные босоножки.
— Он капитан футбольной команды, — с гордостью говорю я. Мне нравится, что Наташа назвала Максима «моим».
— Ух ты, молодец какой! А ты играешь в футбол?
— Я? Нет.
— Тогда это нам не подходит. Ещё что-нибудь о нём знаешь?
— Мы вместе в художку ходим. Он корабли рисует лучше всех!
— А чего ты молчишь? Это же то, что надо!
— В смысле?
— Понимаешь, мужчина — он как дитя! Обожает, когда женщина разделяет его интересы. Причём не поверхностно, а чтоб вся душа в этот его хоккей или рыбалку была вложена без остаточка! Он это сразу чует, как гончий пёс. Потому что его интересы — самые интересные интересы во всей вселенной. А если ты другого мнения, то автоматически отдыхаешь. Вот мы с твоим папой, например, вместе работаем. У нас общие дела, заботы. Это, знаешь, как сплачивает? Но это нам так изначально повезло — никому не пришлось ни под кого подстраиваться. Тебе тоже с художкой повезло — это ваш общий интерес. Ты вот что сделай…
Я догадываюсь, как это сплачивает. Мама никогда не разделяла папиных интересов, потому что у неё было полно своих: школа, ученики, наука — она у меня кандидат педагогических наук. А папины командировки она терпеть не могла, потому что считала, что в них нет никакой пользы. Его коллекцию минералов она пылесборником называла, и папа прятал ее в гараже.
Польза должна быть во всем, чем бы человек ни занимался, — так думает мама. А я, наоборот, думаю, что заниматься нужно только тем, что делает тебя самого счастливым. Я счастлива, когда рисую, хотя пользы от этого — ээээ… почти никакой. А папу счастливым делали его камни, и Наташа это поняла и приняла, а мама нет. Хотя она умнее и образованнее. Она умнее, а Наташа хитрее. Или мудрее?
— …Ты меня слушаешь?
— Да, прости. А можно я спрошу?
— Конечно, спрашивай! Всё, что хочешь.
Всё-таки она классная, Наташа. Не заигрывает со мной и не сюсюкает — это сразу видно. Разговаривает, как с равной, хотя зачем я ей сдалась? Она вполне могла бы обойтись встречами на папин день рождения — раз в год.
— А почему у вас нет детей? — спрашиваю я, и мне тут же становится страшно.
Но нет. Наташа и глазом не моргнула — сидит, улыбается.
— Почему нет детей? Да ты знаешь, не хочу. — Она отмахивает от лица невидимую муху.
— А папа?
— У папы есть ты. И всегда была. А у меня забот полон рот.
— Но ведь ты же можешь сидеть дома, не работать…
— Могу, конечно. Но не хочу. Знаешь, у меня с детства характер такой — я страшная непоседа. Мне когда было двенадцать лет, я из дома сбежала, представляешь? Поехала во Владивосток автостопом — хотела на живых японцев посмотреть.
Ничего себе! Я поражена. В двенадцать лет! А ведь мне уже тринадцать, и ничего такого в своей жизни я ещё не совершила… Ни одного поступка, ни единого подвига за все свои тринадцать лет! Скучная я всё-таки — как недосоленный рис в этих суши.
— Меня на следующий день поймали — милиция.
— И что было?
— Мама выдрала, как Сидорову козу.
— А папа?
— Папы у меня нет, с рождения.
Надо же — и папы у неё нет, совсем как у меня. Вернее, сейчас-то папа у меня есть, но ведь я тоже долго думала, что его нет.
— А потом у меня же фигура! Это я возвращаюсь к вопросу о детях. 90–60–90, ну или что-то около того, — смеётся Наташа. — Ты всё поняла насчёт Максима?
— Кажется.
— Ну давай тогда по десерту бабахнем? Официант! Нам какой-нибудь самый вкусный десерт! Плевать на калории!
Глава 11
Стучитесь в личку
С миссис Робинсон нам повезло — она суперская! Я таких, как она, учителей ещё не встречала. Иногда мне кажется, что она не из другой страны, а с другой планеты. Она и строгая, и в то же время всё нам разрешает, представляете? Она, когда Тоха Пушкарев ноги на парту складывает, даже бровью не поведёт (хотя брови у неё мохнатые, под Санта Клауса, и ходят туда-сюда, когда она что-нибудь нам рассказывает). Пускай сидит, как ему хочется, если это никому не мешает! Свобода личности — так она это называет.
Миссис Робинсон ведёт у нас страноведение и всё время что-нибудь интересное нам рассказывает своим голосом-тромбоном. Даже не про страны, а вообще — про жизнь.
— Миссис Робинсон, а у вас есть муж? — спрашивает Чижевич.
Но нашу Роби такими вопросиками не прошибёшь, нервы у неё — канаты!
— Был, — говорит, — у меня муж.
— А куда он делся?
— Много будешь знать, плохо будешь спать, — говорит Чижевичу Дина.
— Сама овца!
— Моего мужа съели крокодилы, — без тени смущения поясняет миссис Робинсон.
И что самое интересное, мы ей верим. Потому что она никогда нам не врёт. Все взрослые врут, ну или обманывают, чего-то не договаривают, лукавят. А миссис Робинсон — нет. Всегда рубит правду-матку, какой бы кровавой она ни была.
Её мужа правда съели чёрные кайманы, когда молодожёны в 1995-ом году сплавлялись по Амазонке — самой длинной реке в Южной Америке. Это было их свадебное путешествие, лодка перевернулась и…
И миссис Робинсон до сих пор хранит верность своему мужу. Носит по нему траур, правда, он у неё разноцветный.
К сегодняшнему уроку она попросила нас принести семейные альбомы. Сама она тоже принесла — целый нотик с фотками из разных стран. Она проецирует их на специальную доску и рассказывает про свои невероятные путешествия.
Вот миссис Робинсон на плато Наска в Перу. Стоит, упёрши обе ноги в гигантский геоглиф-обезьяну, который видно не только с самолета, но даже почти что из космоса!
А вот наша Роби в пустыне Сахара — верхом на двугорбом верблюде. Лица из-под арафатки не видать, зато морду верблюда видно хорошо. Он похож на Петра Сергеевича, с которым мы ехали в поезде.
А вот она на Алтае — в предгорье Белухи, стоит в окружении альпинистов в оранжевых комбинезонах. Они готовятся к восхождению — кругом снаряжение и рюкзаки. Сама она тоже в комбинезоне, и с кучей рыжих волос похожа на прикольный мандарин.
Ещё было много всяких стран, где побывала наша классная, и почти в каждой из них с ней случались какие-нибудь интересные истории. Один раз она даже была в племени у настоящих пигмеев. На фотке вождь племени — ей по локоть! А в руках у него вместо черепа и костей ноутбук!
Когда я вырасту, я буду как она, наша миссис Робинсон — такой же бесстрашной и харизматичной во всём. Я стану фотохудожником и буду колесить по странам третьего мира в поисках приключений, удачных кадров и справедливости. Я побреюсь наголо или, наоборот, сваляю себе дреды и опущусь с аквалангом на дно Атлантического океана. А потом поднимусь на какую-нибудь вершину, обязательно самую высокую в мире, и сфотографирую саму себя в позе чайника: одна рука упёрта в бок, другая приветливо машет в камеру. А когда мне исполнится пятьдесят лет, я встречу старость где-нибудь в Центральной Азии верхом на лошади Пржевальского.
Все уже показали свои альбомы — как под копирку. Флорида, Венеция, Канарские острова, Сардиния, Бали, Ипанема-Бич… Одинаково красивые мамы и довольные жизнью папы на фоне маленьких и больших частных самолётов и яхт. Одинаковые позы, одинаковые смайлы и выражения глаз — их что, вырезали по трафарету? Или на одном заводе штамповали? Я на скутере, мы с папой на дельтаплане, а с мамой (она дайв-мастер, зацени!) — в коралловых рифах. Я зажигаю, мы колбасимся, нам по кайфу, всё было круто…
«Все счастливые семьи счастливы одинаково, а каждая несчастная семья несчастна по-своему» — кажется, так написал Лев Толстой, великий русский писатель.
Откуда он это взял? Откуда он вообще мог знать про меня?!
— Now it’s your turn, Valya[7], — говорит миссис Робинсон.
Я сочиняю что-то про пожар на нашей вилле и про то, что все наши фотографии и флешки, к огромному несчастью, сгорели. На меня смотрят, как на чокнутую, но тут звенит звонок на перемену, и я первая выбегаю из класса.
* * *
Наташин совет мне помог, но не совсем. С Максимом мы теперь общаемся почти каждый день — вместе ходим домой из художки. Он рассказывает мне про разные корабли и подводные лодки, я внимательно слушаю, а потом задаю вопросы. Это Наташа меня научила. Парням обязательно нужно задавать вопросы про интересующие их вещи — они это обожают. Только не много и по существу, а то решат, что ты тупая. Максим хочет стать капитаном дальнего плаванья, ходить у берегов Австралии и Океании, пересекая экватор. А предки хотят, чтобы он стал дипломатом — это в семейных традициях.
В школе нормально общаться у нас как-то не получается. У девочек своя компания, у парней своя. Здесь не принято просто подойти к парню и заговорить, проще послать эсэмэску. На уроке, бывает, парой фраз перекинешься, да и то приходится по-английски. Я всё никак не привыкну.
Мы доходим до конца сквера за двенадцать минут. Болтаем или просто стараемся не наступать на трещинки в асфальте. А потом поворачиваем в разные стороны: Максим налево, а я направо. Это самые счастливые двенадцать минут в моей жизни — они бывают четыре раза в неделю.
Мы даже телефонами обменялись, и Максим мне звонил один раз! Я тогда уже спать легла — он часов в одиннадцать позвонил. Я как увидела его имя на экране, чуть с раскладушки не свалилась! «Ответить» нажимаю, а у самой руки трясутся — в кнопку никак не попаду. И представляю себе, вот сейчас он поздоровается и скажет:
— Не спишь?
И я ему отвечу:
— Нет, а ты?
А он мне:
— Знаешь, не могу уснуть.
— Почему? — спрошу я.
— Всё думаю…
— О ком?
Он помолчит немного, а потом скажет:
— О тебе.
И я тогда наберу побольше воздуха в лёгкие и скажу ему:
— Я тоже о тебе думаю. Постоянно…
Или нет. Я лучше промолчу — так будет загадочней. Но он поймёт всё без слов.
И мы будем молчать, слушать телефонную тишину и друг друга. Потому что самые важные вещи можно сказать и без слов, мне так кажется.
Когда я всё-таки нажала «Ответить», Максим поздоровался и спросил, что у нас завтра: рисунок или композиция. Он, оказывается, расписание где-то посеял.
Я потом долго ещё не могла уснуть — смаковала наш разговор, разглядывая в окошке ноготок новой луны. Ведь он позвонил именно мне. Мне! А в группе у нас ещё шестнадцать человек.
Но всё равно мне этого мало. Мы же не официально встречаемся, а просто, типа, дружим. Да и то только по художке. В школе Максим как будто другой — чужой какой-то и на меня ноль внимания. Может, из-за Чижевича? Мы с ним друг друга не перевариваем. Не знаю… У нас в деревне как-то всё проще было — все друг с другом нормально общались, неважно, парень ты или девочка и из какого ты класса.
— Валечка, ты чего зависла? — ко мне подходит Дина с хитреньким лицом. Она похожа на русалку, которая только что утопила кого-то в пруду.
Везёт ей. Дина по поводу парней вообще не заморачивается — у неё бывших не знаю сколько! Летом она познакомилась в Англии с одним испанцем — они провстречались целых три недели! Даже целовались и ездили вместе на пляж. Теперь он ей пишет каждый день, зовёт к себе в Испанию.
— У тебя что, праблы?
— Да так… — я краснею.
— Понятненько… И кто он? — Дина прищуривается, как кот на сметану.
И меня вдруг прорывает: я беру и всё ей выкладываю как на духу. Как на исповеди.