Пошли они втроём — Хома, Суслик и Ёж — к Зайцу.
Спросили и его:
— Кто всё на свете сделал?
— Солнце, — не задумываясь, ответил Заяц-толстун. — Без него всё замёрзло бы.
— А кто солнце сделал? — строго спросил Хома.
Тут-то все они и приумолкли.
Великая тайна!
— А ты сам-то ответь, — обиженно опомнился старина Ёж. — А то лишь только спрашиваешь. Сам-то хоть знаешь?
— Догадываюсь…
— Кто?
— Кто-то, — тихо ответил Хома. — Само собой ничего не делается. Раз это есть, — он снова привычно повёл лапой вокруг, — значит, Кто-то сделал!
— Ну, кто? — в сердцах вскричал Заяц-толстун.
Но Хома, прищурившись, смотрел на небо, словно ожидая ответа.
По голубому небу плыли чередой белые облака, и солнце то сверкало, то не сверкало. Стрекотали кузнечики, шелестела трава, что-то напевал ветерок. И было так замечательно!..
Молча разошлись друзья по домам. Подумать, поразмышлять не спеша. Думать лучше в одиночку — гвалта меньше.
И с тех пор так сладостно было Хоме думать, что есть Кто-то на свете, кого ты даже не видел, а Он заботится обо всём. Если Он всё это сделал, значит, не бросит просто так, не оставит, не забудет. И уж, конечно, постарается, чтобы всё было хорошо.
Ведь иначе и быть не может. Вон даже глупая Ворона гнездо себе из палок соорудит и заботится о нём, хлопочет, дыры латает.
А тут — целый свет! Если о нём не заботиться, враз рассыплется. Тот, кто всё-всё сделал, обязательно позаботится. На то Он и великий хозяин.
Неужели не ясно?
Так что скажи спасибо, когда слать ложишься. И помни, ты потому спишь спокойно, что Кто-то не спит.
Как Хома в приметы верил
Живут себе на лугу в своих норках, между полем, ручьём и рощей, хомяк Хома и его лучший друг Суслик. Хотя Суслик и выше Хомы ростом, зато Хома на целых полгода старше. А старшие знают больше. У старших — опыт. Большой опыт у Хомы. Огромный!
Но Суслик не всегда это признаёт.
— Ты веришь в приметы? — спросил его как-то Хома.
— Ну ты меня огорошил! — Суслик чуть горохом не подавился. — В какие ещё приметы?
— В разные, — сказал Хома.
Они с Сусликом на Дальнем поле, за рощей, были. Горох рвали. Что рвали, то и съедали. Понемножку. По горсти.
— В приметы?.. — Суслик опасался какого-то подвоха. — И верю, и не верю, — нашёлся он.
— Я тоже, — кивнул Хома.
Они замолчали. Тут дело такое: либо говори, либо ешь. А впрочем, они почти наелись. Да много ли гороха-то нужно? Чуть поменьше своего веса. Каждому.
— А какие они… эти приметы? — не выдержал Суслик. Любопытство пересилило. Оно его всегда пересиливало. Видать, оно было сильнее его.
— Ты что имеешь в виду? — деловито спросил Хома. Ему и в голову не приходило, что он Суслика в тупик поставил.
— Ты сам в какие приметы веришь? — хитрил Суслик, пытаясь понять, о чём всё же Хома говорит.
— Во многие, — ответил Хома, бросая в рот последнюю горсть гороха.
— Ну, назови хотя бы одну, — небрежно сказал Суслик.
Хома недоумённо посмотрел на него.
— Если листья начинают желтеть, значит, скоро осень. А если рябина вся красными гроздьями усыпана — зима будет холодной.
— Ах, вот ты о чём! — приободрился Суслик. — Это я и без тебя хорошо знаю.
— Ну да. Приметы такие. А вообще это — никакие приметы. Осень и зима всегда наступают. Каждый год. От них никуда не денешься!
— Ты сказал: «Никакие приметы», — вкрадчиво заметил Суслик. — А какие ещё бывают, кроме никаких?
— Какие, какие! — разворчался Хома. — Плохие и хорошие.
— Плохие… — задумался Суслик. — Погляди, цветы головки закрывают. Это, по-твоему, какая примета?
— Тоже никакая, — пробурчал Хома. — Это к дождю.
— Как же — никакая? Чего нам хорошего от дождя! Выходит, плохая примета.
— Ты скажи, можем мы тут что-нибудь изменить? — рассердился Хома.
— Нет, — снова подумав, ответил Суслик. — Значит, настоящую плохую примету можно как бы перехитрить? Да?
— Конечно.
— Не знаю, не знаю… Тогда напомни-ка мне о настоящей плохой примете.
— Пожалуйста. Чёрная кошка тебе дорогу перебежит — очень плохая примета. Сразу назад поворачивай, и беды как не бывало.
— А если белая кошка?
— Ну… Это опять никакая примета. Ни хорошая, ни плохая.
— А по-моему, что чёрная, что белая кошка — примета хорошая.
— Почему? — удивился Хома.
— Хорошо, что дорогу перебежала и ты её увидел. Плохо, если не перебегала дорогу и затаилась где-то поблизости. В засаде.
— Думаешь? — оторопел Хома.
— А чего тут думать! Затаилась бы и напала. Нет, это очень хорошая примета, когда кошки дорогу перебегают.
— Фу ты, ну ты, — пришёл в себя Хома. — Неужели тебе непонятно, раз кошка дорогу перебежала, значит, она здесь, поблизости, появилась, а раньше её здесь вовсе не было!
— Ладно, — не сдавался Суслик. — Но ты же говорил только о чёрной кошке! А белой ты не боишься?
— Боюсь. Но чёрная кошка потому плохой приметой считается, что она незаметней. Особенно ночью. А белую-то разглядеть можно и удрать!
— Верно, — нехотя согласился Суслик. — Твоя взяла. А теперь ты мне давай про хорошую примету напомни.
Призадумался Хома. И ничего тут странного нет. Почему-то плохих примет больше, хорошие не сразу вспоминаются.
— Посуда бьётся — к счастью! — наконец вспомнил Хома.
— Твоя или моя? — всерьёз заинтересовался Суслик.
— Любая, — отрезал Хома.
— Ничего подобного.
— Хорошая примета! — упорствовал Хома. — Все так говорят.
— Тогда пошли к тебе, я всю твою посуду перебью. Хочу поглядеть на твою счастливую улыбку. Пошли, пошли. — потянул его за собой Суслик, — твою посуду бить.
Такой нахальной прыти Хома от Суслика не ожидал. Поэтому упёрся.
— У меня её и так мало.
— Зато счастья будет много, — предвкушал Суслик. — Для начала я твой новый кувшин раскокаю.
— Ах, так! Пошли, — взвинтил себя Хома. — Бей, круши, всё равно по-моему выйдет! Приметы никогда не врут. Но знаешь, — внезапно поостыл он, — ты лучше мой старый большой кувшин ахни. Он с трещиной, не жалко.
— Так и быть, — великодушно согласился Суслик. — А счастье от этого по уменьшится?
— Посуды у меня уменьшите, — хмуро сказал Хома. — А счастье… Может быть, ты себя счастливым почувствуешь, когда мой кувшин разобьёшь.
— lie хитри, — предупредил Суслик. — В таком случае, сам свой кувшин разбей, а я посмотрю, что из этого выйдет.
Так, препираясь, они незаметно добрались до Хоминой норы.
— Только в норе не бей, — обречённо сказал Хома, когда Суслик схватил большой кувшин. Тот, с трещиной.
Думаете, раз он с трещиной, его не жаль? Воду в нём, конечно, не удержишь. А горох и зёрна можно хранить запросто. 'Гоже ценная вешь!
— В норе не бей, — грозно повторил Хома. — И без того мусору хватает.
Вышли они на луг. Там, неподалёку, огромный валун лежал.
Суслик подскочил к нему с разбегу и так ахнул по валуну кувшином, что…
Волк, притаившийся к засаде за каменной глыбой, очумело взвился, весь в глиняных осколках, и дал дёру!
Да и сами друзья опомнились только в норе у Хомы. Настолько струхнули!
— Ну, что я говорил?! — возликовал, придя в себя, Хома. — Если бы посудину не разбили, Волк бы нас вмиг сцапал!
Так был посрамлён Суслик. Он. Хома, не какой-то Хома неверующий. Знает, что говорит.
Как Хома и Суслик с Лисой не доспорили
Крепко повздорили Хома и Суслик. Из-за чего — вроде уже и не помнят. Упрекать стали друг друга.
— Ты первый начал, — обижался Суслик.
— Запомни, начинает всегда первый, а не второй. Не второй же, не третий! — веско сказал Хома.
Он частенько говорил веско или внушительно. Важно ещё говорил, строго, с достоинством. Нередко усмехался, но зато никогда не ухмылялся. Такого за ним не водилось.
— Я тебе напомню, — внушительно усмехнулся Хома.
— Я наконец вспомнил. Мы спорили о том, что такое хорошо…
— И что такое плохо, — подхватил Суслик. — Если что-то плохо лежит — это хорошо?
Завелись они по-новой. Они уже как-то говорили о плохом и хорошем. Но совсем по другому поводу.
— А ты положи хорошо, что плохо лежит, и будет хорошо! — важно ответил Хома.
— Кому хорошо? — не сдавался Суслик.
— Тому, у кого лежит плохо.
— А разве это нехорошо, что плохо лежит?
— А ты переложи хорошо, и тогда тому, у кого плохо лежит, хорошо будет, — строго посоветовал Хома.
Они в норе у Хомы сидели.
— Хорошо, — кивнул Суслик. — Вон я вижу, твои орешки на полке плохо лежат. Вот-вот на пол посыпятся.
Он небрежно подошёл к полке и взял с краю несколько орешков, которые могли на пол свалиться.
Взял и с удовольствием съел.
— Хорошо! — облизнулся он. — Вкусные орехи! Где рвал? — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Ну, сделал я сейчас по-твоему. Лежали орешки плохо, теперь — хорошо, — погладил он живот. — Ну и что? Хорошо тебе?
— Очень хорошо! — повеселел Хома.
— Но тебе же от этого плохо, — удивился Суслик. — У тебя меньше осталось.
— Но ведь тебе хорошо?
— Хорошо. Если я ещё немного возьму, мне будет ещё лучше.
— И бери. Кушай на здоровье! — разрешил Хома. — И запомни, хорошо — это когда другому хорошо и даже отлично.
Суслик недоверчиво посмотрел на него. И вновь пристроился к орехам.
Хома внимательно смотрел, как он опустошает полку.
— Хорошо! — увлёкся Суслик, проглатывая последний орешек.
— Плохо, — покачал головой Хома. — Мне ничего не осталось.
— Что ж ты меня не остановил? — смутился Суслик.
— Честно?
— Честно.
— Сначала я подумал: пусть тебе будет хорошо. Потом забеспокоился: если ты объешься, тебе будет плохо. А затем уж только спохватился: мне самому будет плохо, если ты все орехи слопаешь.
— Это хорошо, что ты б себе в последнюю очередь подумал, — одобрительно заметил Суслик. — Подожди меня немножко.
И решительно вышел.
Вернулся он с большущим кульком, свёрнутым из конского щавеля.
— Подожди немножко, дам тебе горошка! — ликовал Суслик.
Заглянул Хома в кулёк, а там полным-полно молодого вкусного гороха.
— Это ты мне? — поразился он.
— Нам, — широко улыбнулся Суслик.
— Знаешь, Суслик, — сказал Хома, набивая щёки сладким горошком, — мы с тобой неправильно спорили.
— А как правильно? — уписывал Суслик горох тоже за обе щеки.
— Тебе хорошо, — прошамкал Хома, — и мне хорошо.
— Ещё бы!
— Хорошо — когда всем хорошо. И тебе, и другому. А если другому плохо, то как тебе может быть хорошо?
— Можно уточнить? — солидно спросил Суслик.
— С таким кульком можешь уточнять, сколько угодно!
— Так вот, уточняю: не другому, а другу. Хорошо — когда всем хорошо, — повторил он Хомины слова. — А дальше надо так: и тебе, и другу, — подчеркнул он, — а не другому. Других — много. Друзей — мало.
Они опять заспорили. А ведь почти дошли до истины. Вовремя надо останавливаться и в еде, и в споре.
Ведь всё-таки хорошо — и с другим, и с другом поделиться!
Вездесущая Лиса, пробегавшая мимо норы, остановилась и прислушалась.
«Хорошо им лясы точить, — злобно подумала она. — Хорошо, что они там, а не здесь. А иначе бы они узнали, что такое хорошо!»
— Нехорошо! — в сердцах крикнула она прямо в нору сквозь узкий лаз. — Весь день голодная бегаю.
Хома и Суслик даже горохом поперхнулись. Пришлось друг друга хорошенько по спине поколотить, чтобы плохо но было.
— Но ты же горох не ешь! — крикнул Хома Лисе.
— Зато я другое ем, вместе с горошком. — огорчалась она.
— Плохо тебе, — хитро посочувствовал Хома.
— Лишь бы тебе было хорошо, — съязвила она.
— Рыжая, а все понимает! — наивно поверил Суслик.
— Была бы ваша нора пошире, и ты бы сразу всё понял отлично!
И Лиса побежала дальше. Ей было плохо ешё и оттого, что им хорошо. Не до спора ей было.
Попробуй разберись! Трудно…
Как Хома луг сохранил и Коня в люди вывел
Приятно посидеть вечерком с другом, когда на дворе дождь идёт, а у тебя дома тепло и сухо.
Заскочил в такой вечер Суслик к Хоме. Поболтали о том о сём, перемыли косточки Лисе, пересчитали рёбра Волку, перешерстили Медведя, а от Коршуна вообще полетели пух и перья. И давай затем рассказывать разные истории.
Первым начал Хома. А впрочем, до Суслика очередь так и не дошла. Хому не остановишь, если он разгонится.
— А известно тебе, — сказал он, — что зимой все звери курят?
Суслик чуть с табуретки не упал:
— Скажи ещё, что и птицы курят!
— А птицы тем более. На лету!
— Ты, Хома, конечно, умный, но тронутый, — не сдержался Суслик.
— Меня попробуй тронь! — развернул плечи Хома.
— Я не о том, — смешался Суслик. — Кто же из животных курит?!
— Да все. И почему-то зимой, — повторил Хома. — Однажды проснулся я во время зимней спячки, бок отлежал. Хотел на другой бок повернуться, но вдруг захотелось взглянуть, как там, снаружи. Снег прокопал на входе и гляжу. Ужас! — всплеснул он лапами. — Все курят! Лиса прошла, Волк, Кабан — у всех дым из ноздрей валит! Потом наш тихоня Заяц пробежал — изо рта и из носа белые дымки пышут. Ворона пролетела, и та дымит!
— Надо бы у Зайца спросить, — промямлил Суслик.
— Спрашивал. Обижается. Наверно, стыдно. Я думаю, они все зимой курят, чтобы теплее было. А ещё и кашляют иные, непутёвые!
— Может, от мороза?
— Знаешь, Суслик, — нахмурился Хома, — если кто-то на морозе курит и кашляет, я вижу только одну причину. Будь здоров, не кури и не кашляй!
Они помолчали, тягостно размышляя о вреде курения.
— А знаешь, как один Суслик наврал с три короба? — встрепенулся Хома.
— А тот Суслик случайно не я? — взволнованно спросил Суслик. — Помни, я твой лучший друг.
— Совсем другой Суслик, — рассмеялся Хома. — Гораздо умнее тебя. — Он умолк. — Я хотел сказать — гораздо глупее тебя.
— Тогда валяй, — успокоился Суслик.
— Сделал он три берестяных короба. В один — горох насыпал, в другой — орехи, в третий — зёрна. А на крышках нарочно совсем не то нарисовал: где было зерно — орехи, где были орехи — горох, а где был горох — зерно. Поназвал гостей и выставил три закрытых короба. «Навались, — говорит, — ешьте, кто чего любит!» А сам хохотал до упаду, когда гости всё перепутали!
И Хома сам громко расхохотался. Опомнился и принял серьёзный вид:
— Так Суслик наврал с три короба.
Суслик поёрзал на табуретке, не зная, можно ли и ему смеяться над тем глупым сусликом.
— А ты точно уверен, что не про меня рассказывал? — сдержанно спросил он.
— Точно-точно. У тебя же дома четыре короба с припасами, а не три. Это у меня три.
— Верно, — повеселел Суслик.
— Это так же верно, как я на коне скакал, — продолжал Хома. — Помнишь, на наш луг табун лошадей из деревни повадились пригонять? Пусть, мол, попасутся на воле.
— Помню, — оживился Суслик. — Как-то проснулся, а у моей головы лошадиное копыто в норе стоит. Конь провалился, — хихикнул он.
— Помолчи! А думаешь, кто отучил коней по нашему лугу шастать?.. Ты слушай. Решил я как-то корзину сплести, а веток ивовых нет. Пошёл, взобрался на подходящую иву, пытаюсь лозину перегрызть, но вдруг заскользила она у меня в лапах, и я очутился — не поверишь, на шее Коня. Он около ивы траву щипал. Что тут началось! Конь почувствовал какого-то зверя на шее, — выпятил грудь Хома, — и понёсся куда глаза глядят.