Алёна с изумлением вдруг поняла, что с тех пор, как она начала ходить к Лидии Матвеевне, она столько в себе открыла! Выяснила про себя кучу вещей! Главное — что она сердится на родителей.
А теперь ещё — то, что она способна сказать «нет» тому, что ей не нравится.
А ещё — что способна поделиться с другом самым сокровенным — про Карторию.
И умеет лазать по крышам. И умеет спасать людей от гликемической комы!
А может быть… ей самой поговорить с родителями?! Рассказать, что сердится. Что нашла нового друга. Что открыла в себе кучу способностей.
Алёна спустилась вниз, но родителей не было.
— Отец на работе задержался, — объяснила Мила, щёлкая пультом, — мама скоро будет.
— А где она? — спросила Алёна.
Мила поглядела на неё испытующе, словно размышляла, рассказать, где мама или нет, но потом покачала головой:
— Не знаю. По делам поехала.
«Может, это и к лучшему, — подумала Алёна, чувствуя, как утихает в ней порыв, — попробую-ка я пока яблони пересадить. Это же ещё одно умение. А потом… можно будет папе с мамой показать, что у меня вышло».
Алёна так размечталась, что родители выскочили у неё из головы, а представились ей такие идеальные папа и мама, которые слушают свою дочку, радуются её успехам, а главное — любят друг друга.
Она успокоилась и отправилась спать. Ей надо было набраться сил перед завтрашней посадкой.
А утром было вот что. Ангелина доехала на автобусе до Рублёвской гимназии.
Путешествие далось ей нелегко, она ведь знала, что не выглядит, как человек с бабками. Хотя и постаралась надеть самую лучшую одежду, какая у неё была. И пиджак чёрный, и мокасины, которые ей Жанка оставила. И деньги в рюкзаке были. Ровно тысяча долларов. В рублях, но это неважно.
Охранник подсказал ей, как найти кабинет администрации (она гордо заявила, что приехала поступать). Энджи долго блуждала по пустынным коридорам, испытывая и зависть (у них тут было идеально чистенькое кафе, а не столовая, а ещё какой-то «Молодёжный клуб», три кабинета психолога, диваны, обитые светлой кожей, бутылки с водой бесплатные, с пластиковыми стаканчиками, и прочие прибамбасы крутой школы), и радость предвкушения (скоро-скоро и она сможет тут везде ходить и пользоваться, а главное — знакомиться с нужными людьми).
Администратором оказалась невзрачная тётка в кофте мерзкого цвета, который бабка называет фисташковым. У тётки были толстые пальцы, с которых она постоянно сгрызала заусенцы, а под столом виднелись туфли — старые, разношенные. Неясно, как такая Жужелица может работать в такой крутой школе, наверное, замещает кого-то более солидного.
— А документы привезли? спросила Жужелица.
— Ой, — вздрогнула Ангелина. Она совсем забыла про документы! Надо было их забрать из старой школы! Вот балда! Перепсиховала из-за бабок.
— А нельзя сначала оплатить? — спросила Ангелина.
— А у тебя с собой шестьдесят тысяч рублей? — удивилась Жужелица.
— Почему шестьдесят? Тридцать. За первый месяц. Может… может, мне у вас не понравится ещё, — на всякий случай добавила Ангелина.
— А вступительный взнос?
— Но я… Я же не в первый класс поступаю!
— Это неважно. По правилам все, кто переходит к нам в гимназию, платят вступительный взнос. Или оплату можно отложить. При поручительстве.
— А от кого оно должно быть?
— От родителя ученика нашей школы. У тебя есть знакомые в нашей школе?
«Алёнка, — сообразила Ангелина, — надо её мамашу на поручительство раскрутить!»
— И вообще, — продолжила Жужелица, — почему ты без родителей?
— Потому что у меня их нет, — мстительно сказала Энджи, — погибли.
Жужелица опустила взгляд, скрестила руки на груди, обтянутой фисташковой кофтой, но всё-таки сказала:
— Понимаю. Но правила есть правила. По правилам, кстати, надо не первый месяц оплатить, а первый год, но тут возможны варианты. Однако вступительный взнос обязателен.
— Ладно, — пробормотала Энджи, — ясно всё..
На пути к выходу она заглянула в зал для дискотек. Там было наикрутейшее оборудование. Она представила, как будет танцевать тут, с Алёниными одноклассниками, которых, она не сомневалась, ей удастся взять в оборот, и решение пришло к ней незамедлительно.
Вообще-то она не собиралась так поступать. Но они сами её на это толкнули. У неё просто нет выбора.
Алёнки ведь сейчас нет дома… Коротает время с Кабанихой…
…Наталья, мама Алёны, утром встала с мыслью: пора. Пора рассказать обо всём Игорю.
Уже три месяца каждый день она ходила на курсы дизайна. Ландшафтного, хотя слово это ей не нравилось, было каким-то заезженным, как из глянцевого женского журнала.
Идея родилась у Милы. Когда у них ничего не получилось с садом «фэн-шуй», ну, то есть несмотря на то, что они выстроили все дорожки так, чтобы по ним свободно текла энергия, и всё такое прочее, Игорь не стал чаще появляться дома, Мила сказала:
— А если дело в тебе, Наташка?
Без Игоря они общались на «ты».
— В каком смысле? — испугалась она.
— Ну, ты как личность его не интересуешь. У тебя даже никакого занятия нет. Всё только провожаешь на работу, ждёшь с работы.
— Так мужчине это и нужно…
— Ничего подобного. Им интересны личности. У которых есть дело. Которые чем-то увлечены. Вчера как раз в ток-шоу Малахова это обсуждали.
— Чем же мне заняться?
Милочка оглядела дорожки.
— А вот этим! Дизайном сада. Иди на курсы какие-нибудь. А если бросит он тебя, зарабатывать сможешь.
— Тьфу-тьфу, Мила! — рассердилась Наталья.
Но на курсы пошла. Игорю не говорила — решила сделать сюрприз. За Алёной, которая как раз вышла на каникулы, приглядывала Мила.
— Гуляет много, молодец, — вечером докладывала Мила, — воздухом дышит.
А Наталья училась. С непривычки ей было тяжело, но каждый раз она представляла себе удивлённое лицо Игоря. Она ведь никогда не видела его удивлённым. Он ничему давно не изумлялся. А тут ему придётся удивиться! А от удивления и до радости недалеко.
Но сегодня утром Наталья поняла, что ей уже не терпится рассказать. Игорь как раз собирался заехать домой, переодеться перед командировкой.
Наталья надела новую рубашку в крупную клетку, джинсовую юбку, коричневые туфли на низком ходу. Повязала зелёный платок. Настоящий дизайнер на своём загородном участке. Потом, подумав, всё-таки сняла платок. Он может вызвать у Игоря насмешку. Скажет, тоже мне, невеста ковбоя.
Зашуршали колёса машины. Она вздрогнула: не успела подогреть суп. Хотя он всё равно сначала переоденется. Ещё есть несколько минут. Наталья заспешила вниз.
— Ну заходи, заходи, — кому-то сказал Игорь.
Наталья замерла. Он не один? С коллегой? Тогда есть возможность произвести впечатление на обоих!
Она спустилась с лестницы и столкнулась с какой-то девочкой. Худая, тоже в джинсовой юбке, только мини и дешёвой. С короткой стрижкой. Глаза сощуренные, злые, но улыбается. Как-то ехидно.
— Добрый день, — растерянно сказала Наталья.
А вдруг это Марина, предыдущая жена Игоря?
— Это Алёнина подруга, — сказал Игорь, равнодушно скользнув по жене взглядом, — разберётесь без меня?
— Д-да…
— Нет, не разберёмся, — перебила Ангелина, — если вам на дочь не плевать, конечно…
В общем-то, Игорь был не нужен Ангелине, но она вдруг ощутила власть — власть того, кто владеет информацией, перед теми, кто ещё не знает. И ей было очень приятно заставить этого мужчину в синем костюме, в блестящих ботинках, только что вылезшего из сверкающего «Портика», слушать её, голодранку, которая только что бросила тяпку и, не вычистив грязь из-под ногтей, пришла им раскрыть глаза.
Глаза и правда у них обоих увеличились.
— Где Алёна? — спросил Игорь у Натальи.
— Н-наверху, ой, нет, она гуляет.
— Где гуляет?
— Я не знаю точно, но Мила говорит…
— Я знаю, где она гуляет, — вмешалась Ангелина, — и пришла вам обоим рассказать. Чтобы вы спасли вашу Алёну. Пока у неё окончательно крышу не снесло.
— И где она гуляет? — спросил Игорь.
— А нигде. Она сидит у Кабанихи. У Лидии Матвеевны Кабановой. Целыми днями.
— И что они там, телевизор смотрят? — спросила Наталья. Просто чтобы что-то спросить. Чтобы соответствовать моменту. Чтобы Игорь не подумал…
— Кто такая Кабанова? — перебил её Игорь.
— Бабка одна. Живёт в старой части посёлка. Больная.
— Чем она больна? — испугалась Наталья.
Ангелина не знала наверняка, но подумала, что для дела надо сгустить краски.
— До туалета дойти сама не может. Дела свои в памперсы делает. А Алёна их выносит.
Игорь посмотрел на Наталью. Очень зло.
— А ты не в курсе? — спросил он.
— Я… Я думала, она гуляет на улице. Дышит воздухом.
— Послушай, а в чём вообще смысл твоего существования? Ты не можешь уследить за дочерью, с которой вместе сидишь дома?
Он говорил, не повышая голоса, слегка улыбаясь, но мороз по коже пробежал даже у Ангелины. Беседа вдруг пошла не в том направлении.
— Она просто классно шифруется, — вступилась за Наталью Энджи, — кстати, она и сейчас там.
Игорь молча посмотрел на неё и пошел к двери. У порога он обернулся и бросил:
— Тебе собаку доверить нельзя, не то что дочь!
И вышел. А Наталья уселась на стул около лестницы. И принялась разглаживать на коленях юбку. Взгляд её устремился куда-то в окно, за которым виднелась высокая берёза.
Ангелине на секунду стало жалко её, но потом она подумала: «Ха! Кого ты жалеешь?! Богатую тётку, у которой бриллиантов полны закрома! А тебя кто пожалеет!?»
— Ну, я пойду, — сказала Энджи громко.
Наталья кивнула.
— Пожалуйста, — со значением произнесла Энджи.
— Ой, да… Спасибо… А вот…
Наталья сунула руку в карман джинсовой юбки, но та была новая, и карманы оказались пустыми.
— Мне ничего не нужно, — с удовольствием бросила в лицо богатой тётке Энджи, — но если вы хотите оказать мне любезность… Мне нужно поручительство в вашу гимназию.
Ей пришлось минут пять объяснять Наталье, что от неё требуется. Энджи торопилась, не хотелось сталкиваться лицом к лицу с Алёной, за которой поехал Игорь.
— Только не подумайте, что я это из-за поручительства сделала, — сказала Энджи, — я беспокоюсь за Алёну.
Наталья ни о чём не думала. Хотя нет, думала. О том, что теперь всё насмарку, все три месяца учёбы ландшафтному дизайну. А главное — теперь у неё никогда не будет возможности завоевать одобрение и доверие Игоря.
— А как Кабанова убедила Алёну сидеть с ней целыми сутками? — спросила она у Ангелины.
— Эта Кабанова отвратительный человек. Поверьте мне. Она нам семью сломала. Она просто умеет так действовать, чтобы заставить человека плясать под свою дудку. Вот и Алёнку в рабство загребла. Наверняка это она ей про спасение мира что-то наболтала. А Алёнка слишком доверчивая. Слишком добрая. Я ей всегда это говорила.
«Доброта — это у нас семейное, — вдруг подумала Наталья, — какое-то семейное проклятие».
Ангелина была очень довольна собой. Во-первых, она и сама уже поверила, что своими действиями спасает Алёну от рабства злой Кабанихи. Во-вторых, теперь счастье было у неё в кармане! И поручительство в школу, и денежки!
Деньги, правда, она пока вернула на место. В шкаф. В бабкино погребальное.
Бабка любит открыть пакет со своими похоронными одёжками, показать. Типа, в этом положите, этим накроете. Проживёт же ещё на Жанкиных лекарствах триста лет, зараза! А всё ноет: «Помру, помру!».
Всё показывала, а туфли белые — нет. Ангелина и заглянула в них. А там — бабки. Бабло, в смысле. Немалое. Ангелина и стащила.
Бабка молодец, столько себе на похороны скопила! И повод будет их свистнуть. Очень кстати начались грабежи в соседней Ивановке. Уже два дома обчистили. Один — дом председателя правления. Так что денежки, бабка, тю-тю! Тебе они всё равно не нужны. Пора освобождать дорогу молодым и оказывать им содействие.
Так что Ангелина, выходя из Алёниного дома, чувствовала, что просто лопается от счастья, как перезревший огурец от семян.
Полдень.
Алёна сидит возле дома Лидии Матвеевны. Руки дрожат. Голова кружится: Алёна два часа пробыла под палящим солнцем. Лидия Матвеевна дала ей свой платок, но тот не спас от жары. Тёмный, он, казалось, ещё больше притягивал солнце. Алёна в конце концов сняла его и повесила на шею.
Одежда вся в песке и волосы разлохматились больше обычного. Лопата валяется перед ней. Алёна смотрит на неё с ненавистью.
Стоит на секунду прикрыть глаза и снова перед нею — берег, накрепко, просто насмерть заросший травой. Она беспомощно истыкала лопатой то место, где они хотели посадить яблони. Бесполезно. Земля не хочет её впускать.
«Слабачка», — подумала Алёна.
Но самый ужас был впереди. Надо было подняться к Лидии Матвеевне и как-то признаться, что ничего не получилось.
«Я тебе верю», — сказала ей Лидия Матвеевна. Это значит, она верит, что Алёна выполнит её просьбу. Посадит яблони. Всего-то дел…
А у Алёны оказались настолько слабые руки… Она думала, что они сильные, а выяснилось…
Алёна не могла заставить себя подняться по ступенькам. Ну никак. Ей верила и Лидия Матвеевна, и маленькая девочка в короткой синей юбке, которая сидит у нее внутри. А Алёна оказалась предательницей. В голове у нее завертелись другие предательские мысли. Бежать. Как можно дальше отсюда.
И тут вдруг, как фея в карете, как джинн на ковре-самолёте, появилась папина машина, и остановилась у дома Лидии Матвеевны.
Алёна вскочила.
Папа опустил стекло. Во рту у него была жвачка. Он смотрел на Алёну и мерно жевал.
Алёна давно заметила — если человек в хорошем настроении, он открывает рот, когда жуёт жвачку.
А если в плохом или сосредоточен на чём-то, например, решает сложную задачу, то рот держит закрытым.
Папа рта не открывал. Впрочем, как всегда. Но кое-что было не как всегда. А именно: Алёна была рада видеть папу.
— Садись, — сказал он.
Она вскочила и направилась к машине. И села бы, не задумываясь. Если бы папа не спросил, ткнув пальцем в лопату:
— Твоё?
Алёна вернулась за лопатой. Подняла её. И подумала: «Это же подло. Надо подняться к Лидии Матвеевне. Чтобы она не ждала меня. И вернуть платок».
Но тут же Алёна сообразила, что придётся признаться в проколе с яблонями. И передумала. Нет, она поедет с папой. Домой. Где можно пересидеть. Переждать. Потом прийти к Лидии Матвеевне. Впрочем, нет, пока это сложно представить…
Подумать.
Алёна ухватилась за эту мысль. Точно! Ей же всегда нужно подумать, прежде чем сказать. И Лидии Матвеевне всегда нравилось в Алёне, что она сначала думает, а потом отвечает. Значит, она одобрила бы отъезд Алёны. Или нет?
— Садись! — повторил папа.
Она послушалась.
Игорь поморщился — в машине запахло старушечьими духами.
Он глянул мельком на дочь. На шее у неё был какой-то жуткий тёмный платок.
«От него пахнет», — сообразил он, — бабкина фитюлька. Хорошо, ехать недалеко, потом эта «Красная Москва» быстро выветрится».
— Знаешь, — начал Игорь, трогая машину с места, — у тебя в шесть месяцев прорезался первый зуб. А пошла ты в одиннадцать. В год ты говорила «мама», «папа», «дай» и «мяу».