Алёна слабо улыбнулась, но отец посмотрел так, словно ей стоило заплакать.
— Все прививки тебе сделаны по общему графику, — повысил голос Игорь, — и ты ничем не отличалась от своих сверстников. До сегодняшнего дня ты была обычным ребёнком. И меня это радовало. Меня это успокаивало. Ты понятия не имеешь, что значит быть родителем необычного ребёнка.
— Ты так говоришь, как будто ты — имеешь, — тихо сказала Алёна.
Игорь стиснул зубы. Да. Он имел это понятие. Высасывающее душу понятие. Но рассказать об этом Алёне он не может. Об этом ей нельзя рассказывать.
— Что ты там делала? — спросил он.
— Ничего. Была с Лидией Матвеевной рядом.
— На это есть обученные люди, — сказал Игорь.
— Да, — кивнула Алёна, — сиделки. Я хочу стать сиделкой.
«Сиделкой», — мысленно повторил Игорь. Точно. Вот оно.
Игорь Сотников ненавидел сиделок.
Как обычно, он ощутил этот гадкий холодок, который начинал змеиться где-то в позвоночнике, а потом постепенно сковывал шею, руки, всё туловище, добирался до сердца и всё… Трудно дышать.
Первый раз ему стало трудно дышать, когда Марина, первая жена, вынесла ему голубой кулёк. Но радости на её лице не было. Ужаса тоже. Скорее, вопрос.
— Они, — она указала подбородком на больницу, куда их с малышом перевели из роддома, — говорят, что у него голова не растёт.
— Так мало времени прошло, — пробормотал Игорь, пытаясь заглянуть в кулёк.
— Месяц? Посидел бы там с моё.
Она открыла дверцу машины и сунула кулёк в автокресло.
— А что значит — не растет? — растерялся Игорь, одновременно пытаясь прикинуть, как можно пристегнуть кулёк, не распелёнывая.
— Мозг не развивается, — ответила Марина.
«Кулёк» заплакал, но она даже не протянула к нему рук. Игорь сразу это отметил. Как дурное качество, которое отмечаешь при знакомстве с человеком. Особых выводов не делаешь, но — отмечаешь.
Он не знал, что Марина ещё как протягивает руки к «кульку», которого назвали Максимом (правда, мальчику до сих пор всё равно, как его называют: хоть Максимом, хоть Геннадием), что и пеленает, и баюкает, и вглядывается в сморщенное личико, когда его, Игоря, нет дома. Словно пытается понять — можно любить Максима или нет?
И ей очень-очень нужно было, чтобы Игорь сказал: можно! Нужно! Будем!
Но Игорь не говорил. Он не знал, как вести себя в такой ситуации. Он не знал ни одного знакомого, у кого был бы ребенок с мозгом, который не растёт. Он поискал в интернете и начитался ужасных рассказов. После них было совершенно непонятно, как относиться к странному младенцу. Он предпочёл никак не относиться.
Марина же посчитала, что получила ответ на вопрос, мучивший её ещё в больнице. И бросила их. Просто уехала из города. Позвонила из поезда, крикнула, что больше так не может и швырнула трубку.
«Это даже к лучшему», — сказал себе Игорь, пытаясь улыбнуться собственному отражению в зеркале. Улыбка выходила какая-то болезненная. Одними губами — без глаз. С тех пор он так и улыбался.
К лучшему — потому что раньше не было плохих-хороших. А теперь — всё понятно. Она, Марина, плохая. Он, Игорь, хороший. Он не бросит малыша. Просто отдаст его родителям. Своим. Ведь малышу нужна ежедневная забота, супчики там протёртые, чистые штанишки. А он, Игорь, должен зарабатывать на супчики и штанишки. Вот так. Малыша будет навещать. По выходным. Если командировок не будет.
Он отдал родителям сына с облегчением и тайной надеждой. Так сдают в ремонт поломанный компьютер. Сложная машина, много работы, но вдруг всё-таки удастся восстановить всё-всё, что было до поломки?
Родители полюбили Максима. Голова у него всё-таки росла. Но медленно. Игорь как-то решил купить ему шапку в магазинчике при аэропорте. Надо было убить полчаса.
Выбрал синюю, с самолётиком.
— Размер? — спросила продавщица.
— Сорок шестой..
— На полгода?
— На два, — выдавил Игорь, и по спине снова зазмеился ненавистный холодок.
Дальше был новый начальник. Его дочь увлекалась иностранными языками, средний сын любил футбол, младший проводил время у телевизора.
— Вашему пять, Игорь? Что он любит?
— Ничего.
— Так не бывает. Наверное, тоже фанат мультиков?
— Конечно, — соврал Игорь.
На самом деле, Максим не замечал мультиков. Он замечал только свой палец, размазывающий слюни по журнальному столику.
Игорь не выдержал, когда Максиму стукнуло десять. И отправил их в Англию. Родителей и Максима. Отец тогда уже мучился болями внизу живота, и Максиму наняли сиделку.
Мэри… Игорь её возненавидел. Потому что никто, ни родители, ни пара друзей, которые были в курсе, не посмели ему намекнуть, что он не прав, удаляя от себя сына. А в её голубых прозрачных глазах сверкало такое презрение, она так уничижающе улыбалась, обнажая крепкие белые зубы… Почему он не уволил её сразу? Максиму же было всё равно!
А Мэри понимала прекрасно, что Игорь и его родители от неё зависят, и всячески пользовалась своей властью, то требуя, чтобы им оставляли деньги на развлечения (Максиму было плевать на колесо обозрения и карусели), то покупая дорогие развивающие книжки и игрушки, которые пищали, свистели и пели песенки (Игорь подозревал, что в его отсутствие игрушки переходят к трёхлетней дочери Мэри). Но он был согласен на всё, даже на эти унижения.
— Вы уже уходите, мистер Сотникофф? Неужели так мало внимания единственному сыну?
Всё, что угодно, лишь бы отпустили, дали возможность вызвать такси и умчаться, улететь из этого проклятого пригорода Лондона.
Что было потом? Потом заболел отец. А за ним — мать.
А потом была материнская сиделка.
И вот тут Игорь возненавидел сиделок по-настоящему.
Мать оперировали в Германии. Клару порекомендовал хирург, под чьим наблюдением мать проходила лечение. Немка, в случае чего, с врачами объяснится, но и по-русски понимает, с матерью сможет общаться. Даже какое-то медицинское образование имеется.
Крепкая как платан тётка с короткой стрижкой, мощной шеей и широкими ладонями вызывала у него раздражение. Она никогда не уходила, когда он навещал маму. Он и так приходил ненадолго. А тут ещё эта баба, пахнущая чем-то медицинским, потом и вот этим отвратительным запахом старушечьих духов (не «Красная Москва», конечно, но все старческие духи пахнут одинаково гадко). Найти другую у него не было времени. Приходилось терпеть и злиться. Если бы не она, последние дни с мамой прошли бы совершенно по-другому. Он столько всего хотел маме сказать! Но не при Кларе же!
— Сиделкой? — повторил Игорь.
Выражение его лица Алене что-то напоминало… Ах, да! Ей было лет семь. Они гуляли с Милой по саду и нашли мёртвого мышонка. Точнее, то, что от него осталось. Соседская кошка отгрызла ему голову, а оставшуюся часть с болтающимся хвостиком бросила около их дома. Садовника не было. Вскрикивая от отвращения, Мила завернула мышонка в лист лопуха и перекинула через забор, к хозяевам кошки. «Не смотри, Алёна! Не смотри!»
Сейчас Игорь с тем же отвращением спросил: «Сиделкой?»
— И что такое быть сиделкой, Алёна?
— Находиться рядом с человеком. Поддерживать его.
— А обтирать его тряпкой, чтобы пролежней не было? — поинтересовался Игорь, — «Не смотри, Алёна!», снова прозвучало в голове, — если он, прости, при тебе обделается, твой человек?
Алёна промолчала. Она вдруг явственно увидела, что сидят они с папой совсем рядышком, но между ними — обрыв. И его не перепрыгнуть. Папа всегда будет на своей стороне обрыва, а она, Алёна, — на своей.
— В общем, вот что я думаю, — нарушил тишину Игорь, — тебе это ни к чему. Это тянет назад. Тормозит развитие. Я слишком много в тебя вложил. Ты позвонишь этой женщине по телефону, извинишься. И скажешь, что родители решили отправить тебя в Англию пораньше. Чтобы ты там привыкла. Это, кстати, правда.
Алёна ничего не могла ответить. Ей казалось, скажи она хоть слово — и разрыдается.
У дома она вылезла из машины и пошла в гостиную. На диване, неестественно выпрямив спину, сидела мама. Её глаза ясно говорили: она не здесь. А где? На другом конце обрыва, вместе с папой?
— Мы всё решили, — объявил Игорь, входя в дом вслед за Алёной.
Наталья равнодушно кивнула.
«Да, — поняла Алёна, — мама где-то совсем далеко… Или ещё дальше… Или высоко, в облаках, витает над обрывом».
Она поднялась в свою комнату. Но позвонить Лидии Матвеевне так и не смогла.
А ещё Алёне очень хотелось, чтобы она снова, как в детстве, превратилась в храбрую Элен, и к ней прилетела Джулиана, и посоветовала, как быть… и что делать.
Во сне Джулиана так и не пришла. Сон был гладкий, чистый, как кафельная стенка ванной, без тревожащих сновидений и печальных мыслей. Пустота. Вот что ощущала Алёна на следующее утро. Она спустилась по лестнице, но остановилась на нижней ступеньке. Родители сидели в гостиной, к ней спиной. Они сидели за столом, но не как обычно — друг против друга, а рядом. Оба напряжённо смотрели в окно, словно там показывали какой-то фильм.
— Я не понимаю, — сказал папа, — но тебе какая разница?
— Есть вещи, — произнесла, слегка задыхаясь, мама, — которые делать нельзя.
— Это в книжках по фэн-шую написано?
Мама выпрямилась и опустила глаза. Папа, наоборот, откинулся на спинку стула и сцепил руки на затылке.
— Не надо смеяться, Игорь, — отчеканила она, — есть вещи… Я не знаю, как тебе объяснить.
— Ну, конечно. Куда уж нам. Университетов не кончали.
— Игорь, — всхлипнула мама, — ну зачем ты так…
Алёну словно прожгло изнутри. Зачем и правда он так её унижает? Он как раз закончил университет, а она — даже не закончила что-то в своём Орле, а приехала в Москву.
О чём они спорят, о ней? О том, как побыстрее отправить её в Англию?
— Тогда объясни, зачем тебе нужна эта дурацкая берёза? — сказал Игорь.
Алёна посмотрела в окно. Вот оно что. У калитки росла высоченная берёза. Папа не раз жаловался, что она мешает ему, когда он на машине. Не то чтобы он не мог проехать… Но ему приходится напрягаться, когда он едет мимо березы. Он может поцарапать машину.
Значит, теперь он решил её спилить…
Алёна попробовала посмотреть на это с папиной, как это говорят, колокольни. Машина дорого стоит. И царапать её каждый раз о берёзу — значит трепать себе нервы. Они тоже дорого стоят. В смысле — лечить их потом дорого. Не в смысле денег, а в смысле папиного времени. Папа ведь когда-то ходил к психологу, Алёна знает это по обрывкам разговоров.
Но как-то не получалось до конца поверить, что дорогая железяка важнее живой берёзы. Что удивительно, маме берёза тоже была чем-то дорога.
В детстве берёза была для Алёны целым миром. У неё был довольно толстый ствол, весь изрытый на уровне Алёниного роста какими-то тёмными дорожками. Алёна приезжала из школы, выскакивала из машины и бежала смотреть на жучков и муравьёв, путешествующих по этим дорожкам, перелезающих через бугорки (а для них это целые горы!) и следящих друг за другом в тёмных извилистых трещинах.
Потом Алёна подросла и поняла, что берёза толстая только внизу, а наверху она изящная, белокожая, с кудряшками листьев, и Алёна сначала всегда мысленно здоровалась с ней, когда возвращалась домой. Даже придумала ей имя — Настя.
И вот Настю собираются убрать… Из-за того, что папе неудобно вылетать из дома на свою другую планету.
— Если ты её спилишь, — вдруг сказала мама чисто и строго, как учительница начальных классов на родительском собрании, — то я скажу Алёне про Максима.
Папа не пошевелился, но его пальцы… Они схватили пучок волос на затылке и сжали его изо всех сил.
— Это, конечно, особенно актуально сейчас, — усмехнулся он, — когда теплятся следы истории со старухой.
«Теплятся следы? — опешила Алёна, — почему он так решил?! В конце концов я придумаю, как пересадить яблони, и если меня не пустят, то просто напишу об этом Лидии Матвеевне! А она напишет мне. Что, в Англии, почты нет?!»
— Я скажу ей, — повторила мама.
— Угрожаешь? — сказал папа медленно и всё равно насмешливо, — шантажируешь… Ты ведь только навредишь Алёне. Это окончательно снесёт ей крышу. С таким трудом поставленную на место. Мало того, что ты проворонила, когда её крыша стала уезжать. Так ещё и хочешь завалить мне проект с Англией?
Последние слова папа отчеканил. Громко.
У Алёны загорелись ладони. И щёки. И заломило где-то в шее.
Папа говорил ей про то, как он радовался тому, что она нормальная. Прививки в срок, ещё что-то. Тогда она даже улыбнулась. Решила, что папа радуется ЕЙ.
А она просто его проект. Который удачно продвигается. А не родное, живое, тёплое существо, которое хочется прижать к сердцу.
Алёна вспомнила, ощутила объятия Лидии Матвеевны. И неожиданно спустилась и бросилась к двери. Неважно, что она ей скажет, только…
С крыльца она увидела Вика. Он стоял за забором и делал ей знаки.
— Что? — проговорила она, стараясь набрать в грудь побольше воздуха. Почему-то его не хватало даже на улице, даже возле Насти, той самой, которую сегодня собираются убить.
— Подойди поближе, — сказал негромко Вик, прижимая к сетке пухлую физиономию.
«Родители увидят нас в окно, — подумала Алёна, — ну и пусть!».
— Алён, — торопливо сказал Вик, слегка глотая звуки, — ты не думай, а? Мы, конечно, за тобой следили… Но я против был, чтобы родилкам клепать. Честно. Я её отговаривал, но она… Ты знаешь же, умеет.
— Она умеет, — согласилась Алёна, вдыхая воздух маленькими глотками и надеясь приноровиться к тому, что его стало так мало.
— А я, короче… Скоро уезжаю я, вот.
Вик потёр щёку, смущённо улыбнулся.
— Мы сейчас домой едем. А потом, короче, меня папка брату отдаёт на весь сентябрь. Дядька в армии служит. А в сентябре в отпуске. Хочет из меня мужика сделать. Настоящего, боевого.
Алёна смотрела на толстую физиономию Вика, со стеснительной улыбкой, мгновенно краснеющими щеками, на его белые пухлые руки и думала: «Какой из него боевой мужик?!»
— Но я это… Не за этим. Я спросить пришёл. Ты тогда с лопатой шла? Тебе что-то посадить надо было?
Алёна кивнула.
— Кабанова попросила? У тебя получилось? Нет? Хочешь, я помогу? Я могу. Я умею. У нас же дома огород. Мамка у меня любит это дело. Ну и я… так. Умею немножко.
Воздух хлынул в лёгкие, словно Алёна долго плыла под водой и вдруг вынырнула.
— Чего ты? — испугался Вик, — чего задыхаешься?
Алёна покачала головой.
— Нет. Нет, наоборот. Вик! Если бы ты знал… Хотя погоди. Зачем тебе это, а? Я не сержусь на Энджи… И на тебя, конечно, ты вообще не виноват. Я на себя злюсь. Мне надо было сказать Лидии Матвеевне, что у меня не вышло ничего. А я, понимаешь… По крыше лазать не побоялась. Уколы делала. А тут… Струсила, понимаешь.
— Брось, бывает, — сказал Вик, — я вот отцу тоже стремаюсь сказать, что не хочу я в охранники. Что мне больше всего на свете хочется замки делать. И на настоящие замки посмотреть охота. Но нет такой работы — на настоящие замки смотреть… Что копать надо?
— Ох, Вик, не знаю. Я дала себе зарок, что сама это сделаю. Что никого не попрошу.
— А я сам пришёл. Если друг пришёл и помощь предлагает, чего плохого-то, не пойму! — рассердился наконец Вик, и стал похож на добрый, но сердитый паровоз.