«Да и что я могу сделать, – думала Ира. – Даже если рассказать правду – все равно меня не отпустят, но пострадают и другие. И пускай они меня предали. А я – не хочу. И зачем я только села в эту машину? Никто не заставлял. Все сели, и я туда же».
Если бы жизнь была фильмом и можно было бы отмотать пленку обратно, Ира бы обязательно это сделала. До того момента, как она села в эту злосчастную машину. Или нет, еще раньше – до того, как она пошла в «Кашалот» С Максом. А может быть, еще раньше?
– Привет. – Передней стоял Макс. Лицо его было взволнованным и серьезным.
«О нем подумаешь, он и появится», – подумала Ира и не поздоровалась в ответ. Она знала: сейчас он будет просить прощения, говорить, что они растерялись и бросили ее случайно, но она не поверит. Не поверит и не простит. Никогда.
Он пошел рядом, стараясь заглянуть ей в лицо. Ира смотрела себе под ноги, на носки ботинок, и молчала.
– Тебя уже вызывали? – спросил он. – Ну, насчет нашей поездки… Вызывали?
Ира посмотрела на его чистое лицо, заглянула в его глаза цвета болотной жижи и усмехнулась. В этих глазах она прочитала страх. Дикий, не поддающийся разуму страх быть разоблаченным.
– Ну вызывали, – спокойно и равнодушно ответила Ира.
– И ты уже ходила? – Голос Макса дрожал.
– Ну ходила, – сказала она тем же тоном.
– И что? Что ты им сказала?
– Ничего особенного. – Она пожала плечами. – А ты-то что волнуешься?
– Мне нужно с тобой поговорить. – Он нервно огляделся по сторонам. – Зайдем в кафе?
Он предложил ей сесть за самый дальний столик не спросил, чего она хочет, а сам принес две чашки кофе. Потом долго молчал, шарил глазами по сторонам и кусал потрескавшиеся губы. Ира тоже молчала и пристально смотрела на него.
– Понимаешь, – наконец заговорил Макс, – тут такое дело… Ты, пожалуйста, не говори о нас с братом… Ну, о том, что мы вместе… это…
– Угоняли машину, – подсказала ему Ира.
– Ну, зачем так грубо? – натянуто и смущенно улыбнулся Макс, как будто она сказала что-то неприличное. – Жэке восемнадцать, поэтому никак нельзя, чтобы на него вышли. Для него угон – это статья. А мне… Мне в этом году поступать. А там, куда я собираюсь, все очень строго… В общем, никак… ты понимаешь?
– Как не понять. – Ира закивала и выпятила нижнюю губу в знак глубокого сочувствия. Она не понимала, как ей удается сохранять такое спокойствие, не понимала, как получается говорить таким ровным голосом. Просто все казалось пустяками по сравнению со страшным словом «колония».
– А мне что делать? – спросила она.
Макс стал торопливо набивать трубку и чиркать зажигалкой.
– А тебе? Тебе мы поможем, ты только скажи. Наши родители – очень уважаемые люди, они на все ради нас готовы. Мы за тебя штраф заплатим, и вообще…
Ира отставила от себя кофе и сказала:
– Я кофе не пью. У меня от него голова болит.
– А чего ты хочешь? – Макс потянулся за бумажником. – Я тебе мигом принесу.
– Спасибо. – Ира тяжело вздохнула. – Что-то ничего не хочется.
Макс посмотрел на нее с подозрительность. И затаенным страхом: что она выкинет теперь, когда вся их жизнь зависит от одного ее слова.
– Жалко, Макс, что мы поговорили только сейчас, – сказала Ира. – Жалко, что ты не позвонил раньше.
– Я не мог, – сказал он. – Так получилось.
– Жалко потому, – не слыша его, продолжала она, – что этот разговор мог бы изменить мои показания.
– Но ты же ничего не сказала? – почти крикнул Макс, и его трубка погасла.
– Да, ничего кроме правды, – сказала Ира и посмотрела на ,него в упор. – Разве тебя в школе не учили, что взрослым надо говорить только правду? Особенно взрослым с погонами?
Макс резко вскочил, и отодвинутый стул с грохотом упал на пол. Макс смотрел на Иру горящими от ярости глазами, как будто хотел ее испепелиь взглядом, но после холодного взгляда женщины-удава ей теперь все было нипочем.
– Ах ты, мерзавка! – Макс не владел собой, и ему было наплевать на приличия. – Да кем ты себя возомнила? Как ты посмела?
Ира томно улыбнулась ему и сказала:
– С каждой минутой ты мне нравишься все больше и больше.
Эти слова и спокойствие Иры окончательно взбесили Макса. Он сначала побагровел, потом мертвенно побелел, и она даже испугалась за его здоровье.
– Ух, зря мы тебя приняли в свою компанию! – потрясая кулаками, закричал Макс. – Зря! А я ведь с самого начала говорил, что не наша ты!
Ира смотрела на него и не могла понять, куда девался прежний Макс – утонченный, изысканный и красивый. Перед ней кривлялся какой-то безобразный паяц – трясся от бессильной ярости, в отчаянии заламывал руки…
– Оказывается, плохие люди тоже курят трубки, скорее для себя, чем для него, сказала Ира, встала и направилась к выходу.
– Стукачка! – прошипел он ей вслед. – Ну, ничего, ты нас еще узнаешь…
«Надо же, – подумала Ира, – а ведь еще немного и я могла бы в него влюбиться… »
– И они тоже, – кивнула Ира. – А откуда вы все знаете?
Кахобер хитро сощурился, и она увидела морщины, которые пролегли вокруг глаз, как лучи вокруг солнца.
– Работа у меня такая, – сказал он. – А больше ничего не скажу.
Они сели на лавку около Ириного дома. Кахобер стал что-то чертить веточкой на снегу, а она обхватила голову руками.
– Что теперь со мной будет? – Она спросила это так, как будто в нем одном было ее спасение и надежда.– Меня отправят в колонию?
– Нет, – сказал Кахобер и резким движением перечеркнул свои рисунки. – Думаю, что нет. Но теперь ты больше не имеешь права на ошибку.
– Я знаю, кто угнал машину, – чужим, внезапно охрипшим голосом сказала она.
– Я тоже. – Кахобер внимательно посмотрел на нее.
– Но я ничего не сказала. Никому не сказала.
Снег падал Кахоберу на усы, и он был похож на Деда Мороза, уставшего разносить подарки.
– Наверное, это правильно, – тихо сказал он. А может быть; и нет, но только иначе нельзя.
«Как я могла его на кого-нибудь променять! – подумала Ира, и ей захотелось плакать от раскаяния, от боли, от щемящей нежности. – Ему ничего не нужно объяснять; он все и так понимает…»
– Но все равно я чувствую себя самым плохим человеком на земле, – сквозь слезы проговорила Ира.
– Ты не плохая. – Кахобер осторожно коснулся ее плеча, как будто даже легкое прикосновение могло причинить ей боль. – Ты попала в беду. А это разные вещи.
Они смотрели на падающий снег и молчали.
– Знаешь, – негромко сказал Кахобер, – что я себе представляю, когда мне трудно?
– Что?
– Утро перед битвой на реке Калка. Помнишь такую?
Ира не помнила, потому что эту битву проходили давно, но все равно кивнула, чтобы не обижать Кахобера, как учителя истории.
– Так вот, я представляю это прохладное, тревожное утро перед битвой. Воины спят неспокойным сном а их кони стоят в реке и пьют воду, по колено в воде и тумане. И я знаю, что будет бой, и бой этот будет проигран, и будет стыдно и плохо. А.потом.
– Что потом? – почему-то шепотом спросила Ира.
– А потом все будет хорошо, – улыбнулся Кахобер.
Дома Иру никто не ругал. Все разговаривали друг с другом тихими, приглушенными голосами, как будто случилось горе. Ира никуда не ходила, даже в магазин, хотя покупать хлеб и молоко было ее обязанностью. Она сидела за своим письменным столом и рисовала. На белом листе появлялась широкая река, над ней – серое небо, расчерченное птичьими стаями, а в реке по колено в воде – лошади с умными и печальными мордами.
– Что это? – спросил папа. Он стоял у нее за спиной и смотрел на рисунок.
– Это река Калка, – сказала Ира. – Это утро перед боем.
– А почему у лошадей такие грустные глаза? Папа попытался улыбнуться, и Ира была ему благодарна за эту попытку.
– А ты разве не знаешь? – Ира повернулась к нему. – Ведь битва будет проиграна. Может быть лошади заранее знали об этом?
– Вечно ты что-нибудь выдумываешь! – сказал папа и осекся. Эти слова прозвучали как намек на ту ложь, которой Ира заполонила их жизнь.
– Выдумываю, – подтвердила она. – Но обещаю, это в последний раз.
Внезапно зазвонил телефон, и они вздрогнули.
Последнее время телефонные звонки не предвещали ничего хорошего.
– Я подойду, – сказал папа, и лицо его помрачнело. Он долго говорил по телефону. Ира поняла, что речь шла о ней, и заткнула уши. Лучше потом все узнать от папы, чем вслушиваться в обрывки фраз, обмирая от страха на каждом слове.
– Ну что? – спросила она, когда папа вошел к ней в комнату. Мама тоже вбежала за ним следом, вытирая руки о полотенце, она заглядывала папе в лицо, пытаясь прочитать на нем известия о судьбе дочери.
– Не может быть. – Папа сел на диван и обхватил голову руками. – Этого не может быть, – сказал он и рассмеялся, как безумный.
«Пятнадцать лет строгого режима», – решила Ира, глядя на папу.
«Отчисление из школы и принудительные работы», – подумала мама.
– Ира, – заговорил папа, – Ирочка, твое дело прекращено!
– Как прекращено? – одновременно спросили и Ира, и мама.
– А так! – Папа вскочил и стал ходить кругами по комнате. – Они нашли того, кто на самом деле угнал машину!
– Как нашли? – упавшим голосом сказала Ира. – Его нашли? Но я же ничего не говорила…
«Теперь все решат, что я – предатель, – подумала Ира. – Неужели это Кахобер все рассказал?»
– Ты представляешь, – он схватил маму за руки и стал ходить по комнате уже с ней вдвоем, – этот человек – самый настоящий угонщик! – Со стороны могло показаться, что они танцуют менуэт. – Семь угонов за последние пять месяцев…
– Последние пять месяцев? – Ира тоже встала. Но он только недавно приехал в Москву!
– И теперь он задержан, – не слушая ее, говорил папа. – А с тебя сняты все обвинения!
Телефон зазвонил снова. Папа подскочил к аппарату, сорвал трубку, что-то коротко ответил и заглянул к Ире в комнату.
– Это Света, – сказал он. – Хочешь, я скажу, что ты занята?
Ира не хотела разговаривать со Светой, особенно теперь. Но ведь нельзя же всю жизнь прятаться за широкой папиной спиной.
– Я поговорю, – твердо сказала она. – Я сама.
– Ирка! – Толос у Светы был радостный и обычный как будто не случилось ничего плохого. – Ты уже знаешь? С ума сойти! Тот мужик, который выбежал из машины за женщиной в шубе, – это он! Он угонщик! Его поймали, а мы получается и ни при чем!
– А вы, и так были ни при чем, – сказала Ира. Это ведь меня поймали. Это я встретила Новый год в обезьяннике. Это со мной разговаривал следователь…
– Ну, ладно, Ирка, – примирительно сказала Света, – не кипятись. Все же обошлось. Мы очень за тебя волновались.
– Да, волновались, – сказала Ира. – И это волнение помешало вам прийти, позвонить, узнать – жива я или нет! – Она не хотела казаться слабой, но слезы оби все равно зазвенели у нее в голосе.
– Не будь злопамятной, – строго сказала Света. – Тебе это не идет.
– Это все? – Спросила Ира. Она не хотела продолжать разговор, боялась наговорить Свете кучу гадостей, за которые потом будет стыдно.
– Нет, еще все наши просили передать, что ты – человек.
– Да, я девочка что надо, – в тон ей сказала Ира.
– Мы, честно говоря, думали, что ты расколешься, а ты – никого не выдала, – продолжала Света. – Макс очень• извиняется перед тобой. Он тебе чего-то лишнего наговорил?
– Да, немного, – иронично сказала Ира, но Света не уловила этой иронии.
– Подумаешь, чего только между друзьями не бывает! А потом мирятся и – как нив чем не бывало…
Ира слушала свою бывшую подругу и поражалась, как гладко и складно все у нее выходит. Тебя поцеловали? Пустяки. Тебя предали? Ерунда. Тебя обозвали последними, словами? Подумаешь!
– Я так не могу, – сказала Ира и повесила трубку. Она не хотела жить в таком ,мире, где ничто ничего не значит.
18
С самого утра у Иры было такое чувство, что сегодня она должна сделать что-то важное. Она встала рано, долго стояла под душем, потом причесалась тщательно и гладко и вышла на улицу. В руках у нее был рулон, завернутый в газету.
Она впервые за долгое время чувствовала себя так, как если бы ее досрочно освободили из тюремного заключения. Все вокруг было интересным и заслуживающим внимания: и ворчливая дворничиха, и выводок белых котов, которых она подкармливала, и дурно пахнущая рыба, которую с жадностью поедали эти коты.
Ира подошла к зданию школы и нерешительно потопталась на пороге. Каникулы были в разгаре, поэтому в школу приходили только учителя, да и то не все. Ира осторожно приоткрыла дверь и огляделась по сторонам.
Никого не было.
Стараясь не шуметь, она поднялась на четвертый этаж и вошла в кабинет истории. Это был класс Кахобера – такой же светлый, как он сам. Ира села на его стул – вот отсюда он видит весь класс, и на нее тоже смотрит отсюда…
Хотя чаще Кахобер ходит между рядов, размахивая руками, или что-то рисует на доске.
«Бесперспективно», – вспомнила она слова Светы и усмехнулась. Какая глупость! Чем быть влюбленной в мелкого, чужого человека, пусть даже с надеждой на взаимность, лучше любить недосягаемого, но бесконечно хорошего. Тогда и не нужны никакие перспективы, перспективой будет сама любовь.
Она разорвала газету и развернула перед собой большой лист. Широкая река, густой туман и кони с грустными мордами – вот что было нарисовано на этом листе. Ира аккуратно засунула свой рисунок под стекло на столе и осталась довольна.
«Ему понравится, – с нежностью подумала она. Он поймет…»
… Как только она переступила порог своего дома, мама радостно сообщила:
– Тебе Аня звонила. Уже два раза.
– Аня? – Ира заулыбалась и покраснела от радости и смущения. – Она что-нибудь просила передать?
– Нет, сказала – еще позвонит. Да ты раздевайся, поешь.
Но Ира прямо в ботинках уже бежала к телефону.
Она схватила трубку, чтобы позвонить, но не успела набрать номер, как услышала голос Ани.
– Але! Але!
– Аня, – закричала Ира, – это ты мне звонишь или я тебе?
Аня засмеялась и сказала:
– Это я звоню. А ты сняла трубку раньше, чем прозвенел звонок.
– Смешно получилось, – сказала Ира и замолчала. Ей вдруг стало страшно, что им с Аней больше не о чем говорить, что за время разлуки они забыли, как это – разговаривать вдвоем.
– Я лучше зайду, – сказала Аня после неловкой паузы. – Ты будешь дома?
– Конечно! – обрадовалась Ира. – Приходи, когда хочешь. Когда тебя ждать? Скоро? Сейчас?
Ира забросала Аню вопросами, выкриками, и та засмеялась низким, грудным смехом.
– Я уже выхожу. Пока.
Они сидели в Ириной комнате на диване рядом друг с другом. Аня принесла мандарины, оставшиеся с Нового года, и они без остановки ели сладко-кислые дольки.