— Ой, смотрите, голубое небо! — вскрикнула Лена. — А мне надо вон туда, к трамваю.
— Но я вовсе не собираюсь отпускать вас так скоро! — с шутливой угрозой ответил Всеволод, снова сжимая зачем-то ее локоть. — Мы пойдем есть мороженое. Вы какое больше любите?
— Всякое, — призналась Лена.
После мороженого Всеволод проводил ее до самой трамвайной остановки. Подсадил на подножку. А перед этим, нагибаясь и прикрывая глаза, спросил, разрешит ли она позвонить ей по телефону и пригласить куда-нибудь в театр или кино?
— Пожалуйста. А разве нельзя? — удивилась Лена.
— И не смотрите на меня так недоверчиво. Уверяю, я в восторге, что встретился с вами. Но ведь мы еще увидимся? Привет вашему уважаемому дядюшке и его очаровательной супруге.
Трамвай тронулся, Лена не нашлась что ответить. Позор: она забыла отдать деньги за каблучок, даже не спросила, сколько он стоит!
За обедом Лена была молчалива и рассеянна. Разлила кисель, помазала горчицей пирожок с вареньем.
— Да что это с тобой? — не выдержала Ольга Веньяминовна. — Уж не встретился ли тебе принц под фонарем?
— Нет. — Лена стала вся красная. — Я встретила этого… Ну, того в Боровихе, вы еще говорили. Всеволода Рогожина! Он тоже работает в Отовенте, правда!
Ольга Веньяминовна, сощурившись, пристально смотрела на нее.
— Очень рада. Давно уже думала, как бы познакомить вас поближе. Он из прекрасной семьи. Коля, это тот Рогожин, которого ты в прошлом году тоже устроил…
— Да? — равнодушно буркнул Николай Николаевич, перелистывая газету.
— Его отец в свое время был очень интересен, ухаживал за мной. И сын похож на отца. Та же осанка, манеры, прекрасно держится… Ах, Леночка, вот если бы он правда оказался твоим принцем!
— Принцем? Зачем? — искренне удивилась Лена.
— Нет, это просто такое mot, слово! — Тетка грустно-покровительственно улыбнулась.
— Ольга, не крути девчонке голову, — строго сказал Николай Николаевич. — В советское время гораздо разумнее искать себе не принца, а обеспеченного мужа.
— Но, Коля, — Ольга Веньяминовна вся была во власти воспоминаний, — я же как раз и говорю! Неужели лучше какой-нибудь неотесанный ремесленник? Это так поэтично — стать в ее годы невестой! Он мужествен, красив. И главное, из нашего круга…
— Из какого круга? — не поняла Лена.
— Друг мой, ты достаточно взрослая для того, чтобы знать. — Николай Николаевич взял пирожок, аккуратно разрезал и поднес ко рту. — Ты ведь не только воспитанница детского дома. У тебя были родители, наградившие тебя прошлым.
— Ну, прошлым! — Лена махнула рукой. — Я же не старуха какая-нибудь? Подумаешь!
— Леночка, опять это выражение! — Ольга Веньяминовна положила на ее руку свою. — Тебе, вероятно, неизвестно: особняк, где помещается ваш детский дом, принадлежал твоим родителям! О, он был тогда другим…
— Очень даже известно. — Ладонь у тетки была теплая и мягкая, но Лене стало неприятно. — Ну и что? Мне-то ведь ничего не принадлежит?
— Глупенькая! — Ольга Веньяминовна засмеялась. — Уж лучше бы принадлежало.
— Нет, хуже.
Найле, собирая посуду, улыбнулась (какие у нее были чудесные зубы, белые и ровные, как очищенные кедровые орешки!). Тихо сказала:
— А они сегодня Еленочку так ждали, так ждали…
— Кто ждал?
Лена вскочила, чуть не опрокинув тарелку, и Ольга Веньяминовна укоризненно покачала головой.
— Василий Федорович со своим другом, Василий Федорович? Неужели это про Ваську Федосеева и… Алешку?
— Знаешь, Коленька, — тетка повернулась к мужу, — мальчики провозились полдня с твоим мотоциклом. Страшно кричали, били во что-то… Потребовали керосину, я боялась, не сделают ли пожар. Леночка, но скажи по совести, неужели из этих твоих товарищей тебе кто-нибудь может нравиться? Который же?
— Мне — оба. — Лена еще больше покраснела.
— Тот, крупнее, еще ничего. Все-таки чувствуется сила. А худенький… Очень уж у него лицо плебейское! Скулы, что ли…
— Плебейское? Это какое? — громко спросила Лена.
— Ну, как бы тебе объяснить… В древние времена…
— Я знаю. Тогда жили патриции и плебеи, — перебила Лена. — Но какое имеет отношение…
— И он довольно-таки дерзок, этот юнец! — В голосе тетки появился металлический оттенок.
Теперь уж Николай Николаевич пристально посмотрел на Лену, откусил пирожок и сказал только два слова:
— Зато сознательный.
А Лена нахмурилась.
* * *
Алешка с Васей действительно провели почти весь этот свой свободный день в стахеевском сарае, где с помощью Найле устроили среди дров, кадушек и разной рухляди нечто вроде ремонтной мастерской. Вернуть к жизни старый мотоцикл Николая Николаевича показалось сперва делом безнадежным. Но это еще больше распалило ребят. Отчаянно споря, они затребовали, к тревоге Ольги Веньяминовны, тряпки, керосин и принялись протирать, смазывать и собирать отдельные детали.
Честно говоря, не только интерес к машине подстрекал их рвение. А слово, которое надо было сдержать, чтобы не уронить себя в глазах Ленкиных снисходительных родичей? Была и еще одна, прекрасно известная обоим причина… Алешка-то отлично видел, когда они летом приезжали в Боровиху, что Васька помогал Найле тащить самовар неспроста! Да тот ничуть и не скрывал от друга своего вспыхнувшего к ней с первого взгляда влечения. Больше того: недавно признался, что они с Найле уже несколько раз встречались возле ее работы и что это «всерьез».
В свою очередь Васька видел: возясь в сарае над мотоциклом, Алешка нет-нет и поглядит на выходящие во двор окна стахеевской квартиры, ожидая, не появится ли в них Ленка. Лена не появилась ни в окнах, ни в сарае. А как раз в то время, когда Всеволод вел ее, растерянную и польщенную его вниманием, есть мороженое, с Алешкой и Васей происходило следующее.
— Держи, держи крепче! — сердито кричал перемазанный и разгоряченный Алешка, яростно лупцуя ключом какую-то гайку.
— Удержишь ее! — Васька только кряхтел. — Тут тиски нужны, а не пальцы… Слушай, Алеха, давай кончать базар?
Найле, стоявшая на пороге сарая со сложенными на груди тоненькими руками, поддержала:
— Конечно ж, устали! И кушать, верно, хотите? Наверх пойдемте, умоетесь в ванной, пообедаете.
И тотчас, будто подслушав их разговор, из окна стахеевской кухни долетел звучный голос Ольги Веньяминовны:
— Нелли, когда же они прекратят стук? Вынеси ведро с водой, пусть во дворе и умоются.
Сама она показалась в окне, как в раме. Найле побежала к черному ходу. Васька, подтягивая брюки, проворчал:
— Пошли наверх, чего там! Может, и Ленка кстати придет…
Алешка молча вытирал инструменты. Собранный мотоцикл, как вздыбившийся конь, был подперт доской. Ребята осторожно сняли, положили его на пол. Заперли сарай и потопали к дому.
В кухне смущенная, розовая Найле, показывая на раковину, шепнула:
— Мойтесь, пожалуйста, здесь, я подотру.
Убежала куда-то за полотенцем, вернулась. Торопливо стала собирать на кухонный стол миски, ложки. Снова убежала в комнаты легкими, неслышными шагами.
Алешка, утирая лицо собственным носовым платком, выглянул за ней, прислушался. Так захотелось, чтобы именно сейчас, в эту минуту, звякнул звонок, щелкнула входная дверь и в этой чопорной, чуждой квартире вдруг появилась Ленка! Но дверь не щелкнула, звонок не зазвенел. Вместо этого Алешка совершенно отчетливо услышал, как Ольга Веньяминовна раздраженно сказала в коридоре:
— Я же ясно объяснила, корми на кухне, а не в столовой. И вообще, незачем было приводить их сюда, только что натерли полы.
— Найле, дверь за нами запрешь? Мы уходим, — побледнев, громко сказал Алешка.
— Ты что? — опешил Васька.
— Барыня за полы боится, наследим. В общем, давай сматываться!
Ольга Веньяминовна выплыла на кухню, кутаясь в пушистый платок.
— А, это вы здесь? Что ж, милости просим… Сейчас Нелли вас покормит. — Она все же смутилась.
— Не стоит беспокоиться, спасибо. Мы сыты по горло, — ответил спокойно Алешка.
Бедная, расстроенная Найле ничего не смогла поделать. Васька просигналил ей о чем-то движениями бровей, и ребята, гордо нахлобучив кепки, сказав Ольге Веньяминовне для вежливости, но не без ехидства: «Приятного аппетита!» — ушли.
А минут десять спустя, пересчитав в карманах все наличные деньги, ровно двадцать пять копеек, они сидели уже в маленькой, но с претензиями на роскошь столовой на Арбате — есть хотелось до невозможности!
Столовая оказалась частной и держалась, видимо, на последнем дыхании. Столики пустовали, только за одним уныло обгладывал куриную ногу тощий интеллигент в очках. Алешка потребовал меню. Водя пальцем по строчкам, спрашивал:
— Суп консоме с профитролями, антрекот с гарниром, шестьдесят копеек — желаешь? Котлеты де воляй, рыба фри… Желаешь рыбу фрю? Цена чепуховая — рупь сорок. Ха-ха!
Васька шептал в ужасе:
— Брось дурака валять, пошли в нашу столовку! Всего ж двадцать пять копеек.
Но в Алешку точно бес вселился.
— Сейчас я этому живодеру устрою фрю с антрекотом! Ты только молчи и слушай.
Он подозвал официанта и заказал две порции щей с мясом. Хлеба на столе было вдоволь, ребята накинулись на щи. Но как только половина щей и мясо исчезло, Алешка вдруг скомандовал:
— Стоп!
— Что? — поперхнулся Васька.
— Спокойно.
Алешка замер. Ловко, незаметно поймал в кулак двух ползавших по скатерти мух, удушил их. Раз-раз, и каждая уже плавала в тарелке, а Алешка требовал хозяина, негодуя и возмущаясь:
— Уж если в вашем заведении с насекомыми кормят!..
Появившийся толстый хозяин, подозревая подвох, но будучи не в силах доказать его, велел принести две новые полные тарелки. И ребята, давясь от смеха, отъелись за свой четвертак на весь день.
А вечером вся комната в заводском общежитии покатывалась над облапошенным частником.
«ПОТРЯСАЮЩЕ!»
Марья Антоновна была права: Дина жила у своей художницы вовсе не так плохо, как это показалось приезжавшей на разведку Кузьминишне.
С Верой Ефремовной Сокол (по фамилии она была Соколова, но считала Сокол более созвучным эпохе), безалабернейшим и добрейшим сорокалетним существом, Дина познакомилась совершенно случайно в конце лета.
На Брянском вокзале был объявлен грандиозный субботник по разгрузке железнодорожного узла от овощей, досок и кирпича. Треть Москвы вышла на этот субботник от заводов, фабрик и учреждений. Дина и Вера Ефремовна вышли неорганизованно, сами от себя.
К этому времени Дина уже позорно покинула «Парижскую коммуну». Не совсем еще, правда, покинула, пробираясь ежедневно по сердобольности коменданта ночевать в фабричное общежитие. И по несколько иной причине, чем указывал тот же комендант Кузьминишне: Дина просто не смогла высидеть дольше на одном месте за однообразным делом!
Насчет поступления в вуз и интеллектуального труда комендант тогда Кузьминишне тоже напутал. Дина была бы не прочь заниматься последним, про вузы же «изобрела» одну теорию. А пока что, проедая крохи последней зарплаты, шныряла по городу в поисках чего-нибудь потрясающего для применения своей кипучей энергии.
На субботнике у Брянского вокзала, когда Вера Ефремовна, согнувшись в три погибели, тащила от товарняка к грузовику рогожный мешок с картошкой, ее чуть не сшибла с ног Дина, тащившая доски. Дина выругалась залихватски, как добрый мужик. Мешок свалился с Веры Ефремовны, картошка рассыпалась по земле.
— Сейчас подберу, — неожиданно кротко сказала Дина, одним махом сбрасывая доски. — Только вы все равно раззява. Идете зугзигами.
— Такого слова не существует. От тяжести я шла зигзагами, — сказала Вера Ефремовна, ползая по земле и ловя скользкие картофелины. — А вы остроумно надели брюки!
На ней самой была страшно узкая и короткая юбка, уже лопнувшая по шву. Дина же в брюках, выпрошенных в общежитии, была совершенный гриб-боровик. Мешок подобрали, связали шнурками от обуви.
— Вы от какой организации? — осведомилась Вера Ефремовна, когда они с Диной опять сошлись, возвращаясь к вагонам.
— По призыву молодежного журнала «Даешь», самостоятельно, — отчеканила Дина. Ей нравилось, что ее называют на «вы».
— О, и я тоже самостоятельно! Комсомолка?
— Нет. Но буду.
— Уверены, что примут?
— Безусловно.
Дальше — больше. Перетаскивая второй мешок следом за Диниными досками, Вера Ефремовна знала о ней уже многое: что та живет нигде, то есть нелегально в общежитии, что сама из детдома, то есть сирота, что обожает Маяковского (такого слова Динка, конечно, не произносила, Вера Ефремовна сама определила), что зачем-то изучала «пионера маркистской науки» Фриче, посещает кабинет по выявлению интересов советского читателя и следит за новинками пролетарской поэзии. А вообще безработная и не знает, как жить.
Вскоре Вера Ефремовна, с разрешения бригадира, охрипшего железнодорожника, и Дину переключила на картошку, чтобы продолжить интересный разговор. Ей очень понравилась теорийка, которую Дина изложила на третьем мешке с картошкой. Теорийка заключалась в следующем: вузы совершенно необязательны. Человек может превосходно заниматься самообразованием, иметь одну специальность — старо. Современный человек должен быть универсальной кладовой, разбираться в механике, астрономии, медицине, искусстве… Будущее только за такими потрясающе гармонически развитыми людьми!
— То есть, по-вашему, они должны быть кем-то вроде полиглотов? От таких, боюсь, толку будет маловато! — сказала Вера Ефремовна вздохнув.
— Глотать надо с толком! — возмутилась Дина, сбрасывая у грузовика свой мешок с картошкой и попирая его ногой. — Если человек всесторонне развит, если он посещает лектории, заводы, музеи…
— Вы посещаете?
— Конечно! Была уже…
— Перечислите музеи.
— Западной живописи, Третьяковка, Щукина, Румянцевский, — как горох посыпала Дина.
— Прекрасно. Одобряю.
— Дальше: я достала бесплатный абонемент на лекции по физико-астрономическим проблемам, философски-материалистическим, техническим…
Дина была готова еще долго выкладывать, но Вера Ефремовна чуть не угодила под тронувшийся грузовик, и они зашагали обратно по путям.
— Вы мне определенно нравитесь, — сказала Вера Ефремовна. — Знаете что? Поселяйтесь у меня. Работать будем, правда, от случая к случаю, но вместе. Сейчас я как раз роюсь в архивах Румянцевского музея. Кормиться будем сообща… Моя фамилия Сокол.
Конечно же, Дина согласилась!
Так на субботнике у Брянского вокзала определилась ее судьба. Было почти потрясающе: переспав на жесткой раскладухе, закусив холодными консервами, Дина с Верой Ефремовной неслись в Ленинскую публичную библиотеку пешком — Дина считала такую закалку необходимой для будущей культурно-физической гармонии.
Вера Ефремовна не рылась там ни в каких архивах. Просто они перетаскивали из отсыревшего подвала в хранилище музея книги по искусству, копии с картин…
По вечерам шли обязательно куда-нибудь: в клуб МГУ, на лекцию или, если удавалось пролезть зайцем, в консерваторию. Кое-что полезное, и немало, оседало в Дининой голове от подобной жизни. Наверно, об этом и подумали Марья Антоновна с Андреем Николаевичем, советуясь о будущей судьбе Дины после рассказа Кузьминишны про мансарду…
Налаженного житья у Веры Ефремовны с Диной не получалось. Да они к нему и не стремились! Сегодня музейный подвал, завтра оформление вывески общественно полезной лотереи «Книга вместо водки». Работенка подвертывалась, а Дина помогала Вере Ефремовне самозабвенно: подмалевывала, размечала, чистила.
Дина подумывала уже, что интересно бы познакомить свою покровительницу с Марьей Антоновной. Было в них что-то общее, хотя Марья Антоновна олицетворяла собой порядок, а Вера Ефремовна как раз наоборот. Дина мечтала устроить в мансарде шикарный банкет: консервированное овощное рагу, перец и роскошная рыба карп в личном соусе (так, вместо яичного, она прочитала на этикетке в магазине). Созваны будут все: Марья Антоновна, старикан Андрей Николаевич, Кузьминишна, конечно же, Алешка с Васей и Ленка…