Щедрое южное солнце поливало базарную площадь. Базару гораздо больше пристала ходкая армавирская кличка «вшивка», особенно в толкучке, где на рогожах, соломе и обрывках бумаги были разложены позеленевшие подсвечники, кольца от салфеток или дверные ручки. Какая-то древняя горожанка держала на коленях чучело попугая с надписью: «Продается».
От вокзала к базару шли Кузьминишна и Лена. Лена была очень худа и оборванна, на ногах у нее болтались подвязанные веревками сандалии. Кузьминишна несла сверток. Она вынула из него потрепанную безрукавку и остановилась, ожидая покупателя.
— Почем продаешь, э? — перед ней вырос парень со смугловатым воровским лицом.
— Двенадцать тысяч, — не моргнув, ответила Кузьминишна.
— Пять дать?
— Бога побойся! — закричала на весь базар Кузьминишна. — За вещь пять тысяч? Мне ребенка кормить нечем!
— Ребенка, э, всех кормить нечем, — мрачно сказал парень. — Семь дать и зажигалку?
— На черта мне твоя зажигалка, прости господи! Воров пугать?
Несколько человек, привлеченные торгом, столпились вокруг. Разноцветный от заплат подросток шнырял среди них. Вот он юркнул возле Кузьминишны, она чуть не уронила сверток, из него высунулось деревянное распятие.
— Продаешь товар, покажи! — загалдели кругом. — Бо-огатый товар…
— Иконку-то продай! Сотняжку так и быть отвалю — весело хмыкнул кто-то.
— И продам, нужда придет! Бог — он все видит!
Заметив, что смуглый парень все торчит возле, Кузьминишна стегнула его безрукавкой:
— Бери, твоя взяла! Пропади она пропадом…
Лена как зачарованная смотрела в сторону: между рядами шла торговка, на противне у нее дымились коричневые, блестящие от солнца пирожки. Парень с Кузьминишной отошли к забору, их обступили шмыгающие оборванцы. Кузьминишна присела, вытаскивая из-за ворота мешочек, вдруг вскочила и звонко закричала:
— Чего ты мне пхаешь? Ты деньги настоящие давай, а не бу…
— Э, деньги, все деньги, во! Керенки!
Кузьминишна, как ястреб, вцепилась в парня. Наседала, захлебываясь, и Лена уже хотела бежать к ней, как вдруг через весь базар тревожно рассыпался пронзительный свист.
Толпа раздалась надвое: часть хлынула к забору, другая оттеснила Лену. По проходу за распаренным городовым шли патрульные с винтовками.
— Чего ты мне пхаешь? — кричала Кузьминишна. — Деньги собачьи? Бумагой сыт не будешь!..
Патруль свернул к забору. Лена бросилась к Кузьминишне, но городовой сгреб уже и ее и парня с безрукавкой. Вровень с погонами подскакивал, как пробка на волнах, только полосатый повойник. Негодующий нянечкин голос прокричал:
— Лена, Ленушка! Бежи к теплушке, там под нарой пачпорт мой за половицей, бежи принеси! Я им, злыдням, докажу…
Расталкивая слившуюся, как вода, толпу, Лена кинулась к воротам базара. Вокзал недалеко, надо обогнуть водокачку, и на путях стоит их теплушка. Лена часто шлепала сандалиями, на них сразу лопнули веревки. И вдруг она споткнулась: из-под забора прямо на нее вылетел Рогдай. Да, Рогдай! Страшный, облезлый… Шерсть на нем торчала клочьями, он присел и понесся через пустырь. За ним вырвался клубок визжащих оскаленных собак.
— Рогдайка! — отчаянно крикнула Лена.
Собаку нагнал рыжий пес, и клубок исчез за углом. Отшвырнув с ноги рваную сандалию, хлопая второй, Лена бросилась вдогонку. И остановилась: а нянечка? Всхлипнув, повернула к зубчатой башне водокачки. Их теплушка стоит за разрушенным складом. Скорее, скорее… Лена перепрыгивала путаные ржавые рельсы…
— Чего бегаешь, гляди, задавят! — крикнул измазанный дегтем старик.
Навстречу вырос пронзительный паровозик. Девочка метнулась к поваленной будке. Паровозик, шипя, прокатился рядом, обдав теплыми брызгами. А на соседний путь надвигались, лязгая буферами, длинные пустые платформы.
Лена хотела проскочить перед ними, но не успела. Платформам конца не было, теплушка темнела далеко впереди. Чтобы скорей попасть к ней, надо было перелезть платформы. Лена подтянулась за высокую подножку, упала. Платформы опять задвигались — одна, другая, третья… Вот последняя, потом товарник… Девочка вскрикнула: крест-накрест белели на нем полосы и знакомые большие буквы. Их теплушка! Она побежала быстро, изо всех сил. И, вцепившись в дернувшую ступеньку, повисла на ней.
— Ну и дура! Ну и сорвешься!
Кто-то схватил Лену за плечо, помог вскарабкаться. На узкой сквозной площадке животом вниз лежал мальчишка, сердито смотрел голубыми глазами.
— Ты… — выдохнула Лена. Это был он, тот самый, что прибегал в госпиталь за тетей Феней в день обстрела казармы. — Наша теплушка…
— А раньше ваша была? Не теплушка, это ледник пустой вовсе.
— Мне нянечка к теплушке велела…
Вагон побежал быстрей. Лена вползла по шершавым доскам, присела у вздрагивавшей стенки. Теплый ветер продувал площадку, в ее просветах кружились пыльные вихри. Мальчишка вытащил из кармана кукурузный початок и, зажмурившись, стал грызть.
— Какая еще нянечка? — сказал, сплюнув. — Тетя Феня уехавши.
— Нет, моя!
Наконец-то он узнал ее…
— Обозналась ты теплушкой. Не туда села.
— А там написано. Буквы белые!
Мальчишка сильнее заработал над початком. Покосившись на Лену, достал из кармана второй, сунул ей:
— Не евши?
— Не евши.
Теплые слезы покатились у Лены из глаз, от них початок стал соленым, как галета.
— Что ревешь? — обсосав свой, спросил мальчишка.
— Прыгать боюсь.
— На кой прыгать?
— А к нянечке. Ее эти, в погонах, повели!
Мальчишка перевернулся на бок, с интересом посмотрел на Лену:
— Кто, кто повел?
— Такие, с погонами. Мы на толкучке безрукавку продавали… — Она моргнула, слезы покатились опять.
Мальчишка сел, поскреб пальцами босую черную пятку.
— Табак дело, — сказал утвердительно. — Засодют. Беженцы? Сирота?
— Не сирота я… — прошептала Лена. — У меня мама с братиком потерялись. Отрезало их.
— Чего врешь, чем отрезало?
— Ничем. И еще дедушка в Москве. У него дом собственный. Свой.
— Дом свой, портки с дырой… — передразнил он. — Теперь собственных нету. Буржуйка!
Лицо у него стало таким равнодушным, что Лена опустила голову. Уцелевшая сандалия подрагивала у нее на ноге, между подметкой и верхом торчал грязный палец.
Вагон катился все быстрее. Серое поле бежало вместе с ним. Пахло гарью и горячей пылью.
В СТЕПИ
Вагон дернулся и остановился. Пронзительно застрекотали в поле кузнечики.
Мальчишка проворно сполз на подножку, но не прыгал, а смотрел туда, где в голове состава еще вздыхал черный паровоз. Лена, вцепившись в нагретый солнцем поручень, высунулась тоже.
От паровоза к товарнику шли двое: тонконогий с усами, в погонах, с кобурой на ремне, очень похожий на кого-то (да, да, на бритоголового, унесшего тогда, давно, их Игорька, и на усача, сына Ангелины Ивановны!), и второй — с винтовкой и унылым лицом.
Мальчишка втиснулся обратно на площадку, прошипел вдруг, грозя кулаком:
— Зашумишь — убью!
Щебень хрустел под ногами все ближе. Лязгнул засов товарника. Щеки у мальчишки побелели. Едва заметно он снова выглянул с подножки. Лена, замирая от страха, — за ним.
Большая дверь товарника с грохотом отодвинулась. Из нее медленно тянулись, не могли дотянуться до земли две ноги в высоких сапогах. Человек наконец показался. Сполз на шпалы, сел, потом встал. Он был как пьяный. Заросшее лицо, вспухшие веки, черные ямы под глазами. Он шатался, но все-таки заправил в брюки рубаху, серую и окровавленную. Пришедшие за ним молча ждали, тонконогий курил.
Человек мотнул головой, повел вокруг глазами. Они были совсем не пьяные, а удивленные и печальные… Мальчишка резко подался назад. Лена без звука упала на площадку. Чувствовала: сейчас произойдет что-то страшное.
Они уходили от поезда прямо в степь, те трое. Первый, в сапогах, качаясь, как от ветра, второй — державший винтовку, но уже наперевес, штыком вперед, за ними — тонконогий усач. Этот-то не качался! Бодро вышагивал он длинными ногами и свистел-насвистывал на манер кузнечика.
Мальчишки уже не было на площадке. Комочком притулился он у насыпи, впившись глазами в уходивших.
Идущий первым вдруг сел, видно, ему приказали. Винтовочник потыкал его сапоги штыком, усач крикнул что-то. И первый послушно стал стягивать сапоги. Только долго не мог стянуть, усач даже ударил его. Но вот оба сапога оказались у винтовочника. Он охлопал их, зажал под мышкой… А штыком опять ткнул сидевшего на земле человека в сбитых портянках.
И тот встал легко, как будто это сапоги раньше тянули его к земле. И, сбросив портянки, пошел в степь, больше не качаясь, сильный, крепкий, как живой водой сбрызнутый… Не пошел, словно сам повел за собой своих провожатых.
— Куда они его? — решилась спросить Лена, потому что трое были уже далеко от поезда.
Мальчишка поднял голову, и она не узнала его. Он был весь сморщенный, с закушенной губой; сквозь стиснутые ресницы, как роднички, пробивались светлые слезинки.
— На расстрел, разве не видишь? — хрипло крикнул он; слезы разом хлынули из глаз. — Может, убегет, а? Вдруг убегет?
Он спрашивал Лену с тоской, с надеждой, как товарища, забыв злое свое «убью» и неясное, тоже зловещее «буржуйка», которым словно отгородил от себя девочку. Она не поняла еще ничего, когда в степи три раза негромко хлопнули выстрелы. Отзываясь на них, взвыл притихший паровоз.
Мальчишка, обхватив голову руками, повалился на насыпь. Тут же вскочил, не таясь больше, побежал вдоль поезда и вот уже огибал его, исчезая…
«Подожди! А я? Я с тобой!..» — хотела крикнуть и не крикнула Лена.
Из степи быстро и деловито возвращались двое. Усач брезгливо вытирал руки, винтовочник нагонял его, подпрыгивая в высоких сапогах. Они были ему велики, вот и подпрыгивал… Еще немного, оба подошли к паровозу, состав застучал буферами…
Не думая, не соображая, Лена прыгнула с подножки, больно ударилась коленкой. «Может, убегет, а? Вдруг убегет?..»
Она не смотрела в степь. Там, в сверкающем мареве, осталось лежать что-то неподвижное, плоское, не похожее на человека. И чуть поодаль, сперва один, потом второй, валялись скинутые винтовочником взамен высоких старые рыжие сапоги. Голенище у одного торчало к небу, как труба.
Пусто стало в степи. Снова зазвенели, затренькали кузнечики. Вдалеке виден был еще в пыльном тумане город. А впереди — ничего. Только рельсы блестели да гудели телеграфные столбы. Большая серая ворона сидела на проводе, кося глазом то на Лену, то в степь. Девочка упала на раскаленный, с осколками угля песок и замерла от горя и одиночества.
…Хрустнул, покатился щебень. Как зверек, приготовившийся к защите, Лена подняла голову, прикрывая ее руками. Мальчишка стоял в двух шагах. Теперь лицо у него было строгое, постаревшее, только глаза жгли по-прежнему.
— Куда? — шепотом спросила Лена.
Он мотнул головой в степь. И, сделав два шага, снова застыл.
Лена подковыляла к нему, сунула ладошку в его стиснутые пальцы. Так, держась за руки, они стали медленно подходить к неподвижному телу. Миновали один сапог, второй. Голова человека была запрокинута к небу, светлые глаза смотрели удивленно. Прижатое к земле плечо вдруг шевельнулось…
Лена, холодея от страха, попятилась, мальчишка рванулся вперед и тут же с криком отпрянул: что-то огромное, серо-черное шумно вылетело из-за плеча и низко понеслось над землей.
— А-а! — отчаянно закричала Лена.
Вцепившись друг в друга, забыв от ужаса все — степь, поезд, мертвое человеческое тело, — они бросились бежать. Не разбирая дороги, не оглядываясь, слыша только удары сердца, свист ветра, стук босых ног. Бежали долго. Мальчишка остановился первым.
— Что… было? — выговорила, задохнувшись, Лена.
— Ворона… — Он дышал прерывисто.
— Они больше не придут?
— Кто?
— Те, с винтовкой.
— Не придут.
Он говорил спокойней, как старший, только билась у горла жилка. И зашагал вперед, плотно пригоняя к земле черные, потрескавшиеся ступни. Лена пошла рядом.
— Он больше не живой? — спросила едва слышно.
Мальчишка дико посмотрел на нее:
— Из тюрьмы его взяли. Порожняк на Тихорецкую погнали, думал, и его туда повезут…
— Он кто?
— Наш, арестованный. Эх!..
Замолчал, поникнув, и долго шли так по узкой тропке в сторону города. Уколовшись обломком угля, Лена ойкнула, поджала ногу.
— Ты где живешь? — спросил мальчишка. — Говорила, в город тебе ворочаться?
— Я… В теплушке мы с нянечкой!
— Нет, до теплушки, раньше?
По мере того как он спрашивал, лицо его отходило, становилось прежним, мальчишеским — он был старше Лены на год-два, не больше.
— Раньше в доме таком. С решетками, — тихо сказала Лена; иной приметы для крепости Ангелины Ивановны не нашлось.
— Это на площади?.. Знаю я. Генеральшин. Ох и стерва!
Лена кивнула. Странно: после этих слов мальчишка опять изменился. Будто холодок пробежал между ним и девочкой. Не говоря ничего, прошли еще порядочно. Показались уже городские строения. Мальчишка сказал отрывисто:
— Дальше одна ступай. Вон, шоссейкой! — и ткнул туда, где тропка сворачивала к булыжной дороге.
— А ты? — покорно и грустно спросила Лена.
— Мне — туда.
И повернул прочь. Лена долго смотрела ему вслед. Мелькали, уменьшаясь, залатанные брючишки, плескала за спиной линялая рубаха. Не назад, в степь, уходил от нее этот незнакомый и уже близкий парнишка, а тоже в город, но своим, другим путем.
Опустив голову, шлепая по горячей пыли босыми ногами — сандалию увез товарник, — Лена поплелась к шоссе.
НА АРЕНЕ ЦИРКА
Базар был пуст. Облепленные мухами лотки вытянулись унылыми рядами. Под ними, около них сновали воробьи. Потерявшая цвет кошка метнулась к перевернутой корзине. Лена позвала:
— Кыс-кыс!..
Кошка юркнула под лоток.
Лена присела на перекладину забора. Вечернее солнце пробивалось сквозь щели, грело спину. На земле валялись щепки, черепки… Осмелевший воробей подбирался к Лениной ноге. Она швырнула в него щепкой, он вспорхнул и опять стал подбираться.
Тогда Лена встала и пошла к заколоченной палатке. Воробьев здесь было больше. С писком и гомоном возились они над втоптанными в грязь тыквенными семечками, клевали, отнимая друг у друга.
Лена подумала, присела и тоже выковырнула несколько семечек.
— Ну вот, еще одна! — сердито сказал кто-то.
Лена испуганно повернула голову.
За палаткой верхом на пустом бочонке сидела девочка. Лицо у нее было хмурое, волосы рыжие, темные глаза смотрели враждебно. Широкий лоб был в синяках и ссадинах, на щеке краснела царапина. В руке девочка держала надкушенный соленый огурец.
— Ну вот, говорю, еще одна, слышишь? — с вызовом повторила она.
— Тебе жалко? — сквозь зубы ответила Лена.
— А то не жалко?
Девочка спрыгнула с бочонка.
— Собирай, собирай! — приказала она. — А я посмотрю.
Лена, сжавшись, протянула руку и взяла из-под клюва воробья большое желтое семечко.
— Ты сюда зачем пришла? — грозно и вкрадчиво спросила девочка. — Не знаешь, да?
— Чего не знаю?
— Базар закрыт, да? Я здесь остатки подбираю, да? А ты откуда взялась?
— Тебе одной, что ли, можно?
Девочка уже с любопытством смотрела на Лену. Дрожащими пальцами та добирала семечки.
— Та-ак! — зловеще протянула девочка. — А если ударю?
— Ну и ударь. Не ударишь ты!
— Та-ак. А если патруль придет, я скажу — ее вот заберите, тогда что?
Лена с тоской встала. Где-то за вокзалом громко прокричал паровоз. Сверкнуло солнце в круглом окошке водокачки. Тени побежали от лотков.
— Ну и пускай забирают! — крикнула Лена.
— Пуска-ай? Там в морилке запоешь!
— Я не знаю никакую морилку!
— Туда, в морилку, всех воровок и спекулянтов сажают и еще шпионов. В подвал к крысам, ага?
— Неправда! Моя нянечка не воровка! Мы безрукавку продавали! — закричала Лена.