– Да, – сказала Марина. – Сегодня.
Она вдруг поймала себя на мысли, что специально хотела напугать Митю, чтобы проверить, как он к ней относится. И когда Марина это поняла, ей стало стыдно. Ну почему, почему она сначала говорит, а уже потом думает. И кто тянул ее за язык?
– Что ему нужно? – спросил Митя.
Ожидая ответа, он остановился. Ему не было все равно – теперь это стало очевидно.
– У нас погас свет, – объяснила Марина. – Он сказал: что-то со счетчиком. Может, правда, а может, врет. Не знаю.
– Врет?
– Знаешь, мне кажется, он о чем-то догадывается. Наверное, он тогда видел, как я сунула в карман ключи.
– Даже если это так, зачем он приходил?
– Ключи – это улика. Если он выяснит, с кем я живу и когда бываю дома, он может их забрать. – Забрать? Как?
– Например, прийти, когда никого не будет дома. Если он смог зарезать человека, то залезть в квартиру – для него пара пустяков.
Митя был старше, и потому мог рассуждать здраво. Он верил Марине – и это отличало его от Юли, – но так же, как она, Митя считал, что Марина несколько преувеличивает. Вряд ли у человека, который так напился, что зарезал свою любовницу, достанет самообладания за кем-то следить, а потом вскрыть дверь чужой квартиры, чтобы устранить улики, тем– более что ключи – это не доказательство. Люди часто теряют ключи.
– Даже если это он убил женщину, – сказал Митя, – даже если ключи действительно принадлежат ему, найти связку ключей в квартире, где ты второй раз в жизни, не так просто – на это может уйти целый день.
– Вряд ли это его остановит. Пока ключи у меня, он рискует оказаться в тюрьме. В конце концов, за кражу со взломом дают меньше… – Марина немного подумала, прикидывая, сколько лет можно получить за кражу со взломом. – Наверняка меньше. Или нет?
– Я не думаю, что он на это решится, – сказал Митя, оставив ее вопрос без ответа. – Слишком опасно. А в вашем присутствии он вряд ли станет обыскивать дом. – Митя улыбнулся. Представляешь, какой переполох поднимет твоя бабушка?
– Это правда, – согласилась Марина. – Зачем ему рисковать? Значит, он придет, когда я буду дома одна…
«Одна?»– спросила она себя и ужаснулась.
Встретиться с ней один на один и потребовать, чтобы она отдала ключи, – что может быть проще. По крайней мере, для этого Кольке не придется ломать дверь. Он может подождать ее в подъезде или подкараулить у школы. Как ей раньше это в голову не приходило? Но тогда что он делал у них дома?
– Марина, – сказал Митя и остановился.
– Что?
Митя повернул голову на звук ее голоса. Его лицо было так близко, что Марина едва не потеряла сознание. «Я его люблю», – снова подумала она.
– Марина…
– Что?
– Мы… понимаешь…
«Мы должны обратиться в милицию», – скажет он. И тогда у Марины не будет выбора. И пускай.
Но вместо этого Митя сказал:
– Марина, мы не можем быть вместе.
И прежде чем она успела что-то ответить, он притянул Марину к себе и обнял так крепко, как никто не обнимал ее раньше. Даже папа.
– Не можем? – сказала Марина так тихо, что сама не была уверена, произнесла она это вслух или просто подумала. – Почему?
Митя снял перчатку и, погладив ее по щеке, сказал, едва касаясь губами кончика ее уха:
– Потому что я другой. Понимаешь?
Марина молчала. Ей казалось, она умрет, если сейчас он решит уйти. Обхватив его за шею, она изо всех сил обняла Митю, как обнимала папу, когда узнала, что он уходит, и долго стояла неподвижно, прижимаясь щекой к его груди.
- А?
Но Митя молчал.
Марина подняла заплаканные глаза и заглянула ему в лицо.
– Другой? – сказала она, глотая слезы. – Ну и что?
15
У Марины была своя комната, и теперь она впервые об этом пожалела.
Когда она пришла домой, Юля уже легла, и Марине не удалось с ней поговорить. Если бы они жили в одной комнате, они могли бы говорить сколько угодно, а Марине так нужен был ее совет. Но вставать посреди ночи и идти к Юле было глупо.
В окнах уже давно погас свет. За стенкой тихо посапывала бабушка, Юля тоже, наверное, спала, а рядом с ней, свернувшись калачиком, дремала Негодяйка. И только Марина никак не могла заснуть.
В свете луны блестел снег. Небо было усеяно звездами, и все в этом мире пело и сияло, радуясь наступлению зимы. Обычно такими вечерами на Марину снисходило умиротворение, но сейчас она думала о Кольке – и снова ее воображение рисовало ужасные картины. В конце концов, он может просто ее убить – почему нет? Выход один: идти в милицию. Но если Колька узнает, ей конец.
Марина просто не находила себе места. «Ничего, успокаивала она себя, – утро вечера мудренее». Завтра она поговорит с Юлей, и ей сразу станет легче. Пускай Юля решит, как ей поступить, а там будет видно.
Первой, как обычно, встала Генриетта Амаровна. Следом за ней проснулась Юля. Что касается Марины, она пока не подавала признаков жизни.
– Эй! – крикнула Юля, проходя мимо ее комнаты. – Давай быстрее. Мы опаздываем.
Марина открыла глаза, но продолжала лежать. «Сейчас», – хотела сказать она, но, как выяснилось, она не могла говорить.
Марина проснулась с такой головной болью, что ей не сразу удалось встать с кровати. Кроме того, у нее был заложен нос, а горло болело так, словно она проглотила ежа. Ей было так плохо, что даже думать не было сил, а потому, пытаясь оценить свое состояние, она так и не смогла решить, что именно нужно делать: остаться в постели или, пока не поздно, встать и отправиться в школу. Ясно было одно: она заболела.
Юля как раз доела яичницу и, вымыв тарелку, села пить чай.
– Ты что? – спросила она и, едва не выронив чашку, уставилась на Марину, которая стояла на пороге в тапочках и ночной рубашке.
– Заболела, – сдавленным шепотом сказала Марина. – Плохо.
– Простудилась? – спросила Юля, хотя это и так было понятно.
Марина хотела что-то сказать, но, разрывая гортань, в горле, как в старой водопроводной трубе, что-то хрипело и булькало. Она виновато развела руками.
– Дети, – крикнула из кухни Генриетта Амаровна, – вы опаздываете.
– Сейчас! – Юля показала на часы. – Я пойду, ладно?
– Подожди, – басом сказала Марина и при этом отчаянно замотала головой.
Ей, разумеется, не нравилось, что ее голос звучит, как неисправный водопровод, но, с другой стороны, она могла хотя бы как-то объясниться, а это уже кое-что.
– Поговорить, – сказала она, и ее лицо исказилось от боли.
– Разве ты можешь говорить? – улыбнулась Юля.
Но Марине было не до шуток. Она собрала последние силы и, стараясь употребить как можно меньше слов, сказала, делая такие паузы, что у Юли едва хватило терпения, чтобы дослушать ее до конца:
– Митя. Говорит. Нужно. Идти. В милицию. Идти?
– Зачем? – не поняла Юля. – Извини, я забыла.
Она опустилась на табуретку и, потирая пальцами виски, стала думать.
– В милицию? – спросила она, как будто пыталась понять, как это звучит.
Звучало убедительно. Наверное, Митя был прав.
– Он прав, – сказала Юля. – Сама ты все равно ничего не выяснишь. И потом, это опасно. – Она допила чай, который уже остыл, и поставила чашку в раковину. – Я думала, тебе показалось. Но если ты уверена, нужно идти.
Марина кивнула, давая понять, что главное она поняла, а остальное можно обсудить позже, потому что принять участие в разговоре она все равно не сможет. Кроме того, Юля опаздывала.
– Дети! – на пороге стояла Генриетта Амаровна. – О боже, – сказала она, увидев Марину. – Что это значит?
Марина показала на горло, и на ее лице снова изобразилось страдание.
– Я так и знала, – всплеснула руками Генриетта Амаровна. – Я так и знала.
– Я пошла, – сказала Юля и на прощанье помахала Марине рукой. –
– Юля, – напомнила Генриетта Амаровна, – ты опаздываешь.
Марина с завистью смотрела, как Юля надевает ботинки, и в этот момент ей казалось, что нет на свете ничего лучше, чем выйти утром из дома и полной грудью вдохнуть свежего морозного воздуха.
Когда Юля ушла, Марина выглянула в окно: на деревьях и на крышах домов – всюду лежал снег… Как хорошо на улице… И солнце светит…
Марина не хотела идти в школу – это правда. Но болеть – нет, болеть это гораздо хуже.
16
– Открой рот, - сказала Светлана Викторовна. Марина открыла рот.
– Шире.
Марина открыла рот так широко, что у нее свело скулы.
– А-а-а.
– Подними рубашку.
Марина подняла рубашку.
– Хорошо. – Светлана Викторовна встала и поправив одеяло, достала из сумки пачку бланков.
– Ну что? – спросила Генриетта Амаровна, подобострастно заглянув ей в глаза. – Ангина?
– Вряд ли. – Светлана Викторовна села за стол и стала что-то писать.
– А что?
– Я думаю, грипп. – Светлана Викторовна строго посмотрела на Генриетту Амаровну, но это не помогло.
– Что вы говорите!
– Да, сейчас эпидемия.
– И что, многие болеют?
– Многие.
– Надо же.
Порекомендовав, как обычно, теплое питье и горчичники, Светлана Викторовна простилась с Мариной и вышла из комнаты. Генриетта Амаровна ушла с ней. Через полчаса она вернулась с чашкой горячего молока.
– Ба, – сказала Марина, когда она вернулась, – у нас есть стихи?
– Какие стихи? – не поняла бабушка.
Марина отпила молока, и ей сразу стало легче.
– Просто – стихи. Какие-нибудь.
– Пушкин есть. Хочешь?
– Нет, Пушкина я много читала – мы в школе проходили.
– Тогда Лермонтов.
– А еще что?
– Много всего – Фет, Есенин… Дедушка обожал поэзию. – Генриетта Амаровна сняла очки наверное она боялась оскорбить память классиков. – Может, Маяковский?
– Не знаю, – сказала Марина. – Можно, я сама выберу?
– Ты меня удивляешь. – Генриетта Амаровна снова надела очки. – У тебя температура.
– Пожалуйста. Я быстро.
Марина укуталась в пуховый платок, надела шерстяные носки и отправилась в бабушкину комнату, которая одновременно служила гостиной, а до этого была дедушкиным кабинетом. Она открыла шкаф и взяла с полки первое, что попалось под руку.
– Поль Элюар, – вслух сказала Марина, – какое красивое имя.
Она наобум открыла книгу и стала читать.
Я так тебя люблю что я уже не знаю
кого из нас двоих здесь нет.
«По-моему, это здорово, – решила Марина. – То, что надо»
И, сунув под мышку еще несколько книг, она отправил ась к себе.
– А почему тут нет рифмы? – спросила она, уже лежа в постели. – И знаков препинания тоже нет. Почему?
Генриетта Амаровна много лет преподавала английский язык, а потому говорить о зарубежной литературе могла часами.
– Понимаешь, – сказала она, – время не стоит на месте. Старые формы отмирают, на смену им приходят новые. Когда-то писали в рифму, но скоро поэзии стало тесно в рамках классического стиха и тогда…
– У нас до сих пор пишут в рифму.
– Ну, у нас…
- Ладно, – сказала Марина, – все понятно.
И снова углубилась в чтение.
Я так тебя люблю…
Когда Марина проснулась, уже смеркалось. Юля принесла ей чашку теплого молока и стакан воды, чтобы запить таблетки.
– А где бабушка? – спросила Марина.
– У Ирины Ивановны – у нее день рождения.
– А кто такая Ирина Ивановна?
– Понятия не имею. Они вместе работали.
- А, знаю.
– Генриетта Амаровна просила, чтобы ты не забывала пить таблетки.
– Ладно.
– Ты не обидишься, если я пойду в кино?
– С Колей?
«Просто не знаю, что делать, – любила повторять Генриетта Амаровна, – Юля совсем перестала заниматься».
И в этом Марина была с ней согласна. «Впрочем, – говорила бабушка, – Коля хороший мальчик. Он мне нравится».
– А что будете смотреть? – спросила Марина.
– Если честно, я забыла.
– Все равно здорово.
– Ладно, – успокоила ее Юля. – Зато тебе в школу ходить не нужно.
– Это правда, – согласилась Марина.
– Ну, я пойду?
Юля ушла, и Марина осталась одна. Она включила ночник и, открыв книгу, снова наткнулась на стихотворение, которое уже читала раньше.
Я так тебя люблю что я уже не знаю
кого из нас двоих здесь нет.
«Какое красивое стихотворение, – думала Марина. – Жалко, что я не умею писать стихи».
17
В половине шестого позвонил Митя – он задержался в институте.
– Ну как? – спросил он. – Что ты решила?
– Решила идти. И Юля говорит. Но, понимаешь, я заболела.
– Ну вот, – сказал Митя. – Это я виноват: вытащил тебя на улицу в такой холод. – Нет, что ты.
– У тебя есть малина? – спросил Митя.
– Малина? Кажется, нет.
– Если нет, я принесу.
– Не надо. – Марина немного смутилась. – Ты тоже можешь заболеть.
– Ерунда, – сказал Митя.– Я никогда не болею.
– Но…
– Я скоро приду. Хорошо?
Целый день Марину мучило какое-то неприятное чувство – она только теперь поняла почему. Вчера Митя сказал, что они не могут быть вместе. «Нет, – успокаивала себя Марина, – он не может так думать».
Ей казалось, это какая-то ошибка. И потом, это было вчера. А сегодня у Марины был заложен нос и болела голова.
Но что это по сравнению с тем, что она увидит Митю?
Через десять минут он был у нее.
– Итак, – сказал Митя.
До этого он был у Марины всего один раз. КЮ Щый предмет, любая мелочь – все в этом доме представляло для него угрозу: ковер, о который можно споткнуться, и стул, который стоял посреди комнаты.
– Как ты себя чувствуешь?
Двигаясь на ощупь, Митя передвинул стул и сел рядом с кроватью.
– Спать не хочешь?
– Нет, я уже спала.
– Ладно. Тогда я буду тебя развлекать.
– Развлекать? Как?
– Не знаю, – сказал Митя: – Надо подумать.
Некоторое время они молчали. Митя смотрел прямо перед собой и, положив руки на колени, думал. Марина не знала, как заполнить паузу, но чувства неловкости не было. Наконец Митя сказал:
– Придумал. Ты любишь сказки?
– Ты умеешь рассказывать сказки? – удивилась Марина.
– Нет, но я попробую. А ты спи.
– Ладно. А про что сказка?
– Про одну маленькую девочку. Идет?
Марина кивнула, но тут же спохватилась:
– Идет.
– Хорошо, – сказал Митя. – Тогда слушай. Жила-была на свете прекрасная Глафира…
– Кто?
– Глафира – это ее так звали. Жила прекрасная Глафира на берегу широкой реки и ни о чем не тужила. Как ты.
– Как я?
– Как ты. А за рекой на высоком холме жил прекрасный Фильдеперс.
– Кто? – снова не поняла Марина.
– Фильдеперс. Так звали принца, который жил на другом берегу реки.
– А они жили в городе или в деревне?
– В городе – это же современная сказка.
– А дальше?
– Слушай. Жил Фильдеперс на высоком холме и беды не знал. Но был у Фильдеперса друг Полкан.
– Полкан – это собака?
– Да. Большая лохматая собака.
– А какой породы?
– Холмогорской.
– Это как?
– Ну, такая белая с черными пятнами. Как корова.
– Как корова?
Марина была озадачена. Это сказал Митя? Она не ослышалась? Откуда он знает, какого цвета бывают коровы? Наверное, от кого-то услышал и случайно запомнил…
Надо сказать, она ничего не знала о Мите. И не могла представить, каким его воображение рисует этот мир. А ей так хотелось это знать.
– И что? – спросила Марина.
– Что? А то, что Полкан любил своего друга и не мог смотреть, как чахнет в одиночестве прекрасный Фильдеперс, потому что – увы он был одинок. «Как же так, – сказал добрый Полкан, – вот уже скоро двадцать лет как ты сидишь на высоком холме и в ус не дуешь, а того не знаешь, что у реки живет прекрасная Глафира, равной которой нет на целом свете».
– А Фильдеперсу было двадцать лет?
– Выходит, так.
– И что он сделал?
– Расстроился – и его можно понять. «Как же так? – удивился он. – Почему я ничего об этом не знаю?» «А потому, – сказал добрый Полкан, что живет Глафира в высоком тереме на другом берегу реки». И тут наш Фильдеперс, конечно, пригорюнился, потому что мост через реку охранял злой разбойник Милиционер.