достать этот тур, чтобы хоть как-то разнообразить каникулы Лёньке да и самой
побывать в тех местах, о которых уже давно мечтала. Соседка просто не знала, что ей делать, вот и пришла за советом. Поезд на Урал уже отправлялся завтра
утром, а взять с собой кого-то из друзей она не могла, так как путевки эти были
строго рассчитаны на взрослых и детей, и, таким образом, весь ее отпуск
находился
под угрозой срыва. Поохав, соседка наконец решилась и предложила маме отпустить
с ней меня! Я даже поперхнулся, представив себя бредущим по тайге с тяжелой
сумой на плечах в тошнотворном мареве болотных паров и в облаках всевозможного
гнуса вместо того, чтобы прогуливаться с фотоаппаратом по загадочным лабиринтам
прохладных пирамид. Мама, в принципе, была не против отпустить меня в этот
пешеходный круиз, чтобы вывести меня из состояния безразличия и тоски, но она
прекрасно понимала, что я вряд ли пойду на это, так как знала, что спартанский
образ жизни вовсе не моя стихия… Поэтому она, не желая сразу отказывать тете
Клаве и тем самым окончательно ее огорчить, сказала, что не уверена в том, что
мне понравится эта затея, но попробует со мной поговорить. Я же мысленно
представил, как насторожилась в это время бедная наша соседка, чувствуя, что
Урал для нее, похоже, также превращается в сладкий мираж, как еще совсем
недавно растаял у нас Древний Египет. И мне вновь стало ее жаль. И еще я
представил, что впереди меня ждут целых две недели томительного ожидания, которые, пожалуй, будут похлеще путешествия на Урал! Конечно же, мне вовсе не
хотелось отправляться в долгий изматывающий поход по горным лесам и подставлять
свое тело под нещадные укусы бесчисленных комаров и мошек, но другого способа
убить время в данный момент не было, да и совсем расстраивать добрую тетю Клаву
тоже не хотелось, поэтому я глубоко вздохнул и принял, показавшееся бы многим
из моих друзей безумным, решение ехать на Урал! Я встал, вышел в прихожую и, поздоровавшись с соседкой и кратко выслушав ее сбивчивый рассказ-предложение, согласился, чем немало удивил маму и в то же время несказанно обрадовал тетю
Клаву.
НА ПАРОМЕ
Сборы были недолгими. Не
желая обременять себя лишними предметами, я кинул в дорожную сумку лишь
предметы личной гигиены, кое-что из сменной одежды, дюжину шоколадных
батончиков да побольше тюбиков с «комариной мазью». А чтобы не особо скучать в
лесных дебрях без привычной цивилизации, прихватил еще мобилу да mp3-плейер.
Даже
фотоаппарат не стал брать с собой, считая, что в этом походе ничего
интересного, кроме мошкары да кикимор, не встретишь, да и пленку, подготовленную для Египта, тратить попусту не хотелось.
Вот так и начиналась моя
эпопея, о которой и пойдет весь мой дальнейший рассказ. Вы, ребята, наверно, ждете от меня, что сейчас я начну описывать вам красоты и
достопримечательности, увиденные в этом неожиданном путешествии? Если это так, то должен, к сожалению, вас разочаровать. Об этих двух неделях блуждания по
лесным
и горным тропам у меня мало что осталось, ибо пошел я на это, как вы знаете, не
по зову сердца, а по великой нужде. Моей целью было лишь убить побыстрей время, а не изучать прелести природы родной страны. Я покорно, точно ученый ослик, таскался следом за тетей Клавой, заткнув уши «таблетками» плейера, обливался
противным потом, наслаждался любимой музыкой в стиле рэп, и мало обращал
внимания на окружающую нас обстановку. Многие мои друзья в это время классно
отдыхали. Так, например, Гоша Боксерманн уже проверял, действительно ли нельзя
утонуть в Мёртвом море, а Нинка Вернер бродила с бабулей по тихим австрийским
улочкам да уписывала знаменитые венские сосиски. (Да, кстати, а вы знаете, ребята, что эти самые сосиски изобрел человек по фамилии Лайнер. Прикольно, правда?) Игорек Сосновский рванул с дядей-писателем аж в Париж! Счастливые…
Даже соседский Лёнька сейчас поди нежился на южном солнышке, полеживая на
каком-нибудь диком пляже после долгого подводного путешествия и разглядывая
большую диковинную раковину, в которой и на земле по-прежнему все бушует и
волнуется море… А я вместо него должен был колесить по трудным дорогам
Предуралья, дышать болотными «ароматами» и кормить своей кровушкой несметные
полчища комаров. Поэтому две недели пролетели как-то быстро, точно все это мне
приснилось. В памяти остались лишь краткие отрывки увиденного: то мы идем возле
бескрайнего болота, ухающего, булькающего и дымящегося; то сидим ночью у
огромного костра и печем картошку, а кто-то поет под гитару; то вот лезем по
какой-то тесной пещере с сосульками, растущими почему-то снизу вверх; то бродим
среди серых и мрачных строений полузаброшенного деревянного монастыря; то
упрямо карабкаемся на крутую гору; то ждем паром, чтобы переправиться через
широкую и быструю реку; то внезапно набредаем на грибную поляну, и тогда и
взрослые, и дети, смеясь и радуясь, принимаются живо собирать беляки всех
размеров, соревнуясь, кто найдет крупнее, а кто наберет больше, а я сижу на
пне, слушаю музыку, вдыхаю запахи леса и усмехаюсь, наблюдая эту картину, ленясь даже нагнуться и срезать торчащий прямо у моей ноги крепенький
боровичок… А в мозгу у меня вновь рисуются картинки далекого, манящего, знойного Египта с его верблюдами, бедуинами, миражами… Даже в пещере я думал, что нахожусь под таинственными сводами пирамиды и что стоит лишь завернуть за
очередной поворот, как откроется зал с гробницей неизвестного еще науке
фараона… Вот, пожалуй, и все, что я помню о том Уральском туре. А вот
двадцать седьмое июля, последний день нашего путешествия, я уж точно не забуду
всю свою жизнь! Но обо всем по порядку…
Изрядно уставшие, но все
равно радостные туристы спешно грузились на паром, который должен был
переправить их через неспокойную горную речку, где на другом берегу уже
поджидал автобус, чтобы отвезти нас на станцию.
А дальше поезд — и мы
снова у себя дома! Один я был налегке, даже мазь от комаров уже вся кончилась, а из батончиков оставался всего лишь изрядно помятый «Марс», который я решил
съесть, когда усядусь в поезд и буду вновь наслаждаться мыслями о скором и
теперь уже неотвратимом путешествии в Северную Африку. Остальные туристы
основательно загрузились щедрыми дарами уральских лесов и гор. Кто вез грибы, кто ягоды, кто шишки да орехи, кто пучки каких-то душистых целебных трав. Один
старичок прихватил даже сумочку с разноцветными камушками, собранными в
лабиринтах пещеры. Я помогал тете Клаве нести большущий пакет с боровичками
(соседка наша обычно всегда привозила из своих странствий различные гостинцы
природы, из которых потом приготовляла всевозможные вкусности и щедро угощала
ими всех друзей и знакомых). Настроение у всех было бодрое, люди оживленно
переговаривались, делясь друг с другом своими впечатлениями о прошедшем уже
путешествии. Единственное, что я захватил с собой из похода, был «каменный
цветок». Это я его так назвал, а вообще-то это был обычный аленький цветочек, который рос в гордом одиночестве прямо на огромных мшистых камнях. Но он был
такой большой и красивый, что я решил подарить его маме. Правда, вез я и еще
один
сувенир — небольшой кусочек хлебца с какими-то буквами наверху, который вручила
мне в монастыре сухая бабулька в черном одеянии. Она назвала свой подарочек
каким-то странным словом, так что я и не запомнил совсем. Вот и все, что я
увозил с Урала домой, на родину. Но зато не обременял себя ни грузом, ни
заботами о дорогих подарках… Последний день выдался на редкость душным.
Парило с раннего утра. Дедок с камушками, ступая на скрипучие доски парома
рядом со мной, вздыхал и, утирая платком свою лысую голову, говорил: «Эх, гроза
будет страшная! Скорей бы нам переправиться…» Кроме него, похоже, больше
никто не верил в то, что погода может резко испортиться. Не верил в это и я, не
хотел даже думать о том, что что-то вмешается в ход нашего возвращения и
задержит
нас тут еще на пару дней. Тогда я впервые за долгое время чувствовал себя вновь
бодрым и веселым. Еще бы! Ведь время ожидания заканчивалось и все плохое уже
оставалось позади! Вечером поезд помчит меня к дому и через несколько дней
опять начнутся сладостные сборы в Египет. Я был уверен, что теперь-то уж ничто
не помешает нам осуществить желаемое, так как вчера звонила мама и сказала, что
папку отпустили отдыхать и что он поедет устраивать наши путевки в
турагентстве.
Короче, в тот день,
двадцать седьмого июля, я был счастливее всех туристов, садившихся на
старенький паром. И я мысленно благодарил тетю Клаву за то, что она предложила
мне эту поездку на Урал, которая помогла пережить хандру и дождаться нового
путешествия в Египет. Эх, будет тогда чем похвалиться друзьям, когда в сентябре
мы вновь соберемся все вместе под сводами нашей сто восьмой школы! От
предстоящих впечатлений аж дух захватывало! И уж никакие там грозы, бурные реки
и комары не могли помешать мне вернуться домой! Вот о чем думал я, поднимаясь
на большой скрипучий паром, и даже представить себе не мог, что мое странствие
по лесам и горам на самом-то деле только еще начинается! Скажи мне тогда кто об
этом, я бы точно искупал его в бурных потоках реки, плескавшихся за кормой
нашего прямоугольного судна. И тем не менее, вступив на паром, я тем самым
вышел на старт своего нового путешествия, но только не домой, и уж тем более не
в Египет, а обратно в непролазные дебри Северного Урала.
Примерно через полчаса
погрузка закончилась, и паром, ведомый загорелым, коротко стриженным крепышом в
тельняшке, брезентовых брюках и стоптанных кирзачах, не спеша, скрипя и
постанывая, неохотно отчалил от берега. Я помахал лесу рукой и мысленно
распрощался с тайгой. Тетя Клава, усевшись рядом со старичком, который зачем-то
вез домой камни, завела с ним оживленную беседу о посещении деревянного
монастыря. Я, чтобы не мешать им, отошел в угол и расположился на каких-то
серых тюках и ящиках. Парило страшно. Густое марево клубилось над водой и над
высокими кронами удаляющихся сосен. Постоянно хотелось пить. Заняться было
нечем. Батарейки в моем плейере уже давно сели, и поэтому даже послушать музыку
не представлялось возможным. От нечего делать я тогда начал рассматривать паром
и его пассажиров. Всего нас было человек тридцать пять. Двадцать шесть —туристы, а остальные — местные жители, переправлявшиеся по своим делам на
другой берег. Кроме людей на палубе находились и какие-то грузы: кроме тюков, на которых я сидел, рядом стояли еще большие маслянистые железные бочки, громоздился
штабель коробок с овощами и фруктами, лежали длинные свертки сетей и брезента.
Две старушки в белых платочках и фартуках переправлялись, сидя прямо на конной
повозке, загруженной алюминиевыми бидонами из-под молока. Женщины сидели на
телеге, свесив ножки, и с любопытством разглядывали городских, то бишь нас —туристов. В противоположном углу парома стоял большой металлический бак для
воды, прикрытый серым тентом. Паромщик иногда извлекал из походного
холодильника куски льда и опускал их в бак. Пассажиры наливали холодную воду в
кружки, не спеша пили, кряхтели, причмокивали губами от удовольствия. Наблюдая
за людьми, я вдруг отметил странность: на пароме было всего пять взрослых
мужчин — паромщик и какой-то однорукий мужик лет пятидесяти в изрядно потертом
желтоватом пиджаке, у ног которого стояла большая корзина с гусями — это были
местные. Остальные — из числа туристов. Два старичка: один тот, что вез
камушки, и другой — шустряк с совершенно седой головой, одетый в спортивный
костюм и теперь сидевший над своей торбой, наполненной малиной, и аккуратно
выуживавший из нее сор и насекомых. Последним мужчиной был высокий сухой
очкарик неопределенного возраста, который неплохо играл на гитаре и пел на
привалах бардовские песни. Он путешествовал с двумя дочками-близняшками лет
десяти-двенадцати отроду. Все остальное поголовье пассажиров составляли женщины
средних лет, бабульки и дети, как говорится, до шестнадцати лет. Пацанов
примерно моего возраста было всего двое. Один — заядлый следопыт и ботаник. Он
все
время похода собирал какой-то гербарий, ловил бабочек и гусениц, зачем-то даже
посадил в банку отвратительного желтого паука. Помню, я еще помогал ему ловить
большую изумрудную ящерку, которую пацан успел окрестить «хозяйкой медной
горы». Надо признаться, что тогда нам достался вовсе не каменный цветок, а
всего лишь дергавшийся хвостик рептилии. Другой парнишка, кажется его звали
Фомка, ни с кем не желал знакомиться, ибо в этом походе приударил за одной
блондинкой, являющейся внучкой спортивного старичка, и все свободное время
развлекал ее разными приколами, стараясь изо всех сил понравиться. Шут
гороховый… Поэтому, что и говорить, новых друзей в этом путешествии я не
приобрел, а вот одного врага нажил. И что удивительно, им оказалась обычная
девчонка, примерно моего возраста, худенькая, русоволосая, сероглазая, в
простецком деревенском платьице. Я невзлюбил ее с первых дней похода. Ибо она
была какая-то не такая, как все, и все-то в ней было странным и сильно меня
раздражало. Судите сами. Прическу она носила такую, каких сейчас, пожалуй, нигде и не встретишь — две озорные косички до плеч, да еще и повязывала на
голове по-старушечьи белый с голубыми горошинами платок. Платье имела длинное, до пят, и широкое, хотя все это ей здорово мешало при ходьбе по горам и
кустарнику.
Держалась всегда гордо,
независимо, глядела на всех смело, прямо в глаза, и взгляд у нее был какой-то
пронизывающий, обжигающий… Очень редко я видел ее улыбающейся или же праздно
проводящей время. На привалах она извлекала из своей заплечной сумки-котомки
какую-то большую черную кожаную книгу и с таким увлечением ее читала, что, наверно, порой даже забывала, где находится, и все, что вокруг творилось, ее
мало волновало, из-за чего девчонка частенько опаздывала, а мы все стояли, как
дураки, дожидаясь, когда эта «милая барышня» (так ее звала наш гид) соизволит
пошевелиться. И еще она корчила из себя этакую святошу: я часто видел, как
девчонка крестится, молится, кладет многочисленные поклоны на восток, а то и
вообще бухается на колени и шепотом просит о чем-то невидимого Бога. Так в
монастыре, например, она буквально обшарила все уголки и закоулки, всюду совала
свой нос и так увлеклась поиском каких-то там мощей, что нашей группе пришлось
ждать ее целых полчаса, пока ее не вывела к нам старая монашка. И этой гордячке
было совершенно наплевать на всех нас! «Извините! Простите!» — пискнет и идет в
строй как ни в чем не бывало. Мне не раз хотелось надавать ей по шее, подкараулив где-нибудь в темном уголке, но я совсем не желал связываться с этой
козявкой. Благо еще, что моя тогдашняя хандра на многое закрывала глаза.
Высокая, тоже худая и русоволосая женщина, с которой девчонка путешествовала в
паре, была очень на нее похожа, хотя не являлась ее мамкой, так как та звала ее
тетей Зоей или просто тетушкой. Вы спросите, как же звали саму эту зазнайку? И
тут я вам скажу, что и имечко она носила тоже прикольное. Тетка ее называла
по-мальчишечьи, Пашкой! Как вам это понравится, а? Хоть и не нравилась мне эта