А Вовка уже не был похож на Тома Сойера. Оттого, наверно, что вырос за лето, укоротил свои кудрявые волосы и соломенной шляпы на нем теперь уже не было. Ветка мучилась и страдала еще и из-за того, что никак не могла припомнить, на кого же теперь из книжных героев он похож. Мучилась и страдала она все время, пока сидела за кулисами маленькой школьной сцены, дожидаясь своего выхода…
В зале, окна которого были занавешены плотными синими шторами, стоял синеватый полуночный полумрак, а сцена была освещена ярким солнечным светом. Большое окно, которое пришлось на долю сцены, занавешено не было. У этого солнечного и такого по-праздничному светлого окна и сидела Ветка, страдая и урывками, в перерывах между страданиями, повторяя шепотом свою коротенькую роль:
Разольюсь, прольюсь по свету,
Затоплю поляну эту.
Я мороза не люблю,
Я и солнце затоплю!
Вовка избегал ее. Она смутно догадывалась, что виноват здесь ее бедный мотылек. Не надо было заставлять его ходить за ней и размахивать сачком. «Разольюсь, прольюсь по свету…» Если бы не было этого несчастного мотылька! И если бы не было этой длинноногой Таньки Кривошеевой! «Я пройдусь по белу свету и найду я Таньку эту… А я Вовку не люблю, а я Вовку затоплю…»
— Распутица! В чем дело? Где Распутица?
— Петрова!
От неожиданности Ветка не сразу сообразила, что ей надо делать и что говорить.
Она остановилась посреди сцены и не сразу пришла в себя после страданий. Во всяком случае, когда она открыла рог, чтобы произнести первую фразу своей роли, она мысленно была все еще там, за кулисами, и все еще страдала.
— Я пройдусь по белу свету!..
— Тихо-тихо! — перекрыла своим звонким, почти мальчишеским голосом общий хохоток Тамара Ивановна. — Послушай, Распутица! Почему ты еле выползла на сцену? Так нам не интересно, нам скучно. Войди в роль! Ты — коварная и злая. И пока, кстати, не очень известная нам личность. И тебя никто не ждал, а ты сваливаешься как снег на голову.
«Ишь ты! — подумала уже пришедшая в себя Ветка. — Своим опытом хочет поделиться».
— Кстати, почему ты, дорогая моя, не выучила роль? Ах, маленькая для тебя? Ты бы хотела сыграть Снежную Королеву?
— Хотела бы! — сказала Ветка с вызовом, кажется уже входя в роль Распутицы. — Я не хочу сваливаться как снег на голову. Мне это не нравится.
— Не нравится — дадим роль Лужи, будешь в хоре. А ну, давайте все заново. Выход!
Лучше бы уж сидеть сугробом вместе с Нинулей и брать в окружение Вовку.
Она выходила на сцену и во второй, и в третий, и в четвертый раз, а Тамара Ивановна все была недовольна. Когда она была кем-нибудь недовольна, она всегда очень остроумно шутила, и все хихикали. Сегодня хихикали особенно весело, хотя ничего остроумного в шутках Тамары Ивановны Ветка не находила.
— Дорогая! Ты же нас всех уже давно затопила своими угрозами, а мы все никак не утонем. В чем дело?
— Разольюсь, прольюсь по свету! — в который уже раз начала Ветка и украдкой глянула в зал.
Где-то там, в полутемном зале, дожидаясь своего выхода на сцену, должен был сидеть Вовка. Неужто и ему тоже не нравится? Ведь не мотылек же теперь!
Взгляд ее, не сразу нашедший Вовку, скользнул по задним пустым рядам, и она замерла, остановившись посреди сцены с поднятыми руками.
Там, в самом последнем ряду, с краю, в синем полуночном полумраке, сидела по-тревожному, по-странному знакомая фигурка в зеленой курточке и в пестром платке. Словно кто-то невидимый и неведомый перенес ее сюда с того пенька над глубоким оврагом…
Ветка похолодела и растерянно опустила руки. Неужто мерещится?..
Нет, сидит! Сидит в полумраке. Как живая… сидит, не шевелится и смотрит.
— Васильева! Сойди со сцены и ступай домой. Выучишь роль или ее не получишь. Будешь обыкновенной лужей, тогда не очень разольешься. Времени у нас в обрез. Копейкина! Начали!
Когда Ветка, оправившись от потрясения, спустилась по крутой лесенке в зрительный зал, никакой фигуры в зеленой курточке и пестром платке там не оказалось. Ветка прошла к двери, потом вернулась обратно, потом снова пошла по проходу к двери.
— Кто там топает? Распутица! Не разливайся, пожалуйста, так шумно!
— Я не разливаюсь! — по-глупому отозвалась Ветка. Отозвалась шепотом. Почему-то страшно было произнести что-либо вслух в этом таинственном полуночном зале.
Из зала она выбралась не сразу, две двери из трех были закрыты на ключ, и, когда она наконец-то попала в коридор, он был совсем пустой. Только что отгремела первая перемена второй смены.
Она остановилась в пустом тихом коридоре, боясь в светлом, залитом солнечным светом конце его увидеть снова фигурку в зеленой курточке и пестром платке.
Наверно, так бывает со всеми предателями. Наверно, призраки преданных ими людей преследуют их всю жизнь.
* * *
Осенний Каменск встретил ее совсем не так, как в тот интересный, полный приключений летний дождливый вечер. Оголенные деревья на печально знакомой ей Астраханской улице не закрывали теперь перспективы. Улица была видна вся, вся до прозрачного красно-желтого лесопарка, которому уже почти нечем было шуметь над Веткиной головой. Он шумел теперь под ногами облетевшей листвой — словно грустно приветствуя ее, лег ей под ноги. Даже не шумел, а шелестел, шептал что-то тихо и жалобно. И что-то было в этом такое грустное, что Ветке хотелось плакать. Отчего? Не оттого ли, что тот зеленый, густой летний лесопарк, полный дождя и солнца, и само лето — все это было уже в прошлом? Нет, просто и этот, приготовившийся теперь к зиме, лесопарк, и этот старинный дом с башенками хранили в себе какую-то непонятную печаль, так больно задевшую Ветку еще в ту дождливую ночь… «Нивы печальные, снегом покрытые…» Что за грусть передавалась здесь, в этих краях, Ветке? Чья?
Она пошла через лесопарк напрямик. И он, словно нарочно, так легко вывел ее к знакомому оврагу, возле которого она оставила когда-то Настю. Пенек был на старом месте, только вокруг все изменилось.
Деревья, потерявшие листву, были грустными и тихими, траву под ногами прикрыли мокрые листья. Они скользили под подошвами легких Веткиных туфель, хлюпали, и Ветка сразу промочила ноги. Совсем другим был овраг. Кусты на его склонах уже не скрывали своими оголенными ветками его глубины. Словно кто-то сорвал с него маскировочную одежду, и он предстал перед ней таким, каким был на самом деле, — обрывистым и глубоким.
Она остановилась над оврагом у пенька, словно надеялась именно здесь встретить Настю. Именно здесь — где она оставила ее месяц назад. Это было не очень-то умно, но Ветка все-таки с полчаса ходила по тропинке вдоль оврага, туда и обратно, в непонятном ожидании.
Первый раз в жизни она не пошла в школу тайком от родителей и от Ирины. И не ради того, чтобы пойти в кино или в Детский парк есть мороженое, как это иногда делали все ее нормальные одноклассники в обеих школах, а ради того, чтобы поехать в другой город отыскать совсем незнакомую девчонку и хоть чем-то помочь ее неизвестной беде. Что-то было в этом серьезное и очень ответственное. Ветка это хорошо понимала. Какой-то рубеж переходила она, приехав теперь в Каменск самостоятельно, без ведома взрослых. До этого все ее поступки, даже вроде бы самые несерьезные, контролировались. А теперь ей предстояло что-то делать, что-то предпринимать, что-то важное решать самой. Это не очередной побег из пионерского лагеря, поступок довольно легкомысленный, но касавшийся всегда только Ветки и ее ответственности перед предупрежденными ею родителями и Ириной. Теперь же было что-то совсем другое…
Обыкновенный, такой привычный школьный звонок донесся до нее издали — кончился урок. И она заторопилась к интернату, чтобы успеть разузнать что-нибудь о Насте, прежде чем следующий звонок загонит обитателей интерната в классы или в столовую.
Знакомой уже ей дорогой, по тропинке, через дыру в сломанной ограде, она выбралась на интернатский двор, хотя, наверно, теперь можно было спокойно попасть туда и через ворота.
Неужели у них в школе на перемене эта сумасшедшая школьная кутерьма? Разве разглядишь, разве уловишь в этой горластой толпе Настю? Ей удалось поймать за руку девочку с голубыми бантами в светлых косичках. Со своими огромными бантами, почти целиком закрывшими ее голову большими мотыльками — так, что казалось, волосы у нее голубые, девчонка была похожа на куклу Мальвину.
— Чего тебе? — спросила Мальвина.
— А где тут у вас Настя?
— Это какая еще Настя? — насторожилась Мальвина.
— А красивая такая, шоколадная. Кажется, из шестого класса.
— Девочки! — истошно завопила вдруг Мальвина. — Тут Букатину спрашивают.
За какую-то секунду ребячий вихрь окружил Ветку, и она оказалась в центре враждебного кольца.
— Она Букатину спрашивает! — Мальвина указала пальцем на Ветку, словно Ветка совершила очень скверный поступок. — Она! Вот эта!
— Я не Букатину! — растерялась Ветка. — Я — Настю…
— А у нас она одна была — Букатина!
— Была, а теперь нет! — злорадно выкрикнул кто-то за Веткиной спиной, даже не поинтересовавшись, зачем Ветке нужна Настя.
И еще несколько голосов с той же непонятной восторженной злорадностью в голосе подтвердили:
— Здесь ее больше нет! И не будет!
— Она к дедуле своему любимому ушла!
— И не к дедуле вовсе, а к бабуле!
— И не к бабуле, а к мамуле!
Они так весело перебрасывались словами, не проявляя при этом ни малейшего сожаления о том, что Настя ушла из интерната! Настю за что-то в интернате невзлюбили. И это враждебное отношение к Насте перешло и на Ветку.
— А ты тоже Букатина, да? Вы вместе нашу Евфалию Николаевну выживали, да? Жулики! Доносчики! Живодеры!
Ветка чуточку испугалась — за что же ей сейчас придется отвечать перед этим рассерженным ребячьим вихрем? Что натворила эта странная Настя?
Но в следующее мгновение прозвенел звонок, положив конец гвалту во дворе. Двор моментально опустел. Лишь Мальвина задержалась на несколько секунд, чтобы гневно крикнуть напоследок:
— Все Букатины — ябеды!
— А ты… а тебя в нашу школу на порог бы не пустили! — закричала ей вдогонку Ветка. — Вырядилась!
Голубые банты на секунду высунулись из дверей интерната и нахально показали Ветке язык.
После этого Ветка осталась посреди двора одна-одинешенька, решая для себя трудный вопрос — идти или не идти к директору интерната узнавать про Настю Букатину. Идти к директору было страшновато. Тем более что Ветка не знала, как лично он может еще обругать этих вредных Букатиных.
Дом с красивыми высокими башенками по углам, казалось, смотрел на нее тысячью глаз. А вот и оно, то знакомое окно спальни, которая приютила когда-то Ветку под жестким колючим одеялом. Вот знакомый «Москвич», волейбольная сетка — хорошо, что все на месте! Вот дорожка, ведушая за угол дома, к кухне. Этот путь уже изведан ею. Там она, можно сказать, свой человек.
Она осторожно обошла дом и у знакомого подвального окна с кирпичной ямой увидела женщину в сером халате с метлой. Женщина выметала из ямы мусор — конфетные бумажки, стаканчики из-под мороженого — и была очень сердита.
— Здравствуйте! — вежливо сказала Ветка. — Вам помочь?
— А ты почему гуляешь? Звонок давно звенел! Звонок давно прозвенел, говорю!
«Тетя Соня!» — догадалась Ветка.
— Одна слава, что дежурные по уборке есть! Нашвыряют, намусорят! Звонок был, говорю!
— Извините, пожалуйста! — еще вежливее сказала Ветка, упиваясь своей независимостью. — Извините, но я не из вашего интерната и даже не из вашего города.
Тетя Соня посмотрела на Веткин портфель, на ее промокшие туфли и Веткину независимость признавать не захотела.
— А голова-то у тебя на месте или нет? Чего гуляешь здесь по такой сырости?
— А я девочку одну ищу. Настю. Букатину.
Ветка помедлила, ожидая, какое впечатление произведет эта крамольная фамилия на тетю Соню, но, кажется, все обошлось.
— Красивая такая девочка, с шоколадными волосами» Она уехала, а куда уехала, никто толком не знает. А мы с ней… дружили когда-то. Может быть, вы знаете, где она?
Суровое лицо тети Сони неожиданно смягчилось.
— Настю я знаю! Хорошая девочка. Все хворала у нас, помню. Слабенькая. Дед у нее с одной учительницей склоку затеял. Ну, учительница и ушла из интерната. Хорошая была учительница, долго здесь у нас проработала. Хорошая — что там говорить! Добрая, любили ее все… Ну, а дикари наши интернатские на Букатиной и отыгрались, За что, спрашивается, отыгрались? Дед склоку затеял, а не она. Вот и уехала твоя Букатина, Настя наша, значит, тоже. Вроде бы к матери, в центр, уехала. В центре ее и ищи. Дикари! В туфельках по такой мокроте шлепать! Ничего не скажешь — дикари!
Ветка под конец все-таки обиделась за свою непризнанную независимость и распрощалась с тетей Соней довольно холодно, с некоторым ехидством вспомнив, что ночевала здесь когда-то в ее владениях и даже сторожила ее имущество (и, судя по тому, что «Москвич» и волейбольная сетка на месте, неплохо сторожила), а она, тетя Соня, об этом ничего и не знает.
«Ну что ж! — думала она, шагая через лесопарк обратно к Каменску. — Значит, Настя жива-здорова, и с ней ничего такого страшного не случилось. Жаль, что не застала ее здесь, но что теперь поделаешь?»
Прощай, Каменск! Прощай навсегда! Уж никогда теперь Ветку сюда не заманишь, ни на Астраханскую, ни на Архангельскую.
Но прежде чем идти к голубому павильону на автобусной остановке, она отыскала-таки Архангельскую улицу и дом номер семьдесят пять.
Аккуратный маленький особнячок стоял в таком же маленьком дворике. Дверь дома и калитка дворика с палисадниковой оградой были закрыты наглухо, а на крыльце сидел огромный черно-полосатый кот. Увидев Ветку, он взъерошился и зашипел, и Ветка этому ничуть не удивилась — она верила в телепатию и в таинственное могущество биополя, даже кошачьего.
С презрением оглядев этот дом, напичканный по самую крышу уликами, фактами и отголосками, Ветка села на скамеечку у ворот и съела раскисшие еще в автобусе пирожные, которые везла Насте. Впервые за этот месяц она ела пирожные. Они утолили аппетит проголодавшейся Ветки, но успокоение к ней не пришло. Наоборот, ей стало еще беспокойнее, на не сразу смогла разобраться в этом своем душевном состоянии. С чего бы? К тому же ей надо было поторопиться на автобус, чтобы успеть домой раньше, чем вернется с занятий Ирина.
И только у знакомого голубого павильона, когда вернулось в ее память все то, что испытала она месяц назад здесь, на этом шоссе, торопясь к автобусной остановке, поняла она, что, в сущности, все так и осталось, как было тогда. Ничего не изменилось. Как была Ветка предательницей, так предательницей и осталась. Что изменилось от ее поездки в Каменск? Ничего!
Для нее та девочка в зеленой куртке и пестром платке так и осталась там, на пеньке над глубоким оврагом…
* * *
В середине октября на город опустился густой серый туман. Он держался несколько дней, такой густой и серый, что, возвращаясь вечерами из Дверца с занятий кружка, Ветка даже за полквартала не могла различить своего дома, хотя и фонари на улице горели все до одного, и окна в домах были освещены.
А в понедельник утром неожиданно ударил мороз, и туман опустился на землю, на ветки деревьев, на крыши домов белым утренним инеем, похожим на тот иней, что лежал тогда на бескрайних полях, через которые они шли с отцом…
В это утро первый раз в жизни по дороге в школу Ветка зашла за Нинулей. Почему зашла, и сама не знала. Вспомнилось, как обидели Нинулю, не отдав ей роль Метелицы. И еще вспомнилось, как сказала тетя Соня про них про всех — дикари. Неужто и правда, они дикари и не умеют быть добрыми друг к другу?
Нинуля очень удивилась, когда Ветка зашла за ней да еще и с порога поздоровалась. Она заволновалась, заторопилась и в спешке, от усердия, оторвала ручку портфеля.