Радий Петрович Погодин
Погодин Радий Петрович родился в 1925 году в деревне Дуплево Калининской области. В 1927 году семья Погодина переехала в Ленинград. До начала Великой Отечественной войны Р. П. Погодин закончил 8 классов школы. В конце 1941 года был эвакуирован с матерью из блокадного Ленинграда на Урал. Жил там в детском доме, работал кочегаром, монтером, помощником мельника. В 1942 году ушел на фронт и находился в рядах 2-й гвардейской танковой армии до конца войны, командовал экипажем бронетранспортера. После войны работал слесарем-сборщиком, мастером на ленинградском заводе «Линотип». Писать начал в 1952–1953 годах: вначале очерки для детских радиопередач, потом рассказы. Первый рассказ его, «Мороз», опубликован в четвертом номере альманаха молодых ленинградских писателей — «Дружба».
«Муравьиное масло» — первая книга Р. П. Погодина.
В книгу входят семь рассказов, разных по характеру: есть среди них чисто юмористические, где в центре стоит смешной эпизод, забавный случай, происшедший с ребятами; есть лирические и, наконец, приключенческий, давший название всему сборнику.
Действие рассказов происходит в наши дни. Перед читателем раскрывается светлый детский мир, предстают ребята — озорные, порою трогательные, мечтающие о больших и славных делах.
Мороз
Мороз все зажал в свой ледяной кулак. Дома?, казалось, теснее прижались друг к другу. Словно вымазанные известкой, белели никогда не замерзавшие стекла витрин. Кусты в сквере топорщились колючими снежными шипами. Воздух стал жестким, а затаившийся под холодными арками ветер появлялся на улице только вслед за автобусом или стремительной легковушкой.
Толик вышел с Петькой Шапкиным из школы и тотчас сморщился:
— Ух ты!.. Холодина! Даже в носу щиплет.
— Морозик, — задрав кверху голову, заявил Петька. Он сощурил глаза, внимательно оглядел небо. — Вот завтра завернет, носа на улицу не покажешь!
— Не завернет, — возразил Толик. — Балтийское море… Мороз долго не держится. — Подбородок у Толика мелко дрожал, сам он сгорбился, засунул руки в рукава и, зажав портфель под мышкой, пританцовывал вокруг солидного широколицего Петьки.
— Много ты знаешь, — снисходительно заявил Петька: — Балтийское море… А смотри, небо над крышами зеленоватое и дым свечкой стоит!
— Пускай стоит, — пробормотал Толик в воротник, — а у меня уже руки отваливаются.
— Закаляться нужно было. — Петька сунул приятелю свои толстые меховые рукавицы. — Возьми, живо согреются… Да ты бей рука об руку, не стой, как мокрая курица.
Пока Толик хлопал себя и по бокам и по груди, отогревая застывшие пальцы, Петька подбежал к обледенелой стене школы и ногтем вывел:
«Завтра занятий не будет. Мороз», — подул в кулаки, глянул еще раз на небо и крикнул: «Пусть мои уши отмерзнут, если вру!»
— Т-точку поставь, — простучал зубами Толик. Ребят то и дело обгоняли прохожие. Все отчаянно торопились. Один Петька шел не спеша; щеки его алели, изредка, будто невзначай, он передвигал шапку с одного уха на другое. Толик тер рукавицами щеки и приговаривал:
— Ух… продрог… Д-даже… с-спину… ломит!
— Ага, — захрипел Петька, храбро вытягивая посиневшую шею, — еще не верил, что завтра мороз… Вот бы тебя в тайгу.
— А з… зачем мне туда?
— Чтобы там одним сугробом больше стало, — засмеялся Петька. — Приходи ко мне.
— Мерзнуть-то, — ответил Толик, вбегая в парадную.
— Печку затопим! — крикнул ему вдогонку Шапкин. Откуда-то с верхнего этажа вместе с грохотом каблуков до него донеслось: «Без меня не начинай». А звонкое эхо, словно в насмешку, прокричало у чердака: «Ай!.. Ай!..»
Приятели жили рядом, но к Петьке Толик попал поздно. Мама убирала квартиру и заставила его натирать пол.
— В двенадцать бы еще пришел! — встретил Толика Шапкин. — Я уже в айсберг превратился… В дрейфующую льдину… Что это у тебя? — ткнул он приятеля в торчавшие из-за пазухи тетради.
— Арифметика и естествознание…
— А… Завтра, — махнул рукой Петька. — Идем, я тебе индейский способ растопки покажу: при любом ветре одной спичкой!
— Тебе мама растопит, — ухмыльнулся Толик.
— Мне? — Белые Петькины брови возмущенно столкнулись на переносице. — Да ты знаешь, какая у меня мама? Она… Она мне, как себе, доверяет. — Светлая полоска насупленных бровей разошлась. — Она после работы в вечерний институт поехала. Намерзнется, — добавил он неожиданно теплым голосом. — А мы печку затопим. Приедет — тепло.
В печке уже лежали сложенные костром дрова. Петька встал на колени, взял пучок тонких лучинок, приготовленных на растопку, и настрогал их по-особенному — елочкой.
— Делай ветер! — скомандовал он Толику, воткнув лучинки между поленьями. Толик неистово замахал у Петькиного плеча тетрадками.
— Ты меня не обмахивай, я еще не вспотел. На дрова дуй.
Петька чиркнул спичку и тотчас спрятал огонек, сложив ладони фонариком. Огонек трепетал в ладонях, а ловкие Петькины пальцы светились… Лучинки вспыхнули. Огонек, как живой, побежал по ним дальше, дальше, к дровам.
— Здо?рово! — восхищенно прошептал Толик. — Как это ты?
— Ветер давай! — прикрикнул Петька. — Разговоры потом.
Толик снова замахал. Огонь крепко вцепился в сухие бока поленьев, защелкал, загудел, унося в трубу красные хвосты искр.
— Что, видал? Я в любую погоду костер разожгу.
— И в дождь?
— И в дождь, — уверенно кивнул Петька. Он пошел к выключателю, погасил свет. — Ишь, гудит, как настоящий… таежный. Ты побудь, я сейчас, мигом…
В темноте красноватое пламя действительно напоминало костер. Смолистые дрова пахли лесом. Огненные блики метались по комнате, превращая обычные предметы в странные, колеблющиеся тени.
— Спальные мешки вот, — вынырнул из темноты Петька, — возьми твой… В тайге без мешков могила.
По мохнатому воротнику Толик узнал свое пальто.
— Какой же…
— Соображай, — остановил его Петька таинственным шепотом, — мы с тобой у костра вроде геологи-следопыты. Кругом тайга, кедры… а мы руду ищем, и ничего нам не страшно.
Толик придвинулся ближе к товарищу. Ему вдруг показалось, что в зеркале шкафа, напоминающего сейчас мрачный утес, сверкнули красные глаза притаившегося зверя.
— Сейчас мы эту берлогу обложим, — командовал Петька, ползая на четвереньках вокруг письменного стола.
— Чем? — с готовностью спросил Толик.
— Ну, облаву сделаем, собак, значит, нужно, — пояснил Петька, — ты давай… Лай.
— Авв-ав, — стыдливо тявкнул Толик.
— Да разве так медведя дразнят! — рассердился Петька. — Так только болонки на мух лают. Смотри, как надо: «Р… р… р, гав-гав! Ув-в, гав!» — оглушительно загрохотал он простуженным басом и, подвывая, полез в берлогу. — Лезь за мной!
— Я лучше стрелять буду.
Петька зарычал по-медвежьи, пронзительно взвизгнул и кубарем выкатился из-под стола.
— Стреляй! Не видишь, — я раненый!
Толик щелкнул языком, крикнул: «бах!» — и для верности смазал Шапкина по спине.
— Кого бьешь! — завопил Петька. Но Толик уже сидел на нем.
— Убил, убил! — захлебывался он от восторга. — Сейчас шкуру снимать будем!
— Я вот тебе сниму! — вывернулся Петька. — Я тебе сейчас… С таким напарником только на кошек охотиться. — Он посопел, сердито глядя на Толика, и добавил примирительно: — Ну ладно, в тайге всякое бывает. Только делай мне первую помощь.
Печка уже протопилась, когда Толик вспомнил про тетради.
— Уроки-то, Петя! — сказал он упавшим голосом.
— Ну и что, уроки! Ничего, завтра сделаем. Мороз-то!..
Пошевелив угли кочергой, Петька развалился на своем спальном мешке.
— По естествознанию нас уже спрашивали, по русскому тоже. Медвежатинки бы сейчас зажарить… Любишь медвежатину?
— Люблю, только я ее никогда не пробовал.
— И я не пробовал. — Петька мечтательно сощурился. — Вкусная, должно быть…
— Петь, только вдруг завтра в школу?..
— Да что ты заладил? Сказано, — завтра мороз будет, и всё… — Но, чувствуя, что Толик не очень-то верит, Петька нехотя полез к окошку. — Воздух нюхаю; самый таежный способ предсказывать погоду, — объяснил он, пыхтя у открытой форточки.
Морозный пар медленно опускался по стене на пол.
— Ну, сколько нанюхал?..
— Гра… градусов тридцать, — дрожа от холода, но стараясь сохранить глубокомысленный вид, объявил Петька… — Сейчас будем золото искать, промывку делать… А может, алмазы?..
— Алмазы, — выбрал Толик.
* * *
Утром Толика разбудили чьи-то холодные руки.
У дивана в расстегнутом пальто стоял Петька. В руках он держал свой видавший виды портфель, лицо его было угрюмым.
— Ты чего?.. Случилось что-нибудь?
Петька отвел глаза и кивнул головой на окно. За оттаявшим стеклом медленно кружились крупные хлопья сырого снега.
— Вот тебе и дым свечкой! — растерянно прошептал Толик.
Огуречная техника
Мишка бросил ведро, стер пот со лба и боком, как вратарь, упал на траву.
— Фу-у… Еще грядка осталась. Польем — и купаться…
Генька молчал. Он лежал на меже и, покусывая травинку, пристально смотрел на желтые огуречные цветы, словно выпытывал у них что-то интересное и очень секретное.
Над поселком, над отвалами дальних шахт, над лесом, синеющим у горизонта, лениво кружились прозрачные разомлевшие облака. Внизу, стиснутая крутыми сланцевыми берегами, шумела на камнях и брызгалась пеной сварливая речка Елаховка. Здесь же, на колхозных огородах, было тихо, только гудели пчелы да изредка далеким эхом долетал крик маневрового паровоза, подвозившего на электростанцию топливо.
— Придумал? — ткнул Мишка приятеля в плечо.
Генька закрыл глаза и процедил, не выпуская изо рта травинку:
— М-м… Н-не мешай…
— Думай быстрее… Скоро такое пекло начнется — голова лопнет. Я вот от солнца каждый день вес теряю. — Мишка ущипнул свою плотную загорелую руку. — Видишь, кожа отстает, будто на два размера больше…
— Есть! — приподнялся Генька. — Давай воду ночью носить, а утром поливай, сколько хочешь…
Мишка почесал лоснящуюся от пота щеку.
— Не подходит… Поспать мы, конечно, успеем… Но какая же это техника! Сегодня ко мне ребята с капусты подошли, говорят: «Крюк ищем, вас с Генькой на буксир брать».
— А ты и рад…
— Я рад?.. Да я сказал, — пусть они этим крюком подавятся…
— Правильно. — Генька наморщил обожженный солнцем лоб. — Мне подумать немножко, я обязательно соображу что-нибудь.
Мишка с надеждой посмотрел на товарища и смущенно пробормотал:
— Генька, ты только сперва за водой сбегай, а то я уже упарился.
Бренча ведром, Генька побежал по уступчатой тропинке вниз, к реке. Вернулся он скоро и завопил:
— Дожили!.. Капустники уже в речку залезли… Купаются. А мы, как самые никудышные…
Мишка встал, пощупал свои бицепсы. Но вопрос был не спорный, и кулаки в этом случае не могли сослужить свою боевую службу.
— Вот польем остатки — и домой… Мне сегодня и купаться чего-то совсем не хочется.
Домой они возвращались скучно. Ветер гнал по тропинке пыль. Было тихо, лишь иногда робко стрекотали кузнечики.
— Тс-с… Слышишь? — вдруг остановился Генька.
— Слышу… Капустники на речке орут.
— А журчит, слышишь?
— Это тебе солнцем затылок напекло… Теперь до самого вечера журчать будет.
— Это тебе напекло, — рассердился Генька. — Прочисти уши. Здесь где-то рядом журчит.
Мишка прислушался. Скоро и он ясно различил тихое журчание.
— Это на шоссейке.
Солнце уже поднялось высоко и пекло так, что казалось, вот-вот закипит, заклокочет воздух над красным от клеверного цвета лугом. Ребята быстро взобрались на небольшой откос, перепрыгнули через какой-то дощатый настил и, оказавшись на раскаленном асфальте, заплясали, обжигая голые пятки.
Вдоль шоссе, соединяющего поселок с железной дорогой, тянулась длинная, крытая досками канава. В ней шумела вода. Ребята долго искали щель, чтобы заглянуть под настил, но доски были плотно пригнаны и крепко прибиты гвоздями. Наконец Мишке удалось приподнять одну из досок.
— Грязная, — разочарованно протянул он.
— Дай-ка мне, — оттолкнул его Генька. — Это она в темноте грязной кажется… Мутная просто. — Он поплескал воду рукой, посмотрел капельки на свет и даже лизнул языком. — Натуральная вода; это с электростанции отходы из котлов. Они в Елаховку текут.
— А вдруг они ядовитые? — проворчал Мишка.
Генька даже сел от неожиданности.
— Факт, ядовитые, — настаивал Мишка. — Иначе зачем канаву досками заколотили?
Генька глянул по сторонам, потом решительно поднял доску и, зачерпнув пригоршню воды, стал медленно пить.
— Чего ты?.. Брось! — Мишка схватил его за руку. Но Генька быстро проглотил воду и, плотно сжав губы, сел на горячие доски. Мишка смотрел на него растерянно. Друг ведь самый лучший… Четыре года вместе — и вот, может быть, сейчас…
— Не действует… — заявил через несколько минут Генька.
Мишка облегченно вздохнул, даже хихикнул совсем некстати, но тут же высказал предположение:
— Может, она против человека не действует, а против огурцов задействует…
— А мы только один огуречик польем для опыта.
Ребята сбегали за ведром и вскоре старательно поливали огуречный куст на краю гряды.
— Что ж это вы в самую жару на поле выползли?.. Проспали, небось? — раздался у них за спинами чей-то веселый голос.
На меже стоял молодой высокий парень в полотняной рубашке с полевой сумкой через плечо.
— Агроном колхозный, — зашептал Мишка.
— Мы утром поливали, — бойко оправдывался Генька. — А сейчас опыт один…
— А кто же вам позволил на колхозных огурцах опыты ставить? — нахмурился агроном.
Генька растерялся.
— Мы только на одном огуречке. Воду попробуем…
— С речки сюда далеко носить, — поспешил ему на выручку Мишка, — а от водовоза все наши ребята из школы отказались… Правда отказались, кого хочешь спросите… Одну рабочую и лошадиную силу высвободили… А это отходы, — показал он на ведро. — С электростанции. Они не вредные, вон Генька пил, и ничего…
Агроном почему-то закашлялся, вынул из сумки пробирку и сказал:
— А ну-ка давайте ваши отходы! Исследуем…
К вечеру, когда зной слегка спал и на асфальт легли длинные тени придорожных кустов, друзья с лопатами бодро шагали из поселка к своему участку. Через плечо у Геньки висел тонкий резиновый шланг, каким обычно шоферы перекачивают бензин.
— Ночевать в поле отправились? — смеялись им вслед возвращавшиеся с речки капустники. Мишка с Генькой сделали вид, что это их не касается. Остановились они у канавы, где утром пробовали воду. Генька сказал:
— Ставь веху, трассу прокладывать будем.
Мишка воткнул в землю лопату и не торопясь направился вслед за Генькой к участку. Время от времени Генька останавливался, прищуря глаз, смотрел на лопату, ставил прутик и звал Мишку дальше.
Утром, проходя мимо огуречного участка, ребята, половшие капусту, не нашли там ни Мишки, ни Геньки. Вокруг было пустынно и тихо, лишь со стороны шоссе доносились крики. Капустники бросились через луг к дороге.
Там, где вчера Мишка поставил первую веху, была вырыта яма, от нее отходила неглубокая, в один штык, канавка. Генька старательно засовывал конец шоферского шланга в щель между досками. Мишка сидел в яме.