Родители возмутились: что за порядки в школе, если руководство не знает, чем заняты дети? Куда смотрят пионерские вожатые? Директриса тут же во всем случившемся обвинила старшую вожатую, которую якобы за плохую работу и прогнала, а заодно и учителя географии, хотя он-то ровно никакого отношения не имел к происшествию. Кто-то должен был быть виноватым. Кого-то полагалось наказать, чтобы районное начальство не сомневалось, что меры приняты. Так они лишились и учителя географии, к которому успели привязаться.
Новая старшая вожатая ко всему, что сделано было до нее, относилась безразлично. Музей боевой славы ее не интересовал. Собранные в походах материалы растащили, разбросали, и стены их прекрасного некогда музея опустели. С тех пор Холодова раз и навсегда отошла в сторону от всех «очень важных мероприятий».
Нет, она не отказывалась вести политинформацию и всегда тщательно готовилась к ней, потому что считала такую информацию полезной для малышей, а все, за что она бралась, она дала себе слово делать хорошо, не для видимости и отчета, а для явной и конкретной пользы. Она не позволяла себе больше суетиться, болтать, тратить попусту время на ненужные споры и веселье с «дружбанами». Занималась делом.
2
Сидя под чердачной лестницей на корточках, обхватив острые колени руками и уперев в них подбородок, Оля Холодова дожидалась звонка, чтобы тут же отправиться в «оружейку» к Анатолию Алексеевичу.
— Я очень прошу… пойдите со мной к Надежде Прохоровне, — попросила она классного руководителя тоном не таким решительным, как обычно. — Подумайте, что я скажу в ансамбле? Почему мне не дают характеристику?..
— Расскажешь в ансамбле, как вы себя ведете, — холодно пояснил Анатолий Алексеевич.
— Но характеристику же дают не всему классу… — необычно робко попробовала настаивать Холодова.
Анатолий Алексеевич не ответил, поднялся и двинулся к двери. Холодова покорно потащилась вслед за ним по лестнице вниз к директору. Но по какому-то невероятному закону подлости на пути у естественного хода событий возникает камнем преткновения коварный случай. В кабинете Надежды Прохоровны оказалась завуч, Виктория Петровна. Отступать было поздно. Не успел Анатолий Алексеевич рта раскрыть, завуч вздорно выкрикнула:
— Нет, нет и нет! И не просите! Я категорически… вы слышите? Категорически протестую… Я буду говорить с райкомом комсомола…
Оля почувствовала нарастающую внутри себя бурю. Она упорно воспитывала в себе подчеркнутую сдержанность, но в этот миг поняла, что теперешней черной бури ей не унять.
— Нет, это я пойду в райком комсомола, — внешне невозмутимо и вполне вежливо пообещала Холодова, и шея ее покрылась пятнами. — Да, да, точно. Я обязательно пойду в райком комсомола и, может быть, даже в райком партии. И расскажу обо всем, что здесь творится. Мало ли насмотрелась я тут за все эти годы?.. — Глянула на всех взрослых по очереди колючими глазами и быстрой, уверенной походкой пошла прочь. Но все же успела еще услышать вдогонку вопрос Надежды Прохоровны: «Кстати, кто ее родители?»
Было время, Оля Холодова страшилась и вся сжималась, словно перед ударом, когда ей в стенах этой школы задавали вопрос: «Кто твои родители?»
У большинства ее одноклассников родители были художниками, артистами, журналистами, переводчиками, торгпредами или, по крайней мере, инженерами, врачами и учителями. А у нее — отец токарь, а мать ткачиха. Как теперь она ненавидела себя ту, маленькую, растерянную девочку!
Когда ребята подросли и главным в оценке товарищей стали уже не физическая сила и отчаянность в играх и затеях, а ум, интеллектуальность и начитанность, Холодова задумалась. Природа не обделила ее умом, и она быстро смекнула, что проигрывает рядом с теми, кто быстро и без хлопот получает в своем собственном доме лучшие книги и уверенные рекомендации, что посмотреть в театрах и на выставках, что прочитать в журналах, и не мучается выбором, не теряется в оценках прочитанного и увиденного.
Повзрослевшая Холодова угрюмо молчала на переменах, а в компаниях забивалась в угол. И вдруг, неожиданно для всех, воспрянула духом. Поклялась себе, что всего достигнет сама. И с настойчивостью сильного характера принялась за дело. Ей повезло. В библиотеку при домоуправлении пришла работать старушка пенсионерка, которая хорошо знала, любила литературу и искусство и не жалела времени для Оли. Видя жадный интерес девочки к окружающему миру, старушка библиотекарша старалась давать ей первой новые журналы, хорошие книги и, как умела, развивала ее страсть и способности к литературе. Библиотекарше, единственной, показывала Оля свои стихи, небольшие рассказики и наброски наблюдений, неизменно встречая поддержку, одобрение.
Отец и мама никогда не отказывали Оле в деньгах. Со временем они стали безропотно подчиняться ее указаниям, на какие журналы и газеты подписываться, какие покупать книги. Иногда вместе обсуждали они нашумевшую повесть или новый кинофильм, но оценки ее родителей не всегда совпадали с теми, которые из дома приносили в класс некоторые ее одноклассники, и проигрывали по сравнению с ними. Оля это понимала.
Все более ожесточаясь, до полного отрешения сосредоточиваясь на том, что обдумывала, Оля пыталась всем и всему противопоставить свое собственное, непохожее мнение. Она и на балалайке захотела учиться играть из протеста против общей привязанности к пианино или гитаре.
Маленькая Оля Холодова ревниво следила за тем, чтобы все вокруг любили ее отца и мать. Теперь ей все это кажется телячьими нежностями, хотя и сейчас с родителями она вполне ладит. Времени нет выяснять отношения, все заняты и видятся не часто.
Мама обслуживает не то в два, не то в три раза больше станков, чем положено, и пятилетку выполняет чуть ли не на год раньше намеченного срока. Ее постоянно избирают делегатом, депутатом, представителем и еще кем-то, и домом ей заниматься недосуг. А папа и вовсе взлетел высоко. Он был отличным, уникальным токарем. Но с тех пор как его избрали членом райкома партии, а потом и членом бюро горкома, он возвращается домой только спать. Маленькая сестренка — зачем они произвели ее на свет? — постоянно остается на попечении Оли — не бросишь же родную сестру…
Родители отдалились от нее, и она к этому привыкла. Она была благодарна им за то, что своими превосходными успехами на производстве и в жизни обеспечили ей вполне благополучное существование и немало упрочили в ней чувство уверенности в себе и защищенности от внешнего мира.
Правда, иногда Оле Холодовой кажется, что отец и мать потеряли что-то живое, близкое, домашнее. Превратились в некий образец примерности и положительности, который надо выставлять на всеобщее обозрение для подражания и поклонения, но что-то мешало ей подражать и поклоняться.
Становясь старше, Оля-Соколя все меньше понимала, зачем устраивать шумиху вокруг простых вещей? Зачем постоянно суетиться и перевыполнять планы, а не создать их сразу такими, какие под силу честно работающему человеку? И стоит ли уж так бурно восторгаться честным трудом? Разве это не норма порядочности?
Летом она уезжала с сестренкой в деревню к бабушке и там подолгу сидела или лежала в кустарнике, чуть поодаль от проселочной дороги, где на высоком холме стоял памятник всем деревенским, кто не вернулся с войны. Издалека, чтобы никто не захватил ее врасплох, разглядывала она этот высокий памятник и тут впервые ощутила свою связь с прошедшим.
На фотографиях в бабушкином доме дед оставался молодым, живым и настоящим, потому что дело его и результат этого дела были понятны.
Бабушку Оля любила. Отступая от принятых для себя правил, частенько по вечерам льнула к бабушке, укладывая голову на ее колени, чтобы погладила. С бабушкой ей жилось просто, потому что все в ней было естественным: и движенья, и раздумья, и разговоры. Бабушка твердо ступала по земле, на которой родилась и состарилась, и не вставала на цыпочки, чтобы с неба достать луну. С утра до вечера она крутилась по хозяйству, не отказывалась, если просили, помочь на колхозной ферме, где проработала больше сорока лет. Вечерами она рассказывала Оле о тяжелом деревенском детстве, о молодости, которая пришлась на войну, о трудных и голодных послевоенных годах и о том, как после гибели мужа одна ставила на ноги сына.
Бабушка судила о жизни без затей, во всех ее «хорошо» или «плохо» жила спокойная мудрость опыта и здравого смысла.
Возвращаясь в город, Оля Холодова еще больше отстранялась от всех, замыкалась в себе, именно в себе пытаясь черпать силы. Что могла она противопоставить родителям да и другим малопонятным ей людям, кроме твердого решения жить по-иному?!
3
Ошалев от того, что она произнесла в кабинете Надежды Прохоровны, Холодова постояла немного на лестнице, навалившись грудью на перила. Получалось, что она угрожала директору, завучу и даже Анатолию Алексеевичу. Как теперь ей выходить из положения? Ни в какой райком она идти не собиралась. Вырвались злые слова от отчаяния и полной невозможности доказать что-либо оголтелой Виктории. Из-за нее не поехать ей в Бельгию, не увидеть другую страну, не поговорить по-французски!
Оля припустилась вверх по лестнице, уселась снова в своем укромном уголке у входа на чердак. Быстро вырвала двойной листок из ученической тетради, переписала фломастером из своей разбухшей тетради слова Сократа, произнесенные им, по свидетельству Платона, после смертного приговора: «В самом деле, если вы думаете, что, умерщвляя людей, вы заставите их не порицать вас за то, что вы живете неправильно, то вы заблуждаетесь. Такой способ самозащиты и не вполне надежен, и не хорош, а вот вам способ и самый хороший, и самый легкий: не затыкать рта другим, а самим стараться быть как можно лучше. Предсказав это вам, тем, кто меня осудил, я покидаю вас!»
Схватив листок, даже не перечитав написанного, Оля-Соколя помчалась в кабинет завуча. Виктории Петровне всегда казалось, что она лишь на минутку идет к Надежде Прохоровне, и она оставляла свою дверь открытой. Но минутка неизменно затягивалась надолго. Холодова, как и все в школе, знала эту привычку завуча.
Подвернувшейся под руку кнопкой быстро прикрепила Оля свой листок к стене над письменным столом. Теперь предстояло немедленно исчезнуть, как и было обещано на бумаге. Научившись подолгу сосредоточиваться на том, что обдумывала, Холодова большей частью приходила к логически правильным выводам, не подозревая, что нравственная их сторона не столь уж неуязвима.
На этот раз Оля, по прозвищу Сократ, рассудила так: если она исчезнет на несколько дней из школы, это вызовет недоумение и тревогу. Она никогда не прогуливает и никогда почти не болеет. После отчаянного ее заявления школьному начальству придется задуматься.
Не очень порядочно? Эгоистично? Жестоко? Допустим. Но для нее это единственное спасение. И в конце концов, она только защищается…
4
В свой излюбленный утренний час в начале школьных занятий Надежда Прохоровна нервно расхаживала по кабинету, не замечая, что уже не в первый раз поливает цветы.
Она была недовольна собою. С кем же все-таки посоветоваться, как поступить?
С Анатолием Алексеевичем? Он, в сущности, сам еще мальчик и растерян не меньше ее.
С Ириной Николаевной, лучшим учителем в школе? Но она как будто в панцире — попробуй доберись до нее. Такое впечатление, что она боится сказать лишнее слово. От нее никак нельзя было ожидать выяснения отношений с учениками. Что с ней-то приключилось?
Лев Ефимович? Прекрасно преподает французский. Но она давно поняла: интеллигентность не позволяет ему ни во что, с его точки зрения, скандальное вмешиваться. Он осуждает бывшего директора школы, ее предшественницу. Без лишних слов, но все же возмущается ее постоянным стремлением истинное дело подменять показным да еще заставлять всех вращаться вокруг себя. С неодобрением относится Лев Ефимович и к действиям Виктории Петровны. Но высказывается лишь в частных беседах, и то, когда она настойчиво добивается его мнения по тому или иному поводу. Выступать публично, на педсовете не в его правилах. Советовать ей что-то, чтобы взять на себя часть непосильного груза, он не станет. Зачем?..
Виктория Петровна? Впервые Надежда Прохоровна подумала о завуче не только с досадой, но и с неприязнью. За что ратует этот ревнитель порядка? Хочет добиться от мечущихся подростков и равнодушных, плохо знающих свое дело учителей некоего непостижимого совершенства? Не правильнее ли было бы позаботиться об относительном благополучии и самом минимальном спокойствии для всех в школе, и для детей, и для взрослых? Нельзя же постоянно жить на пороховой бочке?!
Надежда Прохоровна корила себя за мягкотелость и соглашательство. Не надо было отказывать Холодовой в характеристике. Разве может она одна отвечать за всех?..
За окнами дули сильные и беспокойные ветры, поддерживая все нарастающую тревогу. Надежда Прохоровна не заметила, как вошел Анатолий Алексеевич. Робко спросил, словно поймал ее мысль:
— Что будем делать?
Надежда Прохоровна грустно улыбнулась:
— Вот жду, что посоветуете вы?
— Может, и верно, расформировать класс? — будто страшась своих слов, спросил Анатолий Алексеевич, — Может, в других школах им будет лучше?
— Знаете, ужасно хочется рассказать вам еще одну притчу, — загадочно улыбаясь, предложила Надежда Прохоровна, — Послушаете? — Она села поудобнее, закуталась в шаль, — Так вот, один бедняк устал от жизни. Все-то у него было не слава богу. И жена попалась больная. И дети родились горластые и шаловливые. И крыша дома прохудилась. И работа не удавалась. И есть стало нечего. Однажды ночью этот несчастный тайком сбежал от жены и детей и от горькой доли. И отправился куда глаза глядят — искать счастья. Шел день, шел другой, шел третий, ни разу не оглянувшись на свой дом и не приклонив голову даже ночью. Повсюду он встречал нищету, страдания, безрадостные лица, но он все шел, пока не свалился на дорогу без памяти. Сколько проспал, не помнил, а когда проснулся, забыл, в какую сторону путь держал. Думал, что идет дальше, а на самом деле повернул назад, к своему дому. И снова он шел день, другой, третий, и снова его свалили усталость и отчаяние. Теперь, когда он открыл глаза, то увидел дом с худой крышей, очень похожий на свой. Больная женщина и голодные дети как две капли воды походили на его собственную жену и на родных его детей. И так ему стало их жалко, что решил он тут остаться и помочь чем сможет.
Он жил в своем доме, возле своих детей и жены до конца дней, не переставая мучиться угрызениями совести, что где-то вдали оставил детей и жену как две капли воды похожих на этих…
Анатолий Алексеевич засмеялся:
— Вы правы, все наши школы похожи, и в другой им не будет лучше… Откуда только вы знаете столько разных историй?
Надежда Прохоровна повеселела:
— Коллекционирую народную мудрость…
Тут снова, как шаровая молния, вкатилась в директорский кабинет Виктория Петровна. Ничего не говоря, она протянула двойной тетрадный листок, на котором красным фломастером нацарапано было изречение знаменитого древнегреческого философа.
Надежда Прохоровна принялась изучать Сократову мудрость, а Виктория Петровна присела, мучаясь одышкой, на краешек стула. Надежда Прохоровна с рассеянной улыбкой передала бумажку Анатолию Алексеевичу и увидела, как Виктория Петровна тихонько сползает со стула и, закатив глаза, падает на пол.
— Что с вами, Виктория Петровна? — в тревоге воскликнула Надежда Прохоровна.
Ответа она не получила. Виктория Петровна лежала на полу, и сердце ее, казалось, вот-вот перестанет биться.
5
Родительское собрание в этом классе провести всегда было сложно. Только неутомимая Виктория Петровна ухитрялась как-то ловить родителей по телефону. Но теперь у Виктории Петровны случился сердечный приступ, и она лежала дома. Надежда Прохоровна с Анатолием Алексеевичем, отчаявшись в телефонных поисках, высказали свои пожелания родителям в ученических дневниках. На зов откликнулись человек семь-восемь, и совсем не те, кого больше всего ждали.
Прибаукиной не с кем было оставить грудную девочку — Венькин отчим не пришел из очередного плавания. У Столбовых не получалось вечером вырваться из театра и с киностудии, и они появлялись в удобное для них время. Дубинина-старшая после первого злополучного родительского собрания так обиделась за себя и за свою дочь, что пообещала: «Ноги моей больше не будет в школе!» — и действительно не отзывалась на звонки и записи в дневнике. Самые странные слухи ходили об отце Оли Дубининой. Говорили, он служит в церкви, но кто-то уверял, что это ложь и он корреспондент газеты. Можно бы давно все выяснить, да времени не хватало. В школе ведь не только этот класс, и с другими тоже забот хватает. Родители Кожаевой только через год обещали вернуться из Парижа, брат же всякий раз по телефону вежливо обещал зайти, но ни разу не появился. Мама Юстины Тесли, экстравагантная и неуловимая, постоянно возила по стране иностранных туристов. Ее молодой муж на время ее отсутствия отбывал в собственную квартиру, а отец Тесли мыкался по больницам. Холодовы, в отличие от мамы Тесли, сами отправились в туристическую поездку не то в Японию, не то в Австралию, и к девочкам, Ольге и ее маленькой сестренке, из деревни приехала бабушка. Что скажет бабушка?..