Или же у него спрашивали:
— А ну-ка, рыбовед, скажи нам: что вкусней, карась или минога?
— Минога не рыба, — отвечал Захаров.
— Не рыба? Ну, значит, морковка или ветчина, — смеялись приятели.
Захаров обиженно хмурил белесые брови и уходил от водолазов — большой, широкоплечий и нескладный.
Из-за любимых рыб иногда терпел Захаров неприятности и в работе.
Случилось так. На дне лежало затонувшее небольшое буксирное судно. Захаров заложил внутрь судна несколько круглых резиновых понтонов, в которые сверху с баркаса по длинным, гибким шлангам накачивали сжатый воздух. Судно вырвалось из грунта и помчалось кверху. Захаров отошел в сторону — он отлично знал, что нельзя стоять, когда над головой груз.
Судно уже качалось на поверхности. Муть, поднятая им со дна, осела, и Захаров на том месте, где прежде лежало судно, увидел, что в иле копошится рыбка. «Наверно, подбитая», подумал Захаров и, забыв осторожность, кинулся к ней. Рыбка улизнула из-под самых рук.
— Тьфу, — рассердился Захаров и хотел отойти на старое место, но не успел и разогнуться, как что-то большое, темное упало ему на спину, повалило на грунт и вдавило в глубокий, вязкий ил, как в тесто.
Захаров ощупал над собой деревянное днище и сообразил, что это судно упало обратно, наверно, лопнул один из туго надутых понтонов. Если бы лопнули два, судно, конечно, упало бы грузней и убило его.
Воздух шипел в шланге, — значит, водолазный шланг цел. Телефонный провод тоже не поврежден, потому что с баркаса сразу же спросили:
— Рыбовед, как упало судно?
— С креном, ответил сдавленный илом Захаров, — упало на меня.
— На тебя? — услышал Захаров испуганный голос. — Жив? Потерпи, мы сейчас, сейчас! Бурыкин, копайся проворней! Захарова придавило!
Захаров согнутой рукой, обливаясь потом, рыл кверху нору. Наконец, откопал свою голову и увидел в иллюминатор воду, а у самого носа двух рыбок. Они описывали правильные полутораметровые круги.
«Ловко, — подумал Захаров, — будто циркулем чертят».
Одна из чертивших рыбок, по-видимому, была та, ушибленная, она плавала как-то неверно, несколько чешуек: на ее боку были отколуплены, а тонкие губы поджаты обидчиво.
Захаров рассмеялся.
На баркасе услышали смех Захарова. Подумали, что он сошел с ума. И тут же испуганный голос послышался в телефоне:
— Ты что? Потерпи, мы сейчас!..
А Захаров не отвечал ничего, он увидел над собой стройный караван рыбок. Они шли гуськом хвост в хвост. Такого длинного выводка Захаров еще не встречал и принялся его считать.
Два часа пролежал в иле Захаров, пока заложили и надули новый понтон.
А за этим случаем произошел другой. Откачивали полузатопленную баржу-брандвахту. Пробоины в ней Захаров забил тряпичными просаленными кляпами.
Прошло три часа, насосы во всю работают, а воды и на сантиметр не убыло.
— Рыбовед, может, ты и вовсе не затыкал пробоин?
— Какого лешего мне вас обманывать? — обиделся он.
— А ну, проверь.
Захаров спустился под воду — пробоины и впрямь пустые.
Глянул вниз, а его тряпичные сальные кляпы щиплют со всех сторон табуны рыб.
— Вытянули, ворюги, обжоры, сала захотелось, — рассердился Захаров. — Мало я на вас хлеба и ракушек скормил?
Захаров поднялся наверх на баркас и принялся тесать для пробоин деревянные пробки. При этом молча и стойко выдерживал насмешливые взгляды и шутки товарищей.
Его утешала одна тайная, заветная мечта, запала она ему давно. Мечтал он найти особенную рыбу, какой еще не знал никто: ни водолазы, ни рыбаки, ни ученые. Он и сам не знал, какая она из себя, эта необыкновенная рыба, но был твердо уверен, что она существует. Что она плавает где-то в других морях, более рыбных, чем Балтийское, — в Черном, Баренцовом или Дальневосточном. Там и найти ее легче — вода там прозрачна.
Захаров подал заявление с просьбой перевести его на другое море. Но водолазный инструктор сказал:
— Нет, товарищ Захаров, на другое море не переведем. Вы нам и здесь нужны. Работник вы хороший, к условиям Балтики привыкли. Ну, скажите, зачем вам понадобилось другое море?
— Хочу увидеть новых рыб, — сказал Захаров.
— Зря, — сказал инструктор, — рыбы вам только мешают. Плюньте на них и оставайтесь. Мы вас скоро в старшины произведем.
Захаров остался. Он любил водолазную работу. Но мысль о необыкновенной рыбе стала одолевать его сильней прежнего. И Захаров подал новое заявление.
Наконец ему разрешили уехать на Черное море.
* * *
Захаров прибыл на спасательное черноморское судно «Эпроновец». В первый же день, стоя на борту, он слушал бойкий говор черноморцев и щурил глаза от необычно яркого солнца. Черный, вороненый баклан сидел на крашеном буйке и, свесив клюв, хищно высматривал рыбу сквозь изумрудно-зеленую воду.
Захаров впервые в жизни спустился на дно южного моря.
Он стропил, затягивая стальной петлей ржавые котлы, донки и куски железного борта старого, рваного корабля. Баржа лебедкой тянула груз на поверхности. Шланг и сигнал змеились сквозь прозрачную толщу, и вдали было видно, как гоняет скумбрию резвый дельфин. На просторе колыхались медузы в модных шляпках с синими и оранжевыми каемками и в кружевах из тонкого шелковистого студня. А между ними, как стрелы, выпущенные из тугого лука, быстро и бесшумно пролетали длинные, странные рыбы-иглы.
Дно было солнечное, то в бурых и багровых водорослях, то подернутое красным илом. От этого и бычки, и камбалы, и зеленухи, и коньки, и барабульки тоже казались розово-багровыми.
Облепленный черными ракушками и мхом, заспанный, волосатый краб лениво волочил по грунту свой большой, будто привязанный живот.
— Ну и страхолюд, — засмеялся Захаров и взял краба на руки.
Вечером после работы Захаров сидел в шумном кубрике «Эпроновца», думал о крабе-страхолюде, посаженном в банку, и о пище для морских коньков. Слушал, как веселый такелажник Гераськин, аккомпанируя себе на гитаре, пел старую морскую песню «Пролив Донегал»:
Бурно плещут волны,
Страшен Донегал.
Много рифов в море
И подводных скал.
Моряки там знают,
Что придет черед —
Кто-нибудь из них
На дно пойдет…
Песню заглушала игра в домино, азартное хлопанье о стол костяшками и выкрики:
— На подвесную! Дупель два! Лысина! Аврал! Бито! Считай рыбу!
Но вот снова, как звенящая галька из-под прибоя, вырвался голос Гераськина:
Там море полно угроз,
Там ветер многих унес,
Там жил когда-то матрос
С женой, продавщицей роз…
К Захарову подошел пожилой черноморец-старшина, водолаз Якубенко, и предложил сыграть в шашки.
С ним Захарову сегодня пришлось работать на одном баркасе.
— Сразимся, что ль?
— Идет.
Якубенко засучил по локти свои пудовые рыжие руки, сплошь покрытые татуировкой, и выдвинул на стол шашечную доску.
Захаров еще у балтийцев видел немало замысловатых татуировок. И все же один рисунок на руке Якубенко его удивил.
— Что это у тебя наколото?
— А разве сам не видишь?
Захаров еще раз всмотрелся в этот неясный синий рисунок, изображавший не то зверя, не то павлина.
— Не знаю, — сознался Захаров.
— Эх ты, чубук от трубки, да ведь это морская лисица, — объяснил Якубенко.
— Морская?
Захаров заволновался. Он знал обыкновенных пушистых лесных лисичек. Еще мальчишкой он промышлял с отцом-охотником в тайге.
— Да разве морские бывают?
— Отчего ж им не бывать, конечно, бывают, — усмехнулся Якубенко. — Я одну даже голыми руками поймал.
— Поймал? — воскликнул Захаров.
— Поймал.
Якубенко расправил жесткие усы и подмигнул Захарову.
— Интересуешься? Могу рассказать.
Захаров поспешно отодвинул шашечную доску, облокотился и приготовился слушать.
— Дело-то было давно, — начал Якубенко, — лет восемь назад. Стояли мы как раз, где вот сейчас стоим. Лежала там железная баржа с очень ценным грузом. Ее еще в двадцатом году врангелевцы утопили. Ну, мы ее разгрузили, а потом искали упавшие с ее палубы на грунт и засосанные песком токарные, фрезерные станки и чушки — сплав цветного металла.
Я ходил со щупом и протыкал грунт. Щуп у меня был добрый, как полагается, — железная трость с большим кольцом на ручке и насечками-ершами к концу.
Колю это я, значит, ищу чушки и вижу: на песке лежит камбала, только что-то очень большая. Поглядел еще: похожа, да не камбала. Подошел, а это — мать честная! — шип, морская лисица. Была она больше медной водолазной манишки, в общем, на всю грудь, а хвост сантиметров на сто и усыпан острыми, как бритвы, колючками.
Ткнул я ее щупом и попал в плавник. Как подпрыгнет она, подлюга, как ударит хвостом, аж ракушки взлетели. И завертелась колесом, вот-вот срубит меня. Да хорошо, успел наступить ей на хвост ботинком и держу. Ладно. Нагнулся, подсунул под нее ладонь, захватил за ерши и быстро выдернул щуп на другую сторону, лиса и скатилась к кольцу, так и поволок.
Поднимаюсь кверху, а лиса-то, холера, ерепенится, хвостом бьет по ботинкам.
Наконец на баркасе сбросил ее со щупа и поместил в корыто.
Два дня для интересу держали. Молотит хвостом, воду расплескивает, посуда для нее мала, а большей не имели. Подойти воду налить ей опасно — хвостом зарубит, хуже крокодила. Надоела она, дьявол, всем, и выбросили ее за борт. А она лежит на воде и не тонет.
— Издохла, — говорю я. А лисица шевельнулась боком, вроде проверила, не в корыте ли она, и вдруг бац хвостом, водой нас окатила и… Митькой звали.
Захаров вытер пот и вздохнул.
— А дальше?
— Что дальше?
— Не встречал?
— Не встречал, — сказал Якубенко, — а если бы и встретил, то все равно бы ее не угадал, — все морские лисицы рыжие, и та была обыкновенная, рыжая. Зато вот вчера на грунте мимо меня мелькнула, вся, как есть, черная и в белых пятнах, будто молоком обрызгана. Такую, признаться, я прежде не замечал. Редкостная лисица. Ну, да разве за всеми усмотришь.
— Ну, ходи, — зевнул Якубенко, — а то этак с тобой и до вечернего сигнала партию не кончишь.
Но Захарову было уже не до шашек.
Всю ночь Захаров не спал, ворочался и думал: «Два дня только прошло, как ее увидел Якубенко, неужели успела заплыть неизвестно куда. А может, опустилась тут же и легла на дне. Ушла или опустилась? Ушла или опустилась?»
Утром Захаров захватил на баркас мешок, веревку и щуп.
— Это зачем? — спросил водолазный старшина Якубенко.
— Для лисицы, — сказал Захаров решительно. — Хочу изловить.
— Ха, смотри-ка, так она там и дожидается, глупей тебя, — сказал Якубенко. — Брось ты на работе пустяками заниматься.
Но Захаров погрузился в воду со своими ловецкими принадлежностями и спрятал их на дне под камень.
Целый день Захаров работал возле разбитого судна и настороженно озирался. Осматривал каждый камень, каждую палку. Вздрагивал, чуть зашевелится водоросль, но то оказывалась просто какая-нибудь рыбешка или морской конек. Захаров даже отказался от смены в работе, чтобы подольше остаться под водой.
Но напрасно — лисица не показалась и на другой день, и на третий, и на пятый, и на десятый.
Захаров изнервничался. Его не утешали даже новые черноморские рыбки, краб-страхолюд и морские коньки, жившие в каюте. Он не спал и не ел, часто отвечал невпопад и нередко, когда проходил по палубе, товарищи сочувственно смотрели ему вслед.
Вот и работа заканчивается, и наутро судно «Эпроновец» должно уйти в Севастополь. Старшина Якубенко сообщил Захарову по телефону на дно, чтобы он застопорил напоследок лежащую в стороне заиленную железную бортовину.
Захаров уже было ответил: «Есть», как вдруг крупная тень упала впереди на грунт.
— Ах, сатана! — вырвалось у Захарова.
Красный от гнева, Якубенко смотрел на Захарова, который взбирался по трапу с мешком, где ворочалось что-то и валило Захарова со ступенек.
— И как ты смеешь, подлюга, так старшину обзывать?! — гневно спросил Якубенко, как только снял с Захарова шлем.
Захаров только промычал и загородил мешок.
— Это еще что за гадость приволочил?
Якубенко брезгливо поморщился и шагнул к мешку.
Но Захаров не отвечал, он быстро сбросил с ног водолазные ботинки, схватил ношу и побежал на судно. За плечами его из мешковины торчал наружу какой-то зубчатый сучок.
— Сумасшедший, рубаху скинь! — крикнул ему Якубенко.
Но Захаров еще быстрей побежал, оставляя на палубе мокрые большие следы, похожие на медвежьи.
Вечером Захаров не пришел на кубрик. Он сидел в своей каюте и, когда Якубенко постучал к нему, даже не отозвался.
А рано утром, еще до снятия «Эпроновца» с якоря, Захаров стал носить с берега ракушки, песок и водоросли. Много раз он черпал из-за борта морскую воду, стараясь заодно поддеть ведром медуз и головастиков.
А во время обеда Захаров вдруг попросил у кока, вместо жареной, сырую рыбу и унес в каюту.
— Зачем ему сырая? — удивились на кубрике.
Из каюты Захарова слышался громкий плеск и укоризненный голос:
— Ну, ну, не привередничай.
— Кого ты там купаешь? — спросил Гераськин.
Захаров не ответил. А плеска больше не стало, его заглушило треньканье Захарова на балалайке.
— Нет, ребята, — сказал Гераськин, — тут дело нечисто. Пойду узнаю, кого он там прячет.
Захаров был в каюте. Гераськин постучал, но ответа не последовало. Гераськин умел подражать чужим голосам. Он снова постучал и басом строго сказал, как командир судна:
— Товарищ Захаров, немедленно откройте мне!
— Есть, — ответил Захаров и открыл.
Через несколько минут Гераськин выскочил из каюты и взлохмаченный влетел на кубрик.
— Ну что, узнал?
— Факт! — засмеялся Гераськин. — Он, правда, меня из каюты вытолкал, но все-таки я кое-что успел разглядеть.
— А что? — спросили товарищи.
Гераськин оглянулся по сторонам и страшным голосом сказал:
— Понимаешь, гляжу, а на его кровати кто-то лежит, одеялом накрыт, и плещется. А на подушке зеленые волосы раскиданы.
— Водоросли, — сказал один из команды.
— Хорошо. А под одеялом?
— Русалка.
— Откуда же русалка? Русалки в море не живут, они в реках водятся, — сказал боцман.
— Так она с Днепра приплыла, — засмеялся Гераськин.
— И очень просто.
* * *
Судно «Эпроновец» прибыло в Севастополь.
Команда была отпущена на берег.
Захаров самым последним сошел с корабля. На плече он нес железный обрез — корабельную лохань. Она была покрыта брезентом. И никто, кроме вахтенного и командира, не видел, что у него спрятано в лохани и куда он с нею направился.
А Захаров вышел на площадь, спросил, где находится научный институт рыбоведения, и сел в трамвай. В лохани хлюпало, вода расплескивалась, растекалась по полу и подмачивала летние туфли пассажиров. Пассажиры запротестовали, и кондуктор высадил Захарова из вагона.
Захаров вышел, опустил лоханку на мостовую и поднял брезент.
Воды оставалось на донышке.
Всю расплескала привередливая пленница.
Захаров заторопился и сел в следующий трамвай.
Железная лохань опять привлекла внимание пассажиров.
Кондуктор прокричал: «Институт рыбоведения», и Захаров уже хотел поднять лохань на плечо, когда сосед его, маленький благообразный старичок с черным зонтиком, приподнял шляпу и сказал:
— Извиняюсь, молодой человек, что вы изволите везти в вашем железном сосуде?
— Лисицу, — проворчал Захаров.