— Не надо, не надо, — Лариса хотела сбросить пиджак, но Володя удержал ее за руки, ей стало неловко от этого его прикосновения, и она покорилась.
Смущенные, растерянные, они молча шли рядом. Лариса ощущала тепло Володиного пиджака, и ей было стыдно и радостно. Володя укрыл ее плечи… Об этом Лариса только в книгах читала да порою видела, как ходили так с ребятами большие, взрослые девушки. Если бы сейчас встретился кто-то знакомый, Лариса сгорела бы со стыда.
— Давай будем дружить, — сказал Володя.
Лариса сбоку глянула на него.
— Вот… пиджак мне отдал, а сам в одной тенниске… Тебе же холодно…
— Что ты, я ведь спортсмен, — выпятил грудь Володя. — Мне никогда не бывает холодно. — Потом, помолчав немного, спросил: — Так согласна?
— Давай, — прошептала Лариса.
Они подошли уже к ее дому. Под их окнами был разбит палисадник. Между ним и стеной дома стояла деревянная лавочка.
— Посидим немного? — предложил Володя.
Ларисе и хотелось побыть еще с Володей, и было боязно — поздно уже, пора домой. Но она согласилась. Сели на лавочку.
Вокруг дома стояла тишина, в доме тоже было тихо, только из одного окна чуть слышалось радио. Вдруг в конце тротуара, ведущего к дому, показалась фигура. Человек двигался медленно, останавливаясь через каждые несколько шагов. В один миг узнала в нем Лариса отчима. Да, это он, так поздно — и пьяный. Сквозь землю бы теперь провалиться… Володя увидит его… Как стыдно…
А отчим приближался. Шел, петляя, с одной стороны тротуара к другой. Словно ноги его были связаны и он никак не мог освободить их от веревки.
Лариса вся сжалась, припала к стене. «Пусть бы Володя не заметил его, пусть бы не заметил…»
Но Володя заметил, что она с ужасом смотрит на пьяного.
— Испугалась? — шепотом спросил он. — Не бойся, пускай только сунется…
Лариса с облегчением вздохнула. «Ведь он же не знает… Не знает, что это мой отчим…» Но дрожь, бившая ее, не проходила.
Отчим протащился мимо, не заметив Ларисы, исчез в подъезде. Было слышно, как гремели в коридоре его сапоги, как стукнула дверь квартиры.
— Так этот тип в вашем доме живет? — спросил Володя.
Лариса не ответила, как будто не расслышала вопроса.
— Ну, я пошла, — сказала она, когда все вокруг снова затихло.
— Что ж, — согласился Володя, поднимаясь с лавочки, — и правда уже поздно.
Они попрощались за руку, и Володя ушел. Ларисе же теперь никак не хотелось возвращаться домой. Она хорошо представляла себе, что там сейчас творится, и не шли туда ноги. Притаилась в подъезде, прислонилась к стене. Решила переждать, пока там затихнет, улягутся.
Но стоять в подъезде тоже было неудобно. Могли выйти соседи, кто-то мог возвращаться домой и увидеть ее. Вот и на самом деле скрипнула чья-то дверь. Лариса выскользнула на улицу. Куда идти? Появилась мысль вообще не ночевать сегодня дома, вернуться к Оле. Но жаль было матери — станет беспокоиться.
Побродив еще немного вокруг дома, подошла к окошку, заглянула. Половину окна закрывал вазон — Ларисин огонек стал большим раскидистым кустом. Теперь он рос в деревянной кадке и был покрыт множеством ярких малиновых цветков.
Сквозь листья Лариса увидела мать, стоявшую посреди комнаты и углом белого платка вытиравшую слезы.
«Снова плачет, — сердито подумала Лариса. — Дала бы ему как следует», — стиснула она кулаки.
Отошла от окна, стала ходить по тротуару. Опустила руки в карман, нащупала взятые взаймы деньги.
«А когда кончатся и эти… Как жить дальше, — думала она. — Неужели вечно побираться… Какой стыд…»
Ларисе было холодно. Тоненькая косынка не спасала от ночной свежести. Но домой идти не хотелось.
«Ох, если б я могла хоть чем-нибудь помочь… Но когда еще кончу школу…»
И вдруг как молния блеснула мысль. «А почему обязательно кончать школу… Этим летом мне исполнится шестнадцать… Получу паспорт… Кончу восемь классов и — работать…»
Мысль была как неожиданной, так и интересной, и манящей, зовущей к новому, неизведанному.
«Пойду на завод, — думала Лариса. — Буду зарабатывать деньги, и маме сразу станет легче… Как я раньше до этого не додумалась… Праздники, экзамены… А потом… Все будет хорошо, мама. Помнишь, ты однажды сказала, что я у тебя хорошая помощница и что только на меня у тебя надежда. Так что позволь мне принять решение. Я теперь знаю, что надо делать».
3
Первомайское утро. Весь город в яркой алости флагов, дома сверкают вымытыми стеклами, ограды и заборы свежевыкрашены, побелены, зеленая травка под ними, словно ежик, топорщит острые иголки, на деревьях набухли — вот-вот полопаются — тугие клейкие почки. А надо всем — ясное, яркое, словно тоже вымытое и начищенное к празднику солнце. Слышится музыка — это уже собираются демонстранты. Скоро, в колоннах, со знаменами, люди двинутся к центру города. И Лариса торопится, бежит в школу. Ей кажется, что она уже опоздала, хотя точно знает, что вышла вовремя, что еще рано.
Возле школы — шумная толпа. Девочки в белых выглаженных блузках, с яркими галстуками, в синих или черных юбочках. Мальчики тоже в белых рубашках, тоже с красными галстуками, непривычно опрятные, подтянутые. У всех в руках ветки с только что распустившимися свеже-зелеными листьями. Так было условлено пойти на демонстрацию, чтобы их колонна выглядела по-весеннему красивой.
И на Ларисе белая блузка с синей юбочкой в складку. Мама специально сшила к празднику новую, вчера сидела за машинкой до полуночи, заканчивала.
— Оля! — кричит Лариса, увидев подругу.
— Лариса! — откликается та. Веселая всегда, сегодня так и светится от радости. — Иди сюда, здесь уже все наши, мы в одной шеренге пойдем, — махала Оля зеленой веткой.
— Надя! С праздником! Петя, Игорь, с праздником! — поздравляет Лариса друзей. — Ой, смотрите, у Игоря на ветке цветок распустился.
Все обступают Игоря, трогают пунцовую бумажную розу, которую тот привязал к своей ветке.
— Жаль, что мы не додумались, — переживает Надя.
— А у Володи, смотрите, шары! Да какие огромные, — увидела пробиравшегося к ним Володю Оля.
— Володечка, где взял? Володечка, дай шарик! — бросились к нему девочки.
Только Лариса стоит в стороне, смотрит на Володю. Какой он красивый в белой рубашке… На длинных нитках качаются над его головой шары — синий, желтый, красный… Но Лариса не попросит… Ни за что…
— С праздником, девочки, — приветствует всех Володя. — Да тише вы, не хватайте. Я их вам и несу. На! — подает он синий Оле. — На! — подносит он шар и Наде.
Лариса смотрит, как раздает Володя шары девочкам. Она верит, она даже уверена, что сейчас он подарит и ей. Тайной птицей бьется мысль, что Володя и подошел-то к ним только потому, что здесь она, Лариса…
— А вот это тебе, — протягивает Володя ей ниточку от красного шара, — самый красивый, самый большой.
— Володя, ты — рыцарь, — кричит Оля. — Каждая из нас вечером подарит тебе по вальсу!
— Ловлю на слове! Чтобы после не отпирались, — смеется Володя и исчезает в шумной толпе.
Лариса, счастливая, крепко удерживая длинную нитку, подбрасывает шар вверх. Он так и рвется к небу, и она, если бы могла, тоже полетела бы с ним под облака.
Горнист заиграл сбор.
— Строиться, строиться! — послышалась команда.
Минута смятения, суеты, беготни, и вот уже школа построилась в колонну. Белые блузки и темные юбочки, красные галстуки, зеленые ветки. Впереди красные знамена. Впереди школьный оркестр. И барабан отбивает дробь. И как легко, хорошо идти, если рядом шагают друзья, если играет музыка, а в руке у тебя красный шар. Словно само солнце держит на ниточке Лариса.
— Левой, левой, — слышится команда. Их физкультурник Олег Борисович пробежал вдоль колонны. Проверяет, хорошо ли, в ногу ли идут ученики. Олег Борисович улыбается, значит, все как надо, он доволен ими.
Из других улиц и переулков, словно весенние ручьи, текут и текут колонны демонстрантов. Чем ближе к центру, тем шире становится поток. Словно река, которая вбирает и вбирает в себя все новые и новые воды.
Теперь их школа движется с остановками. Немного продвинутся и станут. Уж очень много людей, очень.
— Смотри, смотри, — показывает Оля Ларисе. — Вон завод идет, станкостроительный, станок везут на машине.
Лариса смотрит на машину, убранную дерезой и плакатами. Машина медленно движется впереди колонны. В открытом кузове — станок, а около него женщина в комбинезоне и красной, повязанной вокруг головы косынке.
«Наверно, стахановка, — думает Лариса. — Плохую работницу не поставили бы во главе колонны».
За машиной идут рабочие, на груди у каждого красный бант, в руках — лозунги, флаги. Совсем еще молодой, почти что юноша, несет плакат — красноармеец обнимает крестьянина — своего брата из Западной Белоруссии.
За станкостроительным — обувная фабрика. Впереди колонны рабочие несут транспарант, на нем нарисован громадный ботинок, под ботинком цифры: сколько пар обуви выпущено в этом году, сколько будет выпущено до конца пятилетки.
Многие рабочие в колонне с детьми, у детей маленькие красные флажки, ребятишки размахивают флажками, смеются, им хорошо на отцовских плечах.
Солнце высоко встает над городом. Теплое, ласковое первомайское солнце. Звучат торжественные марши, из репродуктора слышен голос диктора, который рассказывает о тех, кто сейчас проходит перед праздничной трибуной.
А колонны все идут и идут. Студенты… Ученые… Артисты… Снова рабочие…
— Папа! Папочка! — вдруг закричала Оля. — Посмотри, вон мой папа, — схватила она за руку Ларису.
Лариса смотрит туда, куда показывает Оля, и видит ее отца. Вместе с другим рабочим он несет плакат, на котором написано: «Выполним пятилетку в четыре года».
В громе оркестров, шуме голосов Олин отец не сразу услышал ее голос. Но вот увидел дочку, засмеялся, замахал ей свободной рукой.
Оля отчаянно махала ему зеленой веткой, и Лариса вдруг почувствовала зависть, как тогда, много лет назад, когда они с Олей были совсем еще маленькими, и отец принес Оле конфеты. Лариса до сих пор помнит, как плакала она в тот день. Ей обидно было, что у Оли есть отец, а у нее — нет. И сейчас она снова завидовала Оле. До слез. До боли. Олин отец вместе со всеми идет в колонне, несет плакат, Олин отец машет Оле рукой, и вон она какая счастливая, веселая… А тот… отчим… где он? Почему он не вместе с людьми? Когда Лариса собиралась на демонстрацию, он еще спал…
И почему среди добрых, хороших людей бывают такие?.. Почему они портят людям жизнь?.. Портят праздник. Лариса ведь была так счастлива, пока не вспомнился ей этот отчим…
— Пошли, — схватила ее руку Оля. — Вон наши снова строятся.
Теперь их оркестр играл безостановочно. Все ближе была площадь Ленина с памятником перед Домом правительства.
Самое главное теперь — хорошо пройти перед этим памятником, перед трибуной. Надо, чтобы на трибуне увидели, какая хорошая их школа, какие они все дружные. И Лариса старается идти в ногу со всеми, старается ровно держаться в шеренге.
— Да здравствуют наши советские школьники! Да здравствует наше будущее! — слышен голос из репродуктора.
— Ура! — дружно кричат ребята.
И Лариса громко кричит «ура». Она снова счастлива. Счастлива, потому что вместе со всеми идет по площади, вместе со всеми и ее приветствуют с трибуны, называют «нашим будущим».
А будущее свое Лариса теперь представляет очень ясно. Скоро она будет выходить на демонстрацию вместе с колонной рабочих. Может, когда-нибудь и ее поставят на увитой дерезой машине возле станка… Может, когда-то и ей доверят нести знамя впереди колонны… Она станет работать так, чтобы быть достойной этого… Она будет стараться…
4
Маленькая Ирочка заливалась смехом.
— Идет коза рогатая, рогатая, пузатая, — приговаривала Лариса, выставив растопыренные пальцы, и хотя «коза» была еще далеко от Ирочкиного животика, малышка уже заливалась смехом.
— Мама, она такая хорошенькая становится, такая смешная, — поворачивает Лариса к матери свое оживленное лицо.
Была суббота, и вся семья собралась дома. Мать, как всегда, шила. Сережка, примостившись около нее за столом, читал книжку, он сидел, подперев кулаками щеки, вихор торчком стоял на его белобрысой макушке. Леня в спальне мастерил себе из куска проволоки что-то вроде кочерги, с помощью которой мальчишки гоняют по улице обручи.
Даже отец был дома. Он спал.
— Мировая книжка! — сказал Сережка, закрывая последнюю страницу. — Как ты считаешь, Лариска, можно и у нас такой «Наутилус» построить?
— Конечно, можно, — отозвалась Лариска. Она ходила по комнате с Ирочкой на руках и, разговаривая с Сережкой, забавляла ее — вертела перед малышкой красное резиновое колечко. — У нас еще и не такую подводную лодку построить можно, а той, про которую тут написано, и не существовало.
— Как не существовало? — глаза у Сережки стали по блюдцу.
— А так и не существовало, — засмеялась Лариска. — Это все Жюль Верн сочинил.
— Врешь! — не поверил Сережка.
— Слушай, ты, Жюль Верн, — встряла в их разговор мать. — Что-то я твоего дневника давно не видела.
Сережка провел рукавом под носом.
— Что там дневник? — безразлично сказал он.
Но матери это безразличие показалось подозрительным.
— А ну, покажи дневник, — уже настойчивей потребовала она.
— З-зачем он тебе, — не двигался с места Сережка. — Ничего интересного там нет.
— Вот я и боюсь, что интересного там мало, — отложила шитье мать. — А ну, неси сюда!
Сережка нехотя слез со стула, поплелся в спальню, где на низко вбитом гвоздике было отведено место его портфелю. Он долго рылся в нем, наконец появился в комнате с основательно измазанным чернилами дневником.
— Ну и грязища, — поморщилась мать.
Сережка помалкивал. Видно, чувствовал — не то еще скажет мать, увидя содержимое дневника. Мать перелистывала страницы.
— Кляксы… грязь… а пишешь ты… как курица лапой царапает…
— У меня такой почерк, — оправдывался Сережка.
— Почерк… Мало я тебе по одному месту ремнем пишу, потому и почерк никуда не годится.
Наконец перестала листать и застыла, глядя в графу, где было аккуратно выведено «плохо».
У матери опустились руки.
— По арифметике, — сказала она. — Уже второй раз… И это в конце года…
— Это учительница… из-за нее все, — заикался, оправдываясь, Сережка.
— Еще и виноватых ищет, на учительницу сваливает, — трясла мать дневником перед носом Сережки.
— Неправда, — вмешалась Лариса, — Зинаида Андреевна справедливо оценки ставит.
— Я… я… я только, — совсем запутался Сережка.
— Только, только… Носишься целый день с самокатом, такой большой парень, ты же переэкзаменовку получишь!
Сережка стоял, свесив голову, и уже не пытался оправдываться.
— Ну что мне с тобой делать, что делать? — расстроилась мать.
— Я… я исправлю…
— Когда ты исправишь, наказание мое? Год кончается! Сил моих больше нет, порадовал ты меня, сынок, так порадовал! — нос у матери покраснел, на глаза набежали слезы.
Сережка, заметив, что мать собирается плакать, сам стал всхлипывать.
— Ну, поехали оба, — с досадой сказала Лариса. — Ну ты скажи, мама, тебе-то зачем плакать? Пускай он плачет!
— Он у меня еще не так заплачет, — сквозь слезы грозила мать. — Как хлопну этим дневником по лбу! — замахнулась она.
Сережка отшатнулся и заревел уже в голос, испуганная его ревом, заплакала и Ирочка.
Отец повернулся на диване, открыл глаза.
— Чего вас там разобрало? — хриплым голосом пробурчал он.
— Вот, вот, папаша, проснись, — заговорила мать. — Посмотри, что за отметки твой сын приносит! Опять по арифметике «плохо» получил!
— Отвяжитесь, — буркнул отец и снова повернулся лицом к стене.
— Вот человек! — Мать перекинула гнев на отца. — Еще бы у такого дети не были второгодниками! Дрыхнет пьяный, и хоть бы ему что!
Отец не отозвался, неверно, снова спал.
— Замолчи, будет! — крикнула мать на Сережку, продолжавшего реветь на весь дом. — Я же тебя еще не била, получишь, тогда и реветь будешь!