— А вы умеете коров доить? — спросили у неё.
Не ждала такого вопроса Мария Сергеевна, не умела она коров доить, но не растерялась и ответила:
— Партизанить я тоже не умела, да научилась. А тогда у меня дочки были совсем маленькими. Теперь мои дочки подросли, помогать будут…
Посмотрел директор совхоза на дочек: маленькие, худенькие.
«Ничего себе помощницы!» — подумал он. Но ничего больше не сказал. Да и что он мог сказать! Знал, что людям трудно жилось в послевоенное время.
Так и стали дочки Марии Сергеевны помогать на скотном дворе.
— Давай, Нинушка, давай, Галенька, помогите мне сена да воды принести, мы быстрее и управимся, — подбадривала Мария Сергеевна.
Девочки носили коровам сено, таскали в ведёрке воду с озера. Ведёрко тяжёлое, нести его неудобно: по ногам колотит, ноги водой обливает. Идут-идут, остановятся, отдохнут.
Таких маленьких помощниц тогда было много. В доярки пошли солдатские вдовы. Подросли у них дети, помогали своим мамам… После дойки нальют им по стакану молока — дети рады. И матери рады — детей покормили.
Однажды Мария Сергеевна сказала старшей дочери:
— Вижу, Нина, не терпится тебе научиться коров доить. Ну что ж, садись, попробуй… Сначала хорошенько руки себе вымой, затем корове вымя вымой и оботри. Всё честь по чести. Как полагается. Вот возьми Чернушку, она спокойная и тебя знает, привыкла к тебе.
Вжик-вжик — зазвенели струйки молока о стенки подойника.
Вжик-вжик — наполняется подойник, пушистая пена горкой поднимается на парном молоке.
В девять лет доила Нина уже четырёх коров. Интересно ей было всё делать, как делали взрослые: платочек повяжет, фартучком платье прикроет.
Мария Сергеевна заказала для дочери специальную скамеечку с высокими ножками. Заказала тайно от неё и поднесла как подарок. Не было у детей дорогих магазинных игрушек. И эта скамеечка была большой радостью для маленькой доярки.
И Галя, младшая дочь Марии Сергеевны, тоже попробовала коров доить. Но ничего у неё не получилось. Расплакалась Галя и на коров рассердилась.
— Не будет из тебя толку на скотном дворе, — сказала Мария Сергеевна, — потому что нет у тебя терпения, старания нет.
— Ну и пусть, — ответила Галя. — Я лучше по дому помогать буду.
Так и не получилось доярки из Гали.
А Нина вставала рано-рано. Ещё до солнышка. Ещё роса на траве холодная. И трава от росы белая, как будто лёгким снежком присыпана.
Мария Сергеевна на ферму, старшая дочка — за ней. Ни разу не проспала утром, ни разу её не пришлось будить.
Думала Мария Сергеевна, что устанет дочка от школьных уроков, перестанет ходить на ферму.
Но всё получилось иначе: Нина и в школу ходила, и уроки успевала делать, и спать ложилась раньше, чтобы утром до школы успеть на ферму сходить. Всё успевала и от коров не отказалась.
Хорошая помощница была у Марии Сергеевны!
— Вот видишь, мама, тебе бабушка разрешила доить! Можно, и я попробую…
— Ну, попробуй, — уступила Нина Игнатьевна.
Таня садится к Балалайке с правой стороны. Вжик-вжик… Вот здорово! Получилось!
Но вот Балалайка забеспокоилась, недовольно посмотрела на девочку.
— Встань, Таня, а то она сейчас молоко разольёт…
Она ещё к тебе не привыкла… — говорит Нина Игнатьевна.
Обидно Тане, но ничего, ещё привыкнет к ней капризная Балалайка!
Вот так мама!
— Мама, неужели эта вся квартира нам? — спрашивает Таня.
Она ходит по большой пустой квартире. Её шаги гулко отдаются по всем комнатам.
— Да, Таня, эта квартира для нашей семьи.
— Мама, а правда, такие квартиры и в больших городах?
— Правда. Всё, как в больших городах. Видишь: и кладовка есть, и паровое отопление, и кухня с газовой плитой, и вода — горячая и холодная. Вот здесь мы поставим холодильник, здесь стол… — говорит Нина Игнатьевна. — Только вот эти обои… Надо бы всё по-другому сделать… Я бы сделала не так.
— А ты можешь сделать по-другому?
— Конечно могу.
И Нина Игнатьевна рассказала дочке вот что.
…Пока училась в школе, ходила Нина на скотный двор, помогала коров доить.
— Наверно, я дояркой стану, как ты, — говорила она маме.
А Мария Сергеевна вздыхала да головой качала:
— Тяжело, доченька, всю жизнь коров доить. Трудная это работа. Руки по ночам болят. Тебе бы что-нибудь полегче найти, почище…
Окончила Нина восемь классов, и посоветовали ей идти на стройку. Там она стала штукатуром.
Разведёт извёстку, размешает краски, красит стены, белит потолки, песни поёт.
Хорошая работа, весёлая.
Построишь дом, в него жильцы поселятся. Идёшь вечером — видишь: в окнах свет горит, занавески колышутся. Радуешься — это ты для людей старалась.
Может, так бы и осталась Нина Игнатьевна на всю жизнь штукатуром.
Стала бы хорошим мастером, ударником. Потому что всё, за что берётся Нина Игнатьевна, у неё получается отлично. Может, так бы и осталась на стройке, если бы не приезжала в совхоз на выходные дни.
Приедет отдохнуть, а сама за Марией Сергеевной на ферму идёт. Увидит коров, похлопает их по гладким бархатным бокам. Узнают её коровы, головы в её сторону поворачивают.
Не выдержит Нина Игнатьевна, побежит в моечную, завернёт рукава, повяжет косынку, вымоет руки, схватит два ведра: одно с тёплой водой, другое пустое — для молока — и к коровам.
Вжик-вжик! Вжик-вжик!
О стенки струйка ударяется со звуком высоким, а в дно бьёт с низким. И получается песенка на две ноты. Вжик-вжик! Вжик-вжик! Вкусно пахнет парное молоко — розовой кашкой, росистой травой, медуницей, иван-чаем. Наполняется ведро до краёв, пузырится на нём легкая пена.
Хорошо становится Нине Игнатьевне, радостно. Как будто она снова маленькая девочка, снова маме помогает.
А потом заболит душа. Не хочется на стройку возвращаться. Кажется, что никогда и краски не разводила, и кистью по стенкам не водила, и песен весёлых не пела…
Уезжает из совхоза задумчивая, печальная.
— Что с тобой, дочка? — спросит Мария Сергеевна. А сама подумает: «Это она устала. Не надо было её на ферму пускать».
— Так, мама, ничего. Всё думаю, — ответит Нина.
— О чём тебе думать? Профессия у тебя ладная. Зарабатываешь хорошо. Сама из себя красавица. Жить да радоваться.
Вздохнёт Нина, попрощается, сядет в автобус и уедет. А Мария Сергеевна всё стоит на дороге, смотрит вслед автобусу и никак не может понять: что это такое с дочкой творится?
Однажды приехала Нина в совхоз и больше не уехала.
— Как хочешь, мама, а я здесь остаюсь, — сказала она.
— Не заболела ли? — заволновалась Мария Сергеевна.
— Нет, не заболела.
— Может быть, неприятности какие?
— Нет, никаких неприятностей… Навсегда здесь останусь.
— Не пойму я тебя, Нина, — ответила Мария Сергеевна. — Все в город уезжают. Говорят, что в городе жить веселей. А ты из города в деревню возвращаешься.
— Ты живёшь в деревне, не бежишь в город, — ответила Нина Игнатьевна.
— То я… — вздохнула Мария Сергеевна. — Я ведь не училась столько.
— А я училась — значит, мне в совхозе будет легче работать.
И осталась.
И вот теперь, когда получили новую квартиру, вспомнила Нина Игнатьевна, как краски разводила, обои наклеивала.
Купила по своему вкусу обои и краски, переоделась и принялась за дело.
Сидит Таня на сундучке, удивляется. Ловко получается у мамы.
Раньше Таня думала, что мама умеет только пироги печь да платья шить. Потом увидела, как она коров доит.
А теперь, когда мама стала квартиру украшать и песни петь, просто руками всплеснула:
— Вот так мама!
Как заскучали коровы
— Мама, а коровы умеют скучать? — спрашивает Таня.
— Конечно, — отвечает Нина Игнатьевна. — Если корова привыкнет к человеку, трудно ей потом без своей хозяйки, долго не может к другим людям привыкнуть. Был такой случай…
…Ухаживала Нина Игнатьевна за самыми молодыми коровами, у которых должны были появиться первые телята. Чем лучше за ними ухаживаешь, тем больше потом коровы молока дадут.
И вот стали появляться на свет телята. Теперь коров надо было доить. И пришлось их передавать дояркам. Жалко было Нине Игнатьевне расставаться со своими питомицами. Привыкла к ним, и они к ней привыкли.
Но ничего не поделаешь: надо — значит, надо.
На каждом производстве и в каждом хозяйстве работники подчиняются дисциплине.
Ведь не может сказать рабочий:
— Ах, какую хорошенькую детальку я сделал! Не отдам её в сборочный цех! Оставлю себе!
И не может сказать строитель:
— Ах, какую квартирку я построил! Буду жить в ней сам!
Так никто не говорит. Каждый подчиняется дисциплине, каждый работает для других людей.
Так и Нина Игнатьевна передала своих питомиц.
Одну корову звали Барышней. Только это была не нынешняя Барышня, а её дальняя родственница. Совсем другая Барышня. И вот эта Барышня попала к Марии Сергеевне.
Уж кто-кто, а Мария Сергеевна знала, как к корове подойти, как приласкать её, как ей доброе слово сказать.
Но всё равно Барышня затосковала.
Однажды — это было ранней весной — выпустили коров на прогулку; постояла-постояла Барышня, вытянула шею, понюхала воздух и пошла в ту сторону, где Нина Игнатьевна работала.
Пришла Барышня на своё старое место. Стоит, ждёт, когда подойдёт к ней Нина Игнатьевна.
Заметила её Нина Игнатьевна, подошла, похлопала по гладкому боку, погладила по гладкой морде. Заморгала корова, обрадовалась.
Посолила Нина Игнатьевна кусочек хлебца, протянула Барышне. Хотела Барышня шершавым языком слизнуть кусочек с ладони, но Нина Игнатьевна отступила на шаг. Барышня за ней. Нина Игнатьевна ещё отступила. Барышня — снова за ней. И так — до двери. Решила Нина Игнатьевна вывести Барышню со двора и отвести обратно туда, где ей стоять полагалось. Поняла Барышня, чего от неё хотят, дошла до двери и остановилась. Стоит, смотрит на Нину Игнатьевну. А сама ни с места. Нина Игнатьевна ей хлеб с солью протягивает, а она отворачивается. Повернулась, обратно во двор пошла.
Вздохнула Нина Игнатьевна, поняла, что не уйдёт от неё Барышня. А если её силой отвести, то можно корову испортить, молока будет меньше давать, характер у коровы плохой станет.
Что делать?
Поговорила Нина Игнатьевна с матерью, и решили они: надо идти за помощью и советом к бригадиру Петрову.
— Что мне с Барышней делать? Она маме доить не даётся. Ко мне пришла. Уж я её выманивала, уж я её уговаривала — не уходит.
— Вот те раз! — воскликнул бригадир. — Не ожидал я от тебя, Брашкина, этого!
— Да я-то тут при чём? — удивилась Нина Игнатьевна.
— Ты сама первая — при чём, — сказал бригадир Петров. — К другой бы вернулась корова? Нет. А к тебе вот… — И добавил: — А сама как думаешь? Что теперь делать?
— Да Барышню у меня бы оставить, а то ведь корову испортить недолго.
— Вот то-то и оно… — Задумался бригадир. А потом рукой махнул: — Ну что ж, оставляй!
Хорошей коровой стала Барышня. Не хуже её теперешней дальней родственницы, не хуже Амбы. Больше сорока литров молока в сутки давала!
А если бы её силой погнали на другой скотный двор, в другой коровник, не стала бы Барышня хорошей коровой, не давала бы столько молока.
Заскучали и другие коровы, которых Нина Игнатьевна знала ещё тёлками. Снова доложили бригадиру Петрову. Развёл он руками и решил: пусть всех Нина Игнатьевна доит!
Волшебное слово
— А что дальше было? — спрашивает Таня.
— Что ж дальше? Дальше обыкновенно — стали коровы моими. Отвечала я за них. Ухаживала, доила. Много было забот…
— Ну, как идут дела? — часто приходил к Нине Игнатьевне бригадир Петров. — Слушаются тебя коровы?
— А как же? Посмотрите сами. — Нина Игнатьевна не хотела хвастаться. Поэтому говорила: «Посмотрите сами!»
И бригадир смотрел, как она работает.
— Хорошо у тебя получается. Молодец! Значит, так: сначала массаж делаешь, раздаиваешь коров. Вот и выравниваешь всех коров по лучшим. Тем коровам, которые больше молока дают, я больше корма выпишу.
Ни одна доярка до Нины Игнатьевны не решалась брать всю группу молодых коров. Молодые коровы мало молока дают. План не выполнить. Обычно в группе держали двух-трёх молодых коров, а остальные коровы были старые, раздоенные. А у Нины Игнатьевны — все молодые!
Но в первый же год она надоила от каждой коровы больше пяти тысяч литров!
Это рекорд!
Люди стали говорить о Нине Игнатьевне как о чудеснице.
«Почему это у неё так получается? — удивлялись некоторые. — Может быть, ей специально хороших коров подобрали?»
Но никто ей специально коров не подбирал.
Стали о Нине Игнатьевне в газетах писать, другим в пример ставить…
А ей тогда трудно приходилось, ой как трудно!
Пока сделает массаж, пока подоит первую корову, а потом одну за другой всех коров подоит, уйдёт несколько часов, а наступает время начинать всё сначала. Снова идти к первой корове, снова делать массаж, доить… Потому что доила она молодых коров по семь-восемь раз в день! Почти из коровника не выходила. Решила добиться своего — и добилась!
Все кругом удивлялись!
А некоторые утверждали:
— Наверно, Брашкина слово такое волшебное знает; никогда ещё не было, чтобы коровы по первому отёлу столько молока давали!
Дошли эти разговоры до бригадира Петрова. Много на своём веку перевидел он и коров разных, и доярок разных. Каждому, кто спрашивал про Нину Игнатьевну, он говорил:
— Нет плохих коров, есть плохие доярки!
Кое-кто из доярок обижался сначала. А потом успехи Нины Игнатьевны совсем лишили их покоя, и стали они одна за другой приходить на ферму, где работала Брашкина, стали присматриваться к её работе.
— Раскрывай нам свои секреты! — просили гости.
Нина Игнатьевна секретов не имела.
— Пожалуйста, смотрите, как я делаю, — говорила она и продолжала засыпать корм, или делать массаж, или доить. — Волшебного слова никакого не знаю. А на ласковые не скуплюсь. Любая корова ласковое слово любит. Да ещё — рук своих да времени своего не жалею. Вот и всё.
Детский сад для телят
— Мама, можно я пойду на ферму и посмотрю маленького телёночка? — просит Таня.
Быстрее обычного идёт она по тропинке впереди мамы.
Вот и ферма.
Телёнок стоит в загородке из длинных узких дощечек.
Подошла Таня к телёнку, рассматривает его.
У телёнка чёрная голова, чёрные уши, на лбу белое пятнышко. А глаза круглые и голубые.
Телёнок таращит глаза, хочет всё кругом рассмотреть. Глаза расставлены широко, далеко один от другого, смотреть неудобно.
Таня гладит телёнка по широкому лбу с завитушкой и белым пятнышком; телёнок шевелит ушами, высовывает розовый шершавый язык, пытается лизнуть Танину руку. Таня не отдёргивает ладошку, и телёнок норовит забрать всю ладошку в рот и пососать её, почмокать. Наверно, думает, что это такая большая розовая соска.
Нос у телёнка влажный, чёрный, как будто из чёрной лакированной кожи сделан. Дышит телёнок, ноздри раздувает, на Таню струйки тёплого влажного воздуха выпускает.
Постоял-постоял телёнок и устал. Передние ножки у него подкашиваются, телёнку лечь хочется. Но он упрямый, не ложится. Снова распрямляет свои тоненькие ножки и снова к Тане тянется. Девочка ему нравится.
— Напои телёнка, Таня, — говорит Нина Игнатьевна и протягивает Тане ведро с парным молоком.
— Тут много, мама, — говорит она.
— Не много, не много, всего два литра, сколько ему полагается.
«Ничего себе, — думает Таня. — Только-только на свет появился, а уже два литра молока выпивает сразу. Утром, днём и вечером по два литра. Сколько же это получается? Два прибавить два и ещё два. Целых шесть литров в день! Вот так крошечка!»