Вот этим и займутся мои ребята, когда задержат Алтынского.
Пап, слушай, — забеспокоился Алешка. — Скажи своим ребятам, чтобы они этого Алтынского не спешили задерживать.
Почему? — возмутилась мама. — Вор должен сидеть в тюрьме. Как можно скорее и как можно дольше.
Потому! — горячо, но очень невежливо объяснил Алешка. — Пусть они ему сначала картину продадут.
Ты прав. Я так и хотел сделать.
Вечно у вас от меня секреты! — взорвалась мама. И я с ней внутренне согласился.
Алешка стал объяснять:
Пусть эти жулики, Петелин и Симаков небритый, впарят Алтынскому мою подделку…
Выбирай выражения, Алексей Сергеич, — приструнила мама.
Ладно. Не впарят — всучат…
Еще того не лучше! Продадут!
Это не совсем точно, — улыбнулся папа. — Но Алешка прав. Если они впарят… всучат… продадут Алешкину картину, их можно будет привлечь к ответственности за мошенничество. Ясно?
А так нельзя? — удивилась мама. — Они же из музея картину сперли!
Мам, выбирай выражения. — Это Алешка хихикнул. — Но они же не шедевр сперли, а мою мазню.
Поняла, — сказала мама. С облегчением. И с обидой. — Значит, у художника Малеева мазню украсть нельзя — это преступление. А творение моего собственного сына — крадите на здоровье, ничего вам не будет! Ну и законы у вас, Сергей Александрович!
Пап, ну все-таки, — .заныл я. — Как ты думаешь, что с родителями Ольги?
Я не думаю, я знаю. Ну, может, еще не в полном объеме, но вполне достаточно, чтобы разобраться с Алтынским и его подельником Симаковым.
Многое в этой мутной истории нам удалось выяснить с Алешкой. Кое-что добавил папа. И вот что получилось…
Небритый Симаков довольно успешно занимался тем, что организовывал поддельные «фиртурмы», собирая с туристов большие деньги, и отправлял их за границу, в турпоездки. А там, в загранице, выяснялось, что путевки ненастоящие, что никто там этих туристов не ждет. Им не то что не рады — что с ними делать, вообще неясно. Куда их девать? У них не было денег на проживание, а у некоторых даже на обратную дорогу. Потому что якобы все уже оплачено «фиртурмой».
С трудом вернувшись на родину, возмущенные туристы бросались с кулаками в фирму Симакова. Но там сидели совсем другие люди, которые о нем ничего на знали. А Симаков тем временем уже собирал денежки в другом месте и под другой вывеской.
В конце концов Симакова схватили за его жадную руку. Но пока не арестовали. Нужно было, как сказал папа, обеспечить доказательную базу, а для этого разыскать как можно больше потерпевших. Симакову запретили выезжать из Москвы, даже на дачу, обязали по первому требованию являться в милицию и вернуть деньги тем потерпевшим от его махинаций, которых уже установили.
В общем, попал Симаков. И он стал думать, где достать много денег. Но не для того, чтобы рассчитаться с обманутыми людьми. А для того, чтобы быстренько слинять за границу. В этом ему должен был помочь его заграничный сообщник Алтынский.
Алтынский и подсказал, как найти «ключ от квартиры, где деньги лежат». Он очень скучал по родине и часто читал российские газеты. И вычитал о том, что в Малеевке находится картина Малеева, по которой он всю жизнь страдал.
Договориться с Симаковым было совсем не трудно. Тот сразу же согласился. Все разведал, разнюхал, несколько раз побывав в музее, и взялся за дело. Он привлек к нему Игоряшку, который в его фирмах служил для усмирения особо настойчивых клиентов, совмещая это для прикрытия с работой на стройке, и поручил ему найти подходящего пацана, который мог бы провести ночь в сундуке вместе с украденной картиной. Причем заметить утром пропажу было нереально: как я уже говорил, картина на ночь завешивалась холстом, чтобы на нее не садилась пыль и не губила краски.
Подходящий пацан нашелся быстро. Нужно было только обеспечить его отсутствие дома на время проведения операции. Но и тут все сошлось — родители на гастролях, а бабке задурить голову нетрудно. Игоряшка предложил ей, чтобы Ростик пожил у него несколько дней: «Я за ним пригляжу, а то разбаловался пацан — дальше некуда. И уроки буду проверять». Бабушка с радостью согласилась. Но в самый ответственный момент, вопреки ее надеждам, наш Алешка и ее Ростик нашли друг друга и общий язык. Алешка открыл Ростику глаза, и они блестяще провели операцию.
А насчет Олиных родителей папа сообщил очень приблизительно. Он сам еще не все знал. А может, не хотел пока говорить.
Олины родители тоже попались на удочку Симакова. Но не случайно, как другие бедолаги. Симаков пронюхал, что они собираются в отпуск, и навел на них свою красавицу жену. Которая, кстати, частенько помогала ему привлекать клиентов.
Мальвина обаяла их и вскружила голову тем, что уговорила мужа организовать им поездку в Европу за смешные деньги.
Оказавшись где-то в Париже, без денег и обратного билета на самолет, они грустно сидели на скамейке под легким французским дождиком, положим, на каком-нибудь бульваре Сен-Мишель.
Положение безвыходное. Они сидят, прижавшись друг к другу, промокшие, на мокрой скамье, жалкие и несчастные. Как воробушки в холодную пору.
И тут как в сказке — тормозит рядом с ними роскошный «Пежо». Распахивается дверца, и прямо под дождь выходит высокий и полный, улыбающийся во весь рот мужчина. Похожий на старинного купца. Он в костюме-тройке, по жилету бежит золотая часовая цепочка, на пальцах сияют золотые кольца, а во рту — золотые зубы.
Это и есть «дорогой господин» Алтынский.
— Ребята! — громогласно трубит он, распахивая объятья. — Я слышу русскую речь! Да неужели! Вы из России! Я счастлив! Я так скучаю по родине! А что вы такие грустные? Кушать хочется? А ну в машину, бегом! Дамочка, вашу ручку!
Далее — ресторан. Застольная беседа.
— Ерунда! Это не проблема! Все сделаем! Все схвачено! В наших силах! Жить негде? Как я рад вас видеть! Вас устроит на первое время вилла под Парижем? Я все равно там не живу. Да хоть сейчас!
Далее — вилла. За высоким забором, с проволокой и сигнализацией, с охраной.
— Живи — не хочу! Располагайтесь! Ваня — это мои дорогие гости. Отвечаешь за них головой. Давайте, ребятки, ваши паспорта, справлю вам билеты на родину. Как я вам завидую! Никаких благодарностей! Вот приеду в Москву — ответите русским гостеприимством. Давайте паспорта, поехал!
Вот и все. С виллы не выберешься. Охранник Ваня глаз не спускает. Да и куда бежать без паспортов, без копейки французских денег…
Вот гадина! — высказался Алешка.
Батюшки! — ахнула мама. — Время! Дима! Ты так и не вымыл посуду? Заслушался? Быстренько по рабочим местам!
Пап, ну все-таки, — попросил Алешка. — А зачем она приходила?
Ну… поговорить… о тебе.
И что она сказала? — живо заинтересовалась мама. — Похвалила?
Очень, — обрадовал ее папа. — Она сказала, что Алик — да, да, Алик! — очень хороший, добрый, способный, честный человек. И что Сеня — тоже очень хороший, добрый, способный и честный человек. И губить его жизнь в расцвете карьеры — жестоко и неразумно.
Сеня — это сам Симаков? — догадалась мама. — Ну и семейка!
Примерно то же сказала мне о нас Татьяна Львовна, — сообщил папа и рассмеялся.
Глава XV
НЕРАБОЧИЙ ДЕНЬ
Суббота в нашей школе — нерабочий день.
— Махнем в Малеевку? — предложил Алешка.
— Не глядя! — согласился я.
Алешка зачем-то захватил фотоаппарат, и мы помчались к метро. А через час уже шли к поселку по палым листьям. За эти дни они уже утратили свои ярко-желтые тона, побурели и потемнели. И не шуршали под ногами, а влажно чавкали. Только на некоторых деревьях листья пламенели, как маленькие флаги. И звенели под ветром.
Бабушки Светы дома не было, она ушла попасти Зойку на последней в этом году осенней травке.
Оля нас встретила радостно. И было видно, что это искренне. Мы прямо на ходу рассказали ей последние новости. И надо сказать, что известия о родителях порадовали ее гораздо больше, чем папино обещание устроить ссуду в банке.
Кстати, о картине, — сказала Оля, — надо вернуть ее на место.
И объявить благодарность бессонному Васе, — сказал я. — За бдительность.
Мы так и сделали. Оля вытащила из сундука картину, и мы пошли в музей.
Здравствуйте, Василий, — сказала Оля. — Привет, Абрек. Мы хотели немножко прибраться после вчерашних гостей и полюбоваться на картину моего дедушки.
Это можно, — зевнул Вася, распахивая дверь. — Прибирайтесь, любуйтесь. Заходите.
Первое, что нам бросилось в глаза в избе, — это сундук. Потому что мы сразу подумали, каково было в нем Ростику. Он пролежал в нем всю ночь.
(Правда, потом Ростик сказал, что всю ночь проспал на печке, потому что Вася так храпел, что можно было без опаски покинуть сундук и вовремя вернуться в него.)
Мы в самом деле прибрались. Сняли, кстати, лишние книги с полки, чтобы не вызывать лишних вопросов, а потом Оля, подмигнув нам, встревоженно позвала:
Василий!
Ну чего? — Мы услышали, как он спрыгнул с кровати.
Ты никуда не уходил? — в голосе Оли было столько тревоги, что я подумал: может, ей лучше стать не балериной, а драматической актрисой?
Вот еще! Куда ж тут пойдешь?
А где картина, Вася? — трагическим шепотом спросила Оля и трагическим жестом отбросила на мольберте холст.
Вася вытаращил глаза. Подошел поближе. Потрогал пустое место. Повернулся к нам.
— Сперли! — выдохнул он. — Вот беда-то! И вдруг лицо его озарила широкая улыбка.
Он хлопнул себя по коленям, захохотал:
Во здорово! Уйду теперь отсюда. Опух от бессонницы.
Да нет, Вася, — вздохнула вся «почерневшая» от горя Ольга. — Так просто теперь отсюда ты не уйдешь.
Сказанула! — хихикнул Вася.
Сказанула, — повторил я ледяным голосом, в котором все-таки ощущались сочувственные тона. — Сказанула… Эта картина, Вася, стоит миллион баксов.
— Иди ты! — выдохнул он. — Может, поищем? Завалилась куда? Я сейчас Абрека покличу. Он нюхастый. Враз найдет.
Мы переглянулись, пожали плечами, начали ленивые безнадежные поиски.
Дядь Вась, — добавил ему еще и Алешка, — а может, это вы ее сперли? Тогда делиться с нами надо.
Что ты! — Вася замахал обеими руками. — Что ты! — И вообще, он сейчас во всей своей боевой амуниции выглядел довольно жалко. Но жалко его не было — не спи, Вася, на посту. Раз уж его тебе доверили.
Но женское сердце отходчиво. Оно не может долго сердиться,
Оля стала перебирать книги на полке и радостно вскрикнула:
Вот она! Среди книг. Это, наверное, Бонифаций ее спрятал на всякий случай.
Ничего подобного, — сказал я. Мужское сердце не такое отходчивое. — Это какие-то жулики сделали. Посетители. Чтобы потом удобнее спереть. Повезло вам, Вася.
От всех этих потрясений, я думаю, теперь Вася будет всю жизнь маяться бессонницей.
Мы снова укрепили картину на мольберте, отошли немного, полюбовались.
А ничего набросочек, — похвалил Алешка. — Что-то в нем есть.
Неужели, Леш, ты по памяти делал копию? — восхитилась Ольга. — Какой у тебя верный глаз.
И верное сердце, добавил бы я.
Алешка кивнул без всякого зазнайства.
И мой портрет можешь сделать?
Запросто! — Алешка вскинул фотоаппарат, щелкнул. Вынул снимок, показал Ольге. — Только я тебе его не отдам, он мне будет нужен.
Зачем? — испугался я. — Сделаешь шарж для нашей доски?
В свое время узнаешь, — взрослым тоном проговорил Алешка.
Пошли к нам, — сказала Ольга. — Бабушка, наверное, пришла уже.
— «Такто» попьем, — обрадовался Алешка. Мы дружески простились со все еще бледным Васей и пошли к Ольге.
Да, прошло всего несколько дней с той поры, когда мы пили вечером чай в саду, на открытом воздухе. А сегодня уже и на терраске было холодно. И мы зашли в дом.
Внутри он был не хуже, чем снаружи. Настоящая изба. С большой печью, разрисованной большими цветами, с деревянным крашеным полом, с широкими подоконниками, на которых тоже были цветы — настоящие, цветущие. Им, судя по всему, не грозила засуха. Но больше всего нам понравились старые ходики, сделанные в виде деревянного домика. Они висели в простенке между окон, домовито постукивали, и время от времени из верхнего их окошка выскакивала птичка и сообщала точное московское время.
На деревянном столе из толстых строганных досок стоял кувшин с молоком и большая глиняная миска, накрытая полотенцем в красных петухах.
Оля достала из шкафчика глиняные кружки и налила всем молока. Сняла с миски полотенце — там горкой лежали пышные румяные лепешки.
Угощайтесь, Оболенские. — Оля пригласила нас к столу.
Ого! — сказал Алешка. — На три дня напекли.
Можно подумать. А то я тебя не знаю. Насчет лепешек.
Однако за столом мы просидели не очень долго. Не успел Алешка добраться до дна миски, как прибежала бабушка Света:
— Ой! Чтой-то деется! Ваське, охраннику, кажись, плохо! На заборе висит.
Мы разом вскочили и бросились к дверям. Алешка, правда, на ходу обернулся, притормозил и, дав задний ход, выхватил из миски пару лепешек и сунул одну в карман, а другую в рот. Так и бежал к музею с зажатой в зубах лепешкой. Фильм ужасов!
…Вася в самом деле висел на заборе. Навалился грудью на штакетник с закрытыми глазами. В доме глухо и злобно лаял Абрек.
Я задрал Васе голову, потряс ее. Она каталась в моих руках, как кочан капусты. Он чуть приоткрыл глаза, чуть попытался что-то пробормотать. Но мы не поняли ни слова. Да это и не слова были — одно жалобное мычание. Не человек, а теленок.
Мы с Ольгой оторвали его от забора и уложили на землю. Тут откуда-то взялась бабушка Света. Такие бабушки всегда вовремя появляЮТСЯ. — Ой! Сердешный. Не иначе его тот парень стукнул. — Какой парень? — встрепенулся я.
— Да такой… Я его встретила, как мимо дома шла. Туда побег, — она махнула в сторону станции. — Личико у него такое неприглядное. Вроде как блин с дырками.
Петелин! — сразу же решил я.
И Алешка — тоже. Он помчался в дом, выскочил тут же обратно, за ним — Абрек. Он был заперт в дальней комнате.
— Дим! Картины опять нет! Все ясно! В погоню!
Выскочивший из дома Абрек не выразил ни малейшего желания мчаться вместе с нами. Он преданно улегся рядом с Васей, лизнул в лицо и стал его охранять. По-моему, он сразу же заснул. Потому что его периодическое рычание больше всего походило на натуральный собачий храп.
Бабушка Света осталась приводить в чувство Васю, а мы помчались к станции.
Когда мы выбежали на дорогу, Оля схватила меня за руку:
— Сюда! В овраг. Здесь короче.
Мы ссыпались по крутому склону в овраг и помчались по его дну, продираясь через кусты и время от времени перепрыгивая через робкий ручеек, который вилял меж камней и деревьев.
Что мы будем делать, когда его догоним, — не было времени подумать. А что произошло в музее, мы узнали позже.
А произошло вот что.
Пауки передрались в банке.
Симаков, как только получил заветную картину, дал понять Игоряшке, что больше в его услугах не нуждается.
— А деньги? — разинул рот Игоряшка. Симаков дал ему с ядовитой усмешкой двести рублей:
Поделишься с пацаном, по-честному. Как я с тобой.