Жюль Верн
I
Жила на свете крысиная семья: папаша Ратон, мамаша Ратонна, их дочка Ратина и ее двоюродный братец Ратэ. И были у них слуги: повар Рата и горничная Ратана.[1] Так вот с ними со всеми произошли такие необыкновенные приключения, дорогие мои детишки, что я не могу отказать себе в удовольствии поведать их вам.
Случилось это во времена фей и колдунов, когда звери умели разговаривать. Наверное, тогда-то и родилось выражение «болтать глупости»,[2] хотя звери говорили не больше глупостей, чем люди — и те, что жили давно, и те, что живут теперь.
Итак, слушайте, я начинаю свой рассказ.
II
В самом красивом городе тех времен, в самом красивом доме жила добрая фея. Звали ее Фирманта. Она творила столько добра, сколько могла, и все любили ее. Должно быть, в те времена живые существа жили по законам «метампсихоза». Не пугайтесь этого длинного слова: оно означает, что все живые организмы поднимались по эволюционной лестнице, переходя со ступеньки на ступеньку, пока не достигали уровня человека. Каждый рождался моллюском, потом делался рыбой, затем птицей, четвероногим, и наконец — мужчиной или женщиной. Случалось, однако, что приходилось идти обратной дорогой по злой воле какого-нибудь волшебника. И тогда беднягу ждала ужасная жизнь! Представьте, что вы уже побывали человеком и вдруг вновь превращаетесь в устрицу! К счастью, в наши дни такого уже не случается. А в те далекие времена добрые духи поднимали живое существо по лестнице, а злые — опускали. Правда, если враждебные людям чародеи злоупотребляли своим могуществом, Создатель лишал их на время чудодейственной силы. Само собой разумеется, фея Фирманта была воплощением добра и никогда никому огорчений не доставляла.
Однажды утром она сидела за завтраком в зале, убранной коврами и украшенной цветами. Солнечные лучи, проникавшие в окна, вспыхивали ослепительными бликами на фарфоре и серебре. Только что служанка доложила, что завтрак подан — прекрасный завтрак, на который феи имеют полное право, и потому не следует обвинять их в гурманстве. Но едва фея села за стол, как в дом постучали. Служанка поспешила к двери и, вернувшись, сообщила, что пришел какой-то молодой человек.
— Проси, — сказала фея.
Он был очень красив, этот юноша лет двадцати, выше среднего роста, с добрым и мужественным лицом, просто, но изящно одетый. Гость поклонился и представился, что произвело на фею приятное впечатление. «Наверное, ему что-то нужно, — подумала она. — Что ж, помогу с радостью».
— Что вам угодно, юный красавец?
— Добрая фея, — сказал молодой человек, — я очень несчастен, все мои надежды только на вас.
И замолчал в смущении.
— Я слушаю, — подбодрила его фея. — Как вас зовут?
— Мое имя Ратэн, — ответил юноша. — Я не богат, но пришел просить не богатства, а счастья.
— Полагаете, одно без другого возможно? — улыбнулась фея.
— Думаю, да.
— Вы правы. Продолжайте, мой юный друг.
— Еще в облике крысы, до того как стать человеком, я побывал в одной славной семье. Кажется, понравившись на редкость благоразумному главе дома, я не пришелся по душе его супруге, потому что не очень богат. Однако их дочь Ратина смотрела на меня с такой нежностью!.. Скоро я предложил ей руку и сердце. И думаю, мое предложение в конце концов было бы принято, если бы не страшное горе…
— Что же случилось?
— Я стал человеком, а Ратина осталась крысой.
— Не беда, — сказала Фирманта, — подождите немного, пока она не превратится в девушку.
— Я бы подождал! — воскликнул юноша. — Но, к несчастью, на Ратину обратил внимание некий сеньор, привыкший потакать любым своим прихотям. Все должны беспрекословно подчиняться его воле!
— Кто же этот сеньор?
— Принц Кисадор. Он предложил Ратине переехать в его дворец, где она станет счастливейшей из крыс, посулил ей много денег. Ратина вопреки воле матушки отвергла принца. Отказал ему и папаша Ратон, понимая, что иначе я умру от горя. Невозможно описать гнев Кисадора! Ратина хороша даже сейчас, в образе крысы, какова же будет она, превратившись в юную девушку! Конечно, добрая фея. Ратина станет еще прекраснее, и принц женится на ней! Однако его счастье обернется непоправимым несчастьем для нас…
— Но ведь принц получил отказ, — возразила фея. — Чего же вы боитесь?
— Всего, — вздохнул Ратэн. — Принц обратился к Гарда-фуру…
— К этому колдуну! — воскликнула Фирманта. — К злодею, который приносит всем одни горести и с которым я давно сражаюсь…
— Именно так, добрая фея.
— Гардафур только и думает, как бы сбросить вниз живые существа, с таким трудом добравшиеся до верхних ступеней развития.
— Увы, добрая фея…
— К счастью, сейчас Гардафур лишился на какое-то время волшебной силы за то, что употребил ее во зло.
— Да, но, когда принц обратился к нему, тот еще обладал этой силой. Прельстившись посулами принца, испугавшись его угроз, Гардафур пообещал отомстить семейству Ратон за пренебрежение к его важной особе.
— И выполнил обещание?
— О да, добрая фея!
— Каким же образом?
— Превратил честных крыс в устриц! И теперь они вынуждены жить на мели Самобрив, где моллюсков — кстати, прекрасного качества — ловят и продают по три франка за дюжину! Такая беда может случиться и с семейством Ратон! Теперь вы понимаете всю глубину моего горя?
Фирманта с жалостью внимала словам молодого человека. Она вообще сочувствовала чужим невзгодам, в особенности если речь шла о несчастной любви.
— Что можно сделать для вас? — спросила она.
— Добрая фея, — отвечал Ратэн, — раз уж моя милая Ратина не может уйти с мели Самобрив, превратите и меня в устрицу, чтобы я находился рядом с любимой.
Он произнес это так печально, что Фирманта растрогалась и, взяв Ратэна за руку, сказала:
— Вы же знаете, феям нельзя опускать живые существа на низшие ступени. Но зато я в состоянии поднять Ратину…
— О, сделайте это, умоляю вас!
— Нужно только, чтобы она прошла промежуточные стадии, прежде чем снова станет очаровательной крысой, которая затем превратится в девушку. Так будьте же терпеливы, подчинитесь законам природы и доверьтесь…
— …вам, добрая фея!
— Да, мне! Я сделаю все, что смогу. Однако не забывайте: нам предстоит выдержать страшную борьбу. Принц Кисадор, хотя и самый глупый из принцев, — опасный противник, и если Гардафур вновь обретет волшебную силу до того, как вы станете супругом прекрасной Ратины, мне будет трудно победить колдуна, ибо он ничуть не слабее меня.
Фея и Ратэн какое-то время еще разговаривали, как вдруг услышали слабый голос — трудно было понять, откуда он шел:
— Ратэн, мой бедный Ратэн, я люблю тебя!
— Это она, Ратина! — воскликнул юноша. — О добрая фея, пожалейте ее!
Он словно обезумел: бегал по комнате, заглядывал под столы и стулья, открывал ящики шкафов, словно Ратина могла там спрятаться.
Фея жестом остановила его.
И тогда, дорогие мои, произошло нечто странное. На столе в серебряном блюде лежало полдюжины устриц, только что доставленных с мыса Самобрив. Посредине красовалась самая большая, красивая, выделяясь среди других блеском и совершенством раковины. И вдруг устрица стала расти, увеличиваясь на глазах, и наконец раскрыла створки. Из складок ее воротничка выглянуло обрамленное белокурыми волосами личико с огромными глазами, полными нежности, прямым носиком и алыми губками.
— Ратэн! Дорогой Ратэн!..
— Это она! — вскричал юноша.
Конечно же, то была Ратина, он сразу узнал ее. Ибо надо вам сказать, что в те далекие, волшебные времена живые существа могли иметь человеческие лица еще до того, как становились людьми.
До чего хороша была Ратина в своей перламутровой раковине! Настоящая драгоценность в драгоценном футляре!
— Ратэн! Милый Ратэн! — лепетала она. — Я слушала все, что ты сейчас говорил, я знаю, госпожа фея обещала помочь нашему горю. О, сделайте что-нибудь, ведь, превращенная в устрицу, я никуда не могу убежать! Скоро принц Кисадор заберет меня к себе, чтобы дождаться, когда я превращусь в девушку. Так я навсегда потеряю моего дорогого Ратэна!
Голос ее звучал так жалобно, что бедный юноша едва находил силы ей отвечать.
— О моя Ратина! — горестно прошептал он и в порыве нежности протянул руку к бедному маленькому моллюску. Но фея остановила его и осторожно вынула жемчужину, которая пряталась в створке раковины.
— Возьми ее!
— Зачем? — изумился Ратэн.
— Здесь целое состояние, оно тебе пригодится. А сейчас мы отнесем Ратину на мель Самобрив, и я подниму ее на следующую ступеньку…
— Не меня одну, добрая фея! — взмолилась Ратина. — Подумайте о моем добром отце, о матери и двоюродном брате! Подумайте о наших верных слугах…
Створки раковины медленно закрывались.
— О моя Ратина! — вздохнул юноша.
— Ступайте к мели! — приказала фея.
Ратэн осторожно прижал к губам раковину: ничего дороже для него в целом свете не было.
III
Отлив. У кромки мели Самобрив тихо плещут волны прибоя. Небольшие зеркальца воды посверкивают между камнями. Мокрый гранит блестит, точно отполированное черное дерево. Приходится ступать по вязким водорослям, стручки их лопаются и выбрасывают фонтанчики светлой жидкости. Того и гляди, поскользнешься и упадешь.
Сколько же здесь моллюсков! Похожие на толстых улиток ботинии, съедобные ракушки мидии и гребешки и, конечно, устрицы, тысячи устриц!
Полдюжины самых красивых прячутся под водорослями. Впрочем, нет, их только пять — шестое место свободно!
Вот они открывают свои раковины навстречу солнцу, чтобы подышать морским воздухом, и вдруг раздается жалобное пение, похожее на молитву.
Створки раковин медленно раздвигаются, из них выглядывают знакомые лица. Вот папаша Ратон, мудрец и философ, спокойно принимающий жизнь во всех ее проявлениях. «Конечно, — думает он, — снова стать моллюском после того, как был крысой, несладко. Однако надо смириться». Вторая устрица полна гнева, глаза ее мечут молнии, она тщетно пытается выпрыгнуть из раковины. Это мадам Ратонна.
— Оставаться в этой тюрьме, — возмущается она, — мне, первой даме нашего города! Превратившись в человека, я могла бы стать фрейлиной, быть может, даже принцессой! Какой же мерзавец этот Гардафур!
Из третьей раковины выглянула рожица кузена Ратэ, откровенного дурачка, впрочем, не лишенного хитрецы. Он, точно заяц, то и дело прислушивается к малейшему шуму. Нужно заметить, что кузен был не прочь поволочиться за кузиной, да только Ратина, как известно, любила другого, и Ратэ, конечно, ее ревновал. «Ах, ах, что за судьба! Прежде я мог по крайней мере удирать от кошек. А теперь вместе с дюжиной других устриц меня положат на стол богача, грубый нож раскроет створки раковины, и я буду проглочен… возможно, даже живьем!»
В четвертой устрице вы без труда узнали бы Рату, тщеславного, бесконечно гордого своими познаниями и талантом повара.
— Проклятый Гардафур! — кипятился он. — Ух, доведись мне схватить тебя хотя бы одной рукой, живо сверну тебе шею! Подумать только, Рата, который умеет готовить такое прекрасное рагу, что его даже назвали моим именем,[3] вдруг засунут в эту проклятую раковину! И моя жена Ратана…
— Я здесь, — донесся голос из пятой раковины. — Не огорчайся так, мой бедный Рата! Хоть я и не могу к тебе подойти, зато мысленно всегда с тобой. И, поднимаясь по ступенькам превращений, мы всегда будем вместе!
Добрая Ратана! Простая, добродушная, скромная толстушка, она очень любила мужа и так же, как он, была бесконечно предана хозяевам.
Печальное пение звучало как скорбный гимн. Сотни несчастных устриц, жаждавших освобождения, присоединились к жалобному хоралу. От этих звуков сжималось сердце. Хорошо еще, что Ратон и Ратонна не знали, что их дочери не было с ними. Внезапно хор смолк. Раковины закрылись.
Свирепый Гардафур в колпаке и длинном одеянии колдуна появился на берегу. Рядом шествовал разодетый в шелка принц Кисадор. Вы не можете себе представить, до какой степени самовлюбленным и смешным был сей важный сеньор: ступал медленно и важно, выписывая ногами всевозможные кренделя, желая показать, какая грациозная у него походка.
— Где мы? — обратился он к колдуну.
— Это мель Самобрив, мой принц! — Гардафур склонился в низком поклоне.
— А где же семейство Ратон?
— Там, куда я их посадил по приказанию вашей светлости.
— Ах, Гардафур! — воскликнул принц, покручивая ус. — До чего же хороша маленькая Ратина! Просто восхитительна! Она непременно должна стать моею! Я щедро плачу тебе, и, если подведешь, берегись!
— О принц, — отвечал Гардафур, — я сумел превратить всю крысиную семью в моллюсков, но меня лишили моей волшебной силы, и сделать из них людей я не могу…
— Знаю, Гардафур. Это-то и приводит меня в бешенство!
Они вышли на мель в тот самый миг, когда с другой ее стороны появились фея Фирманта с Ратэном. Юноша прижимал к сердцу раковину, где скрывалась его возлюбленная.
— Гардафур, — строго сказала фея, — что ты здесь делаешь? Какую новую пакость задумал?
— Фирманта, — ответил за колдуна принц Кисадор, — ты же знаешь, что я без ума от прелестной Ратины. Правда, она отвергла мое предложение и теперь, вероятно, с нетерпением ждет, когда ты превратишь ее в юную красавицу…
— Когда я превращу ее в красавицу, — отвечала фея Фирманта, — девушка будет принадлежать тому, кого выберет сама.
— Значит, этому наглецу Ратэну, которого Гардафур превратит в осла, как только я вытяну ему уши!
Услышав такое оскорбление, юноша чуть не бросился на принца, чтобы разделаться с ним, но фея удержала его.
— Умерь свой гнев, — сказала она. — Сейчас не время мстить. Увидишь: оскорбления принца обернутся против него же. Делай, что я велела, и уйдем отсюда.
Ратэн подчинился и, в последний раз прижав устрицу к губам, оставил ее среди родных.
А тут как раз к мели Самобрив подступил прилив и водная гладь простерлась до самого горизонта, где море сходится с небом.
IV
В часы прилива скалы с правой стороны оставались сухими, вода никогда, даже в бурю, не доходила сюда. Именно в этих скалах и укрылись принц с колдуном, ожидая отлива, чтобы взять драгоценную устрицу.
Принц рвал и метал. Как ни могущественны были в те времена принцы и короли, даже они не могли соперничать с волшебной силой феи. Так будет и впредь, если мы когда-нибудь вернемся к той счастливой поре.
— Сейчас, во время прилива, — сказала Фирманта, — Ратон и все его семейство поднимутся на одну ступеньку. Я превращу их в рыб, и они смогут уже не опасаться врагов.
— А вдруг колдун с принцем займутся рыбной ловлей? — встревожился Ратэн.
— Не волнуйся, я послежу за ними.
К несчастью, Гардафур их подслушал и тут же вместе с принцем направился к берегу.
Фея протянула волшебную палочку к залитой водой мели Самобрив. Семейство Ратон раскрыло свои раковины, и оттуда выскользнули рыбы, дрожащие от радости после нового воплощения.
Папаша Ратон превратился в храбреца-калкана[4] с бугорчатым коричневым боком. Был бы он человеком, то смотрел бы на вас, что называется, в оба глаза — они располагались у него на левом боку. Мадам Ратонна стала морским дракончиком с перистыми плавниками и острыми иглами на спине. Она была очень красива: чешуя ее переливалась всеми цветами радуги.
Мадемуазель Ратина преобразилась в изящную китайскую дораду,[5] почти прозрачную и совершенно неотразимую в своем красно-черно-голубом наряде. Повар Рата предстал в облике суровой морской щуки с длинным телом и огромной пастью до самых глаз. Из-за острых зубов он походил на небольшую акулу, свирепую и прожорливую. Ратана оказалась жирной форелью с коричневыми пятнами и двумя подковками, словно нарисованными на серебристых чешуйках; она вполне могла бы стать украшением стола тонкого гурмана.