— Это было почти месяц назад, во время уборки двора. По рассказам ребят, ваш сын выбил граблями у суворовца Зубова метлу, свалил его на землю, ударил по лицу. И что меня удивляет, не захотел рассказать об этом.
— Давайте спросим у Саши, — предложил Василий Александрович. — У него не было от меня тайн. Всё же драки без причины не бывает.
Майор согласился.
Саша вошёл в комнату побледневший и на вопрос отца отчётливо сказал:
— Я не должен был первым нападать на Зубова. Но он оскорбил фронтовиков. Опозорил наше знамя. Паясничал с метлой.
Сашины слова были искренние: в них слышалась боль за проступки товарища.
— Почему же вы не доложили об этом мне?
— Не хотел быть ябедой, товарищ майор.
Василий Александрович спросил сына о курении.
— Нет, я не курил. Курит Зубов, но свалил на меня.
Василий Александрович был очень огорчён всем случившимся. С дрожью в голосе он сказал Саше:
— Там, в училище, ты суворовец, а здесь мой сын. Ты поступил скверно: никому не разрешается любой конфликт выяснять силой. И никто никогда не считал и не будет считать ябедой того, кто не хочет мириться с безобразиями. Умалчивание, укрывательство — трусость. Ты испугался Зубова и решил польстить ему, прикрыв его. Я нисколько не буду сожалеть, если тебя отчислят из Суворовского училища. Нисколько!
Глянув на часы, пробившие восемь вечера, Саша обратился к командиру роты:
— Товарищ майор, время моего увольнения истекает. Разрешите идти в училище?
— Идите, — ответил майор, слегка приподнявшись в кресле.
Саша тут же ушёл, а майор и отец за чаем продолжали беседовать. Незаметно перешли на дела фронтовые, и выяснилось, что отец майора Палова был командиром полка на Первом Белорусском фронте, где воевал Василий Александрович.
Уходя, майор сказал:
— Не волнуйтесь. Если говорить откровенно, я люблю вот таких ребят. А несдержанность его объяснима. Он слишком впечатлителен и ещё не умеет постоять за правду более сильными средствами, чем кулаки. Самое серьёзное — это то, что он скрыл проступок товарища, ложное представление о предательстве. Не скрою, у нас о Зубове уже есть вполне определённое мнение. Он тайком взял у вашего сына дневник и подбросил воспитателю. Пока не сознаётся. Генерал считает нужным всё взвесить: сын погибшего лётчика, матери трудно с ним, да и учебный год ломать не хочется. — Майор собрался уходить: — Ну, а мы с вами, Василий Александрович, поговорили с пользой для обоих. Спасибо.
В ожидании гостей
К творческому вечеру-балу с нескрываемым волнением готовились все, но особенно девятиклассники. Это их первый бал с приглашением школьниц. Каким он будет, как пройдёт? Ни у майора Палова, ответственного за вечер, ни у преподавателя русского языка и литературы Льва Львовича, ни у библиотекаря Ирины Ивановны общего мнения не было.
— Нечего мудрить, — говорил майор. — Когда я был суворовцем, мы такие балы закатывали… Самые трогательные минуты для нас…
— Не ради бальных танцев хотим собраться, — не соглашался Лев Львович. — В этом году у нас необыкновенный набор. Вы почитайте, какие рассказы пишет Саша Суворов. У Юры Архипова чудесные стихи.
— Ну, какое там «творчество»? Ребята хотят потанцевать, — возражала Ирина Ивановна.
В списке Льва Львовича появились фамилии суворовцев, которые готовили художественное чтение — главы из романов, стихи поэтов-декабристов, свои произведения, нашлись и музыканты, согласившиеся сыграть на рояле, скрипке, аккордеоне.
Все сошлись в одном: провести вечер интересно и весело. Пусть будут и стихи, и песни, и музыка, и танцы.
Ирина Ивановна, которую суворовцы звали просто Ирочкой (она только в прошлом году закончила десятый класс и училась заочно в библиотечном институте), разослала в знакомые школы пригласительные билеты для девочек.
На первом этаже в фойе висело объявление, и ни один суворовец не проходил мимо, не прочитав его.
Вечером бурно обсуждали предстоящие выступления ротных талантов. Певцы пробовали голоса, чтецы заучивали стихи, музыканты бренчали на гитарах, мандолинах и басах. Чем-нибудь блеснуть хотелось многим.
Суворовцам разрешили пригласить знакомых девушек. Кого и как пригласить — вот вопрос?
Прапорщик Котов приказал всем хорошенько выгладить брюки, до блеска начистить ботинки и пришить свежие подворотнички.
— Форма парадная! — объявил прапорщик после урока химии, когда строились на второй завтрак. — А вы, Суворов, останьтесь в классе.
Когда остались вдвоём, Котов сказал:
— Я хочу предупредить, Саша, не сорваться на бале…
— Как «не сорваться»? Что-то я не понимаю…
— А так: держаться на высоте. Учишься хорошо, играешь на рояле превосходно, а несдержанностью страдаешь. Я советовал бы с Зубовым поладить, забыть старое.
— Никогда! — ответил Саша.
— Вот это и есть запальчивость. Не советую поспешно высказывать обиду, можно глупость сказать. Вообще горячиться — последнее дело. Помните, когда наши футболисты проводили финальную встречу с англичанами, один английский футболист ударил по лицу нашего защитника. Советский спортсмен не ответил на хулиганскую выходку: присел и закрыл лицо ладонями. Англичанин был тут же удалён с поля, а затем дисквалифицирован. А что было бы, если наш игрок дал сдачи?
— Драка, — ответил Саша.
— Вот именно. И готовьтесь к вечеру. Учтите, воспитатель капитан Лейко заболел, он в госпитале. По всем вопросам — ко мне.
Саше не спалось. Вспомнились детство, школа, где учился восемь лет, поездка с родителями в Сухуми, когда подолгу не вылезал из моря, и то, как перед отъездом съел чуть ли не десять сочных груш, которые мама купила для прабабушки. Отец велел попросить у мамы прощения, но Саша не соглашался: разве он виновен, что съел груши? Он ведь не знал, что они куплены для прабабушки. Тогда ему казалось, что он прав, а теперь испытывал стыд…
Или случай с учительницей музыки. Пришла она, как всегда, вечером во вторник. И как всегда, спросила, готов ли Саша заниматься, убеждённая, что он ответит: «Готов, с удовольствием». Но Саша воспользовался отсутствием мамы и солгал: «Сегодня не готов, меня мама ждёт в поликлинике. Она заняла очередь к зубному. У меня болят зубы. Давайте завтра». Зачем он так поступил, и сам не знал. Просто не хотелось заниматься. «Скорее всего, я не прав, что затеял драку с Ильёй, но извиняться перед ним меня никто не заставит».
Подумал: «Интересно, что значит «хороший человек»? Тот, кто умеет подавлять свои порывы, желания? Чем лицемер отличается от человека тактичного, чуткого? Или вот любезность — это достоинство или недостаток?»
Кто-то толкнул его в бок и потянул одеяло. Саша приподнялся и увидал Илью.
— Чего тебе? — спросил он шёпотом. — Давай отсюда!
— Ты… это… ну… Хочу тебе одно слово сказать. Выйдем в умывальную.
— Одно слово и тут можно. Не пойду. Говори или уходи.
— Ну, тогда считай, что я извинился… — прошептал Зубов. Он присел на край койки и опять зашептал: — Не нарочно я. Не подумавши. Что же я, дурак? Тоже понимаю. Мой отец погиб, а они все на меня напустились…
Тут с соседней койки соскочил Юра Архипов:
— Послушай, Зубов, а ты и впрямь подлец. «Мой отец погиб»! Видали, ширму себе нашёл! Не позорь имя отца! Ты не Сашке приноси извинения, а вот пойдём завтра в музей и там, у фронтового знамени, всем скажешь!
— Оба хороши, — сонливо сказал ещё кто-то.
— Тише вы! — это уже вице-сержант Куц. — Хватит. Ни звука!
— А я, ребята, извиняюсь перед всеми, — во весь голос сказал Илья. — Слово даю, курить бросил. Не верите?
— Вот ты завтра всё это и доложи майору Палову, — сказал Куц. — А теперь всем спать!
Илья дотронулся до плеча Саши и, встав с койки, пошёл, опустив голову.
Письмо другу
«Привет, Михаил! Ты просишь рассказать тебе о нашем Суворовском училище? Охотно. Прости, раньше не мог написать, потому что все дни так уплотнены, что нет ни одного свободного часа. Сегодня я дневалю. Наша рота ушла в Третьяковскую галерею на выставку Чюрлёниса.
С чего же начать? В Москве уже зима. Во дворе всё побелело. Холодно. Скорее бы Новый год, каникулы.
Конечно, Миша, мечта всегда лучше действительности. Но я не разочаровался, что поступил в Суворовское, хотя здесь не всё так, как я себе представлял. Я думал, что суворовцы — необыкновенные ребята, для которых главное — изучать военное дело, ходить на парадах, совершать героические поступки, а по вечерам танцевать бальные танцы…
А здесь главное, как и в школе, — учёба. Такие же учебники, такие же преподаватели, такие же занятия, только дисциплина военная. Отстающих у нас нет и быть не может. Здесь тройка — чрезвычайное происшествие. Тот, кто не понял, не усвоил материал, занимается в часы самоподготовки с учителем. У нас с каждым суворовцем занимаются, беседуют, помогают усвоить новый материал. А перед началом каждого урока офицер-воспитатель докладывает преподавателю, что все суворовцы к занятиям готовы. Ну, а если вдруг кто-то по уважительной причине не подготовился, а бывает и так, что весь взвод был занят и на самоподготовке не был, тогда офицер так и докладывает преподавателю: «Суворов не готов» или: «Взвод на самоподготовке не был». И к доске никого не вызовут.
Можно с уверенностью сказать, что все суворовцы знают предмет не меньше, чем на четыре. Но если, несмотря на все усилия педагогов и командиров, парень в учёбе ленится, его могут отчислить. Из такого офицер не получится. Офицер — это грамотный, сильный и мужественный человек.
Учёба — это для нас самое главное. И тот, кто старается, обязательно получит хорошее среднее образование безо всяких репетиторов.
Ещё очень важна дисциплина. Требования к нам строже, потому что мы готовимся стать офицерами. А офицер должен уметь не только отдавать приказания, но и подчиняться. Без дисциплины ни шагу. Кому не нравится воинская дисциплина, тот не должен поступать в Суворовское училище. Я ненавижу тех, кто нарушает запреты. От такого человека можно ожидать чего угодно. Тот, кто ловчит и думает только, как обойти устав, обмануть офицера, тот не суворовец.
Условия у нас хорошие: в классах радио- и телеаппаратура, в лабораториях любой опыт поставить можно. В библиотеке книги — я за такими в районной по месяцам на очереди стоял. А поскольку наше училище находится в Москве, то все театры, все музеи и выставки доступны для нас. Я узнал Москву и её историю за полгода лучше, чем за все восемь лет учёбы в средней школе. Каждый день новая информация. Приятно ощущать себя в гуще жизни.
После окончания Суворовского училища нас распределят, с учётом пожеланий и склонности, по высшим военным училищам сухопутных войск, и мы будем зачислены без экзаменов.
Летом мы поедем в военный лагерь к нашим старшим товарищам — курсантам Высшего общевойскового командного училища имени Верховного Совета РСФСР.
Отвечаю тебе, Миша, на твой вопрос: спортивного инвентаря у нас сколько угодно. А вот мне приходится трудно. Я не хочу расставаться со стрельбой из лука, а такой секции здесь нет. Посещать спортшколу общества «Труд» я не могу, потому что для этого требуется много времени, а у нас распорядок дня… Перед поступлением в училище я выполнил первый взрослый разряд. На дистанции семьдесят метров занял третье место.
А теперь я расскажу об очень важном. У нас бывают вечера встреч со знатными людьми. Я видел в нашем музее фотографии суворовцев с Маршалами Советского Союза Ворошиловым, Будённым и многими другими военачальниками. Приезжал в наше училище и Юрий Гагарин. Приглашают писателей, артистов, учёных. А ещё у нас устраивают балы. В училище нет большого зала, поэтому один раз бал состоялся в Центральном Доме Советской Армии. Всё было торжественно, красиво. Горели люстры. Играла музыка. Много гостей. Присутствовали и наши командиры и воспитатели. Все мы немного важничали. Обязательно приглашаем школьниц — учениц старших классов.
Первый бал, на который я попал, был не совсем бальный. Вообще-то это был творческий вечер. Читали стихи, исполняли песни, играли на музыкальных инструментах, а я по просьбе командира роты играл на рояле Грига. Лев Львович, наш педагог по русскому языку и литературе, прочитал мой рассказ. На балу я впервые танцевал по-настоящему. Суворовцев учат танцевать вальс, мазурку, польку, краковяк, степенный полонез и чопорный гавот. К первому вечеру мы, девятиклассники, ещё не умели хорошо танцевать, и многие сидели на стульях. Девчонки на нас смотрели, а мы только отводили глаза да краснели. Но потом был объявлен белый вальс. Ко мне подошла девочка. Я её ещё раньше заметил, хотел пригласить, но не решался. А она как будто мои мысли прочитала, пригласила меня. Ты знаешь, я впервые ощутил, как приятно танцевать с девушкой. У меня билось сердце, и я вдруг понял, что мы нравимся друг другу. В самом начале танца она посмотрела на меня и просто сказала: «Меня зовут Симой, а вас?»
Мне только этот вальс и удалось с ней танцевать, другие танцы я ещё не разучил. Не скрою: я растерялся в тот вечер, оробел. Надо было бы после танца остаться с Симой, поговорить, а я проводил её на место и отошёл. Заиграли мазурку, и её пригласил наш прапорщик. Они красиво исполняли фигуры этого старинного танца, стремительно, легко. На этом вечер закончился. Все засуетились, заспешили, и я потерял Симу из виду. Расспрашивал девчонок, но они только плечами пожимали. Наконец одна девочка сказала: «Да вон Сима, из дверей выходит». Я бросился за ней на улицу и догнал уже возле ворот. Она говорит: «Простудитесь». А я: «Пожалуйста, дайте свой телефон». На следующий день я позвонил ей. А через несколько дней мы с ней встретились у метро. Был снегопад, мы бродили по Филёвскому парку и болтали так, словно давно знакомы. У неё мама врач, а отец военный. Есть сестрёнка Нина. Сима ходит в кружок бальных танцев. Вот почему она так хорошо танцует. Но, Миша, это тайна! А пишу тебе потому, что душа рвётся кому-то рассказать об этом важном событии в моей жизни.
Ну, а ты не теряй мечту поступить в наше Суворовское училище. Учись хорошенько, чтобы сдать экзамены. И непременно брось курить.
Часто вспоминаю поездку в Экибастуз. Теперь я знаю, как добывается уголь открытым способом. Как всё было хорошо. Но мы ещё увидимся, друг, а пока до свидания».
Жить без дружбы нельзя
Командир роты Палов узнал о стычке Зубова с Суворовым и вызвал их к себе.
— Если ещё раз узнаю о вашем поведении, будете наказаны оба. Идите и подумайте.
Докладывать генералу Палов не хотел. Полагал, что достаточно его вмешательства и беседы.
Но комроты пригласил к себе начальник училища.
— Что там происходит в вашей роте?
Палову разговор был крайне неприятен. Он недавно получил очередное звание подполковника, а тут опять неприятности. Он покраснел и встал.
— Сидите, — сказал спокойно генерал. — Зачинщик опять Суворов…
— Александр Суворов ни в чём не виноват. Он и тогда не дрался. Он выбил метлу граблями из рук Зубова…
— Я знаю. Это давний и неприятный случай, не будем о нём говорить. На месте Суворова я схватил бы этого Зубова за шиворот и привёл прямо ко мне. Но второй случай?
Палов улыбнулся.
— Понимаете, товарищ генерал, я не хотел бы придавать этому случаю большой огласки. Дело касается моей дочери Симы.
— Любопытно. Как это понимать? — генерал тоже улыбнулся. — Дочь ваша — красавица, но драться даже из-за неё недопустимо… Значит, в роте решили и этот случай замять?
— Нет, товарищ генерал, — проговорил Палов. — Зубов дурно высказался о моей дочери, и Суворов проучил его, дал пощёчину.
— Вот это я понимаю. Значит, умеет суворовец защитить честь своей подруги! Я надеюсь, что вы разобрались в этом. — Генерал подошёл к шкафу, достал китель, на котором в пять рядов красовались орденские планки, неторопливо надел его, посмотрел на часы.
— Давайте пока на этом закончим. Мне нужно в Главный штаб. Но к Зубову присмотритесь.