Она с недоумением уставилась на меня, сквозь стекляшки пенсне, как бы впервые увидев меня.
— Удивительно, — сказал я. — Как одним только словом «разумеется» вы сумели передать столько оттенков.
— Вы… по какому-то делу? — спросила она.
— Да так… пустяки, — я положил на ее стол дневник за последний год учебы, а также пару почетных грамот. — Пришлось два года блуждать… в местах не столь отдаленных… теперь хотелось бы вернуться в родные пенаты! — От волнения я нес какую-то чушь.
Лицо ее сразу же окаменело.
— Прием в школу закрыт! — отрубила она. — Почему все рвутся именно ко мне? Неужели стоит только сделать приличную школу, как все сразу начинают буквально ломиться! Вы где живете?
— Саперный переулок, дом семь.
— Теперь вы к нам не относитесь! — Она брезгливо отодвинула мои документы и снова стала писать.
— Значит, изменения? — вздохнул я. Она сухо кивнула.
— В худшую, значит, сторону? — проговорил я. Она зорко глянула на меня.
Я со вздохом опустился в мягкое кресло, достал из сумки альбом с моими рисунками, карандашами и, поглядывая время от времени на нее, стал рисовать.
— Что вы там рисуете? — не выдержала наконец она.
Я молча протянул ей набросок. Посмотрев, она вдруг сразу же стала поправлять прическу.
— С этими делами некогда даже заниматься головой! — вздохнула она. — Если не возражаете, я возьму ваш шедевр!
— Ради бога! — воскликнул я.
Это восклицание, я почувствовал, ей понравилось.
— Ну… а еще какими талантами ты блистаешь? — Она уже почти дружески перешла на «ты».
— Все таланты, увы, вкладываю в учебу! — смиренно проговорил я и подвинул к ней дневник с круглыми пятерками.
— Ну хорошо… пиши заявление! — снова сухо, вспомнив о своих серьезных делах, проговорила она и углубилась в свои бумаги.
Для начала я хотел нарисовать в каждом углу заявления по цветочку, но вовремя остановился. Эти шутки, к которым я привык на острове, общаясь с директором школы ежедневно и непринужденно в кругу нашей семьи, здесь надо забывать. Здесь директор — лицо официальное. Я сделал строгое лицо, сосредоточился. Крепко взяв себя в руки, я ограничился лишь тем, что разрисовал слово «Заявление» разными фломастерами. Пока я таким образом боролся с собой, раздался отрывистый стук, в дверь стремительно, с ветром вошел парень, мой ровесник — но ровесник это был удивительный, таких я раньше не встречал: одетый в строгий серый костюм, с галстуком, четко прилизанный на прямой пробор. В руке у него была тонкая, но солидная папка. Рядом с ним я почувствовал, каким разгильдяем я тут сижу, — уселся прямо, пригладил прическу.
Он посмотрел на меня как на пустое место (зря я причесывался!). Потом вежливо, но сдержанно поздоровался с Латниковой.
— Ну здравствуй, Ланин! — произнесла Латникова. — Как отдохнул?
Тяжко вздохнув, он махнул рукой, мол, уж какой отдых, разве что после смерти.
— О вашем отдыхе я даже не спрашиваю! — произнес Ланин.
Латникова отмахнулась даже с какой-то лихостью: уж какой там отдых, уж так как-нибудь!
«Да-а… дружный дуэт! — подумал я. — Мы с моим директором у нас на острове такими играми не занимались! Ну хватит! — мысленно одернул я себя. — Ты не на острове! Здесь жизнь другая, более сложная».
— Хорошо, что зашел, — улыбнулась она.
Ланин сокрушенно развел руками, мол, что ж делать, заботы.
— Ну, показывай, что у тебя! — сказала Латникова. Он достал из папки листок и положил перед ней.
— Все то же, — со вздохом проговорил он. — Группа школьников из Франции… группа из ФРГ… и всех почему-то к нам. Других школ вроде бы не существует!
Латникова скорбно покачала головой.
— Что ж… видно, нам так и тянуть эту лямку… Написал заявление? — обратилась она ко мне.
Я протянул. Увидев оформление в три цвета, она добродушно покачала головой.
— Вот таких художников-самоучек нам присылают! — Она показала листок Ланину.
Тут я немножко удивился, словно бы она оправдывалась перед Ланиным, что не сама она меня принимает, а кто-то присылает. Ланин коротко глянул на листок и перевел свой взгляд на бумаги, мол, на пустяки, к сожалению, нету времени.
— И как планируешь встречу? — снова становясь деловитой, спросила она.
— Ну, будут в основном наши активисты — «Юные борцы за мир»… и, наверное, — снисходительно добавил он, — позовем наших девочек из кружка домоводства… но, конечно, все их идеи — под нашим неусыпным контролем! — Он с достоинством уселся в кресле.
— Правильно! — воскликнул я. — Пусть сготовят, например, салат «Антивоенный» — со ржавыми пулями, осколками — чтобы все поняли, чем это пахнет! — Я захохотал и минут, наверное, пять не мог остановиться. — Пардон! — усмирив наконец себя, сказал я.
Ланин с изумлением посмотрел на меня, потом — на Латникову.
— Судя по оценкам, — сказала Латникова, кивая на мой дневник, — он не такой дурачок, каким хочет казаться!
— Пардон! — снова проговорил я и набрал полную грудь воздуха, чтобы не засмеяться.
— Вот примерная программа встречи! — Ланин, подняв прохладный ветерок, положил перед Латниковой второй листок.
— А мне можно участвовать? — не удержался я. Ланин холодно посмотрел на меня.
— К сожалению, прием в «Юные борцы за мир» в настоящее время закрыт! — произнес он.
Я представил, как мы с моим островным директором хохотали бы над этой фразой, но здесь такое, видать, было совершенно не принято.
— Уж, выходит, и не поборись… — только пробормотал я. Ланин со скорбным лицом ждал, когда я покину помещение и можно будет продолжать разговор со всей ответственностью и серьезностью.
— Можем записать тебя в кружок домоводства! — пытаясь как-то разрядить напряженку, улыбнулась Латникова. — В кружок мягкой игрушки.
— О! Годится! Это я с детства люблю! — воскликнул я, но тут уже почувствовал, что и сам устал от своего кривлянья. — Все! Больше не буду! Ухожу! Это еще вольный дух из меня не вышел. Все! Пардон! До свидания! — Поклонившись, я убыл.
Я радостно сбежал по лестнице. Внизу, в вестибюле, встретил Генку с папашей; тот бережно нес свой дурацкий стеклянный колпак с невидимым шедевром, Генка волок какой-то ящик, — видимо, с микроскопом.
— Ну как? — обеспокоено спросил меня Генка.
— Нет проблем! — ответил я.
— Да… умеешь ты! — с завистью произнес Генка.
— Спокойно! Не надо меньшиться! — суровым тоном проговорил отец. — Нам тоже есть что предъявить!
Поделиться радостью — я снова в своей школе, снова дома — было не с кем. В прихожей встретил меня только Чапа: родители все еще не пришли. И то Чапа был какой-то озабоченный, рассеянно куснул меня и побежал в комнату, где были свалены вещи, и стал по очереди скрести чемоданы.
«Ясно! — вдруг понял я. — Свою любимую игрушку ищет!»
Я разыскал ему его любимую резиновую куколку, он, увидев ее, радостно подпрыгнул, довольно заурчав, улегся с ней в угол, и наступило полное счастье.
Глава III
Проснулся я рано, родители еще спали. Отпуск! У меня, впрочем, тоже, но все равно — надо мчаться, столько нужно увидеть после разлуки!
Я поставил на плиту чайник, но он, как назло, долго не закипал.
— Ну закипи! Ну что тебе стоит! — уговаривал я, но он делал вид, будто не понимает, о чем речь.
Затрещал телефон. Так! С утра начинается! Это хорошо.
— Алле! — хватая трубку, произнес я. — Говорите, я слушаю!
— Это я.
— Кто — я? Говорите конкретно!
— Генка… кто же еще?
— Что значит — «кто же еще»? Ну, слушаю вас… то есть тебя!
В трубке было тихо. Он звонит, а я должен за двоих разговаривать!
— Ну, как дела? — спросил я.
— Нормально… — проговорил Генка. — В школе оставляют меня. Отец рассказал, какие я штуки делаю…
— Ну и что?
— Латникова сказала: «Надо же!»
— Ну? А потом? — быстро спросил я. Такого «говоруна» надо подгонять, а то разговор может не кончиться до ночи!
— Ну, а когда батя сказал, что микроминиатюры в международных конкурсах участвуют, — тут она вообще! — Генка немного оживился.
— Ну поздравляю!
Снова пошла долгая пауза. Чапа подбежал послушать.
— Сходи посмотри, не кипит ли чайник, — попросил я. Чапа убежал.
— Ну, все? — сказал я в молчащую трубку.
Генка вдруг закашлялся — я должен был минут, наверное, пять слушать по телефону его кашель.
— А… помочь нам не можешь… оборудование перетащить в школу? — робко проговорил Генка.
— А… не жалко вам? — вырвалось у меня.
— Жалко, вообще-то! — Генка вздохнул. — Но вдруг… у кого-то талант откроется к микроминиатюрам… А так пропадет!
— Оно конечно, — проговорил я. — Скоро поднимусь.
Чайник, естественно, уже закипел, летал по кухне, ударяясь об стены, — еле-еле я его словил, поставил на стол.
— Что тут за грохот? — в кухне появился отец.
— Да вот… чайник ловил.
— Ты всегда отличался исключительной ловкостью! — усмехнулся отец.
Пришла мама, мы сели завтракать. И Чапа уселся на табурет.
— Ну вот, наконец и дома! — оглядывая стены, проговорил отец. — Только Зотыча нашего не хватает! Где-то он?
— Избави бог! — отмахнулась мать.
После завтрака я поднялся к Генке — началось великое переселение; Генка бережно тащил стеклянные колпаки, его отец вез на тележке сундук с инструментами, я тащил ящик с микроскопом. Ребята, играющие перед школой в футбол, проводили нас ошеломленными взглядами.
Нас встретил учитель труда Маркелов, открыл дверь мастерских, показал отведенный нам стол. Генка с отцом осторожно стали расставлять оборудование.
Тут раздалось шлепанье тяжелого мяча об пол — стекляшечки задребезжали. Дверь распахнулась, и вошел мой бывший (и видимо, будущий) одноклассник Пека. На языке современной педагогики он назывался «неформальный лидер», хотя раньше, как сказал о нем мой отец, видевший Пеку, таких называли просто хулиганами. За его спиной живописно клубилась его шобла.
— А мы думали — клад раскопали, в школу принесли! — проговорил Пека, и шобла засмеялась.
Он стукнул в пол мячом, все задребезжало.
— Поосторожнее тут стучи — тонкое оборудование! — проговорил Генкин отец (Маркелов бесследно исчез).
— А как тише? Вот так? — Пека снова стукнул мячом.
— Ладно тебе! — миролюбиво проговорил Генкин отец. — Пойди лучше посмотри, какие вещи человеческие руки могут сделать!
Пека, кривляясь, на цыпочках подошел к микроскопу, прищурив глаз, смотрел.
— Ой! Кораблик! — завопил Пека.
Дружки заржали. Пека отпрянул. Без микроскопа, естественно, ничего не было видно.
— Ой! А где оно?
— Вот так вот! — проговорил Генкин отец. — Без микроскопа и не увидишь!
— Ой! И что же это будет? — проговорил Пека. Отец посмотрел на Генку: говори, мол, ты.
— Кружок микроминиатюризации, — выговорил Генка. — Невидимые изделия… которые везде можно применять. Вот. Мы с отцом будем… учить… кто захочет.
— И ты тоже?! — удивился Пека.
— И я! — проговорил Генка.
— Ой, держите меня! — завопил Пека. — А… блоху подковать можешь?
— Могу! — упрямо проговорил Генка.
Пека вдруг взмахнул рукой над Генкиным плечом, словно что-то поймал.
— Ну… подкуй! — сказал он. Все заржали.
Сотрясая ударами мяча здание, они промчались по коридору и выскочили во двор.
— Вот подлецы ведь! — Отец Генки вскочил. — Ну я им устрою! Сейчас к директорше пойду, скажу, как они работу срывают!
— А-а-а! Бесполезно! — скривясь, махнул рукой Генка. — Пека этот — любимчик у нее. Еще бы, слава школы, чемпион по всем видам.
Мы посидели молча.
— Ну, а ты хоть будешь работать, нет? — с надеждой обратился ко мне Генкин папаша. Меня, честно, покоробило словечко «хоть», как-то я не привык к такому обращению.
— К сожалению, не располагаю временем! — Я развел руками и направился к выходу. Но у дверей понял, что надо смягчить. — Нет, честно, навряд ли получится у меня! — Я вышел.
Я шел по коридору и чувствовал, что мне стыдно: бросил людей в такой ситуации! Но возвращаться было уже неловко: вряд ли они посмотрят на меня с любовью! Ну ладно, зато я этим весельчакам скажу все, что я о них думаю!
Я нашел их за стадионом; они сидели на скамейке-доске, поставленной на кирпичи, и увлеченно беседовали на свои темы.
— А Эрик, хочешь знать, не ладонью кирпич разбивает! — небрежно заговорил Пека, словно Эрик этот был он сам.
— А… чем? — восхищенно спросил другой мой будущий (и бывший) одноклассник Мяфа.
— У него перед ладонью психическая волна идет! — понизив голос, произнес Пека. — Ею он и рубит кирпичи!
Все почтительно молчали. Тут они, видимо, почувствовали психическую волну, идущую от меня, и обернулись.
— Что же ты бросил своего друга? — Своим ехидным вопросом Пека попал в больное место.
— Я не бросил, — ответил я. — Просто решил подойти к вам, чтобы разъяснить некоторые непонятные вам моменты. Так вот, мои друзья делают вещи, которые вам и не снились…
— И не дай бог, если приснятся! — дурашливо испугался Пека, и все заржали. Да, неплохо они научились зубоскалить, слова серьезного им не скажи! Когда вокруг все гогочут, трудно держаться с достоинством, сразу как-то теряешься.
— А кассетник такой он может сделать? — Мяфа хвастливо врубил магнитофон «Шарп».
— Представь себе, может… причем — невидимый! — ответил я. «И неслышимый…» — подумал я про себя. Телепатия, видимо, все же существует.
— И неслышимый! — воскликнул Пека, и все грохнули.
— И вообще… все, что нужно людям, они могут сделать! А ты что можешь? — Всю свою энергию я сосредоточил теперь на Пеке.
— А я все что хочешь могу сломать! — оскалился Пека.
— Для этого мозг не требуется! — сказал я.
— Так, — глянув на меня, сказал Пека. — Человек нарывается! Требуется маленькая разминка! — Небрежным движением он «сдул» всех сидящих на доске и стал часто-часто колотить ребрами ладони по дереву. — Хо! — вдруг выдохнул он и, видимо, врезал по концу доски, потому что она вдруг подлетела и шлепнула мне другим концом прямо в лоб. — Оп-па! — распахивая объятия, как перед зрителями в цирке, выкрикнул он. Все зааплодировали.
— Хоп! — выкрикнул я и стукнул его по шее.
— Так! — глаза Пеки засверкали. — Это уже серьезно! — Он низко пригнулся и запрыгал вокруг меня влево-вправо. Я понял, что это каратэ.
— Да чего с ним волохаться! — на своем странном языке кричали болельщики. — Заделай его! Сюту применяй! Хачитачи!
Я тщательно следил за его руками — и вдруг меня что-то ударило снизу в подбородок, — последнее, что я понял, что это была нога.
…Очнулся я, видимо, не скоро… И долго не мог понять, где я. Передо мной простиралась освещенная вечерним солнцем лесная долина, вдали на холме поднимался великолепный белый замок.
«Что ли, я в раю?» — подумал я. Из какого-то невидимого магнитофона (вероятно, сделанного Генкой, достигшего в раю полного совершенства) доносилась задушевная, тягучая мелодия. Я плыл в полном блаженстве.
— Ну ты, Пека, даешь! — вдруг донесся до меня хрипловатый голос. — Если всю дорогу за тобой будут валяться бесчувственные тела — далеко мы так с тобой не ускачем!
Я повернулся на голос и увидел освещенного густым красным светом усатого джентльмена в черном пиджаке с каким-то гербом на кармане, в руке он подбрасывал пачку сигарет «Кэмел».
— Кто ж знал, Эрик, что он вырубится! — услышал я самодовольный ответ Пеки, но не увидел его.
Так это вот и есть, значит, всемогущий Эрик! Но где же я? Приподнявшись, я увидел, что нахожусь в каком-то мрачном подземелье, освещенном маленькой лампочкой. Подземелье замка? Но как же я вижу долину и другой замок вдали?
Я протянул руку — передо мной была глянцевая картинка. Так, с этим понятно.
— Ну что, голубь, оклемался? — Эрик взял меня за подбородок и потряс. — В следующий раз будешь крепко думать, прежде чем оскорблять парней, владеющих каратэ.
Глава IV
Забавно было после двухлетнего перерыва входить в свой класс. Многих уже не было: они были отсеяны строгой директрисой и педсоветом, ушли в другие школы или ПТУ. Я все понимал, не понимал только одного: как мог «отсеяться» классный отличник и умница Долгов, — неужели он тоже почему-то не соответствовал «новым требованиям»? Какие же это новые требования?