Однажды он наткнулся на одно сообщение: что в Индии девочки могут выходить замуж уже в двенадцать лет.
«Ты смотри-ка,—подумал он,—еще.три года, и, если бы я жил в Индии...»
Ганси очень хорошо может себе представить, как он женился бы на Барбаре.
— Ганси у нас грезит среди бела дня,—говорит папа маме.
Ганси теперь чаще, чем обычно, норовит уклониться от домашней
работы. Мечтать ему важнее, чем все остальное. И Барбара ему важнее — ведь о ней он и мечтает...
И так продолжается довольно долго. Постепенно все замечают, что с Ганси что-то происходит. Мальчишки из его класса сообразили это раньше всех.
Ведь стоит подумать только, что произошло, и станет понятно: мальчишкам ничего не остается, как высмеивать, дразниться и обзываться...
И Барбаре не легче.
По классу стали ходить письма с нарисованным сердцем. И в них написано: «Ганси и Барбара —наша любовная парочка». Даже его друг Франци в этом участвовал.
— Ах, я так влюблю-у-ун!—дразнился он однажды на перемене.
Что же теперь будет? — спросил Ганси Барбару.
Но она тоже не знала, как быть дальше.
Со временем они стали встречаться все реже.
Ганси предпочел бы лучше снова играть в футбол. Он охотно вернул бы себе прежний покой. Насмешки действовали ему на нервы. Они выводили его из себя. Он злился на классных товарищей, да и как иначе: от стольких ядовитых насмешек рассердишься, пожалуй...
Ганси поддавался, как земля под ногами на заболоченном лугу вниз по течению ручья Ренценбах. Он поддавался все больше. Он уступал, уступал и наконец сдался совсем, Груаба Ганси, стал мягким.
Больше он не встречался с Барбарой. Ни в классе, ни на перемене он больше не разговаривал с ней. На улице он стал делать вид, что и вовсе с ней не знаком. Что совсем ее никогда и не видел.
По возможности он старался не попадаться ей на дороге. Он не хотел сталкиваться с ней лицом к лицу.
— Что с тобой случилось, Г анси? — спросила она его однажды, когда он как раз собирался быстренько перебежать на другую сторону улицы.
— Ничего, а что со мной может случиться? — только и сказал Ганси и побежал дальше.
Он просто не хотел больше, чтобы все кругом говорили, будто у него с Барбарой что-то есть.
«У меня с ней ничего нет,— говорил он сам себе. — Я не хочу, чтоб у меня с ней что-то было, я не хочу, чтобы надо мной без конца насмехались!»
Постепенно он снова становится в глазах других ребят нормальным, настоящим мальчишкой!
Правда, лучше ему не .становится, нет.
Он кажется себе таким лживым перед Барбарой, таким подлым! Настоящим предателем! Но он не решается ни с кем об этом говорить. С Барбарой тоже. Он просто не смеет.
Он только думает иногда, что бы он мог ей при этом сказать. И сказать-то ему нечего. Он должен, к сожалению, быть таким мальчишкой, каким его хотят видеть другие: плохим футболистом, которого можно ругать, когда он промажет по мячу.
— И чего это крестьяне делают по целым дням? — спрашивает дядя Манфред, когда приходит в гости и сидит за чаепитием.
И всегда, когда он спрашивает, он на самом деле вовсе не интересуется настоящим ответом — он только хочет позлить папу!
— Что крестьянам делать-то целыми днями? —Дядя Манфред полагает, что крестьянам целые дни решительно нечего делать! Сам он работает на почте.
Папа всегда говорит:
— Пыль, с бумаг перетряхивает!
И если папа хочет побольнее задеть дядю Манфреда, то говорит ему:
— Тебе бы надо поставить кровать прямо в конторе, тогда ты смог бы спать с утра до ночи!
Тут уж маме приходится окорачивать их обоих, папу и ее брата, дядю Манфреда. Потому что мама не любит, когда в семье раздор между родственниками.
Ганси придерживается папиной стороны, а не дяди Манфреда. Он ведь собирается в будущем когда-нибудь взять на себя хозяйство и быть крестьянином.
Когда дядя Манфред выходит во двор, он чаще всего воротит нос:
— Боже мой, воняет так, что хоть беги!
И если Ганси хочет поздороваться с дядей Манфредом за руку, тот частенько не берет ее.
— Тьфу, черт,—говорит он при этом,—ты что, не можешь помыть руки?
Хоть он и крестный отец Г анси, но это вовсе не дает ему права так обращаться с ним! По крайней мере, Ганси так считает.
И вообще, дядя Манфред сам вечно воняет. Одеколоном для бритья. Ганси приходится иногда просто зажимать нос. А папа так всегда чихнет трижды и скажет:
— Ходячий парфюмерный магазин!
Дядя Манфред осуждает папу, что тот распыляет с «бульдога» ядохимикаты на полях для уничтожения сорняков.
— Ты с твоими ядами, с твоей этой дурацкой химией!..
— Твой одеколон тоже яд, а ты мажешь себе им лицо, олух! — отвечает
ему папа.
Но однажды слова дяди Манфреда сбылись в их наихудшем смысле...
Это случилось в среду, перед обедом. Ганси был в школе. Мама как раз готовила к обеду яблочный рулет. А папа заправлял ядом опрыскиватель, потому что собирался после обеда обработать поля неподалеку от дома.
— От этого хоть сорняки не так разводятся, пшеница будет лучше расти, — считает он.
Он наполняет жидкостью из канистры большой опрыскиватель, который навешен сзади на «бульдог». Папа не боится ядов. Он вообще ничего не боится. И ядовитых испарений из канистры тоже. Нет-нет да и хватит иной раз полный вдох. Ну и что? Ему это уже сколько раз сходило с рук. И еще пока ни разу ничего не случалось. И так же часто ядовитая жидкость попадала ему на руки, на рубашку, на брюки. И что? Все обходилось. Ни разу никакого несчастья. Папа ни о чем таком и не думал никогда.
Он осмотрел все узлы опрыскивателя, привинтил покрепче шланг.
Как вдруг у него сильно забилось сердце, пришлось даже удержаться за «бульдог» — так сильно закружилась голова. Сердце вот-вот выпрыгнет. Его замутило, казалось, сейчас его вырвет, а то и совсем разорвет. Крупные капли пота выступили у него на лбу. Он крикнул, позвал маму. И сразу же у него потемнело в глазах.
Мама слышала, что папа позвал ее:
— МаареШ
Но она ничуть не встревожилась. «Если очень надо, позовет еще раз»,— подумала она.
А папа больше не зовет.
Она уже про это и забыла, да ей пришло в голову спросить его, посыпать ли яблочный рулет сахарной пудрой. Она вышла из дома.
— Каре!..
Видит, папа лежит возле «бульдога». Она очень сильно испугалась.
Ганси еще сидел в это время в школе и ничего плохого не подозревал.
Полчаса спустя в школьном автобусе произошла сенсация:
— Эй, смотрите, «неотложная помощь»!
На бешеной скорости, с сиреной и голубой мигалкой машина «неотложной помощи» обогнала школьный автобус. Все машины отворачивали в сторонку и останавливались на обочине, чтобы санитарная машина могла проехать беспрепятственно и как -можно скорее.
— Что бы это могло случиться?
— Может, несчастный случай на стройке?
— Может, сердечный приступ у какой-нибудь старушки?
Сколько детей — столько предположений, и всем любопытно, что же случилось на самом деле. И Ганси тоже. Не так уж часто бывает, чтобы «неотложная помощь» приезжала в Ренценбах. Для этого надо, чтобы произошло что-то чрезвычайное.
Про машину «неотложки» разговору было, пока не вышли из автобуса. И пожалуй, хватило разговору и на остаток пути до дома. Может, осталось разговору и на обед, на кнедли с квашеной капустой, на суп с лапшой и
шоколадный пудинг, на оладьи и грушевый компот — смотря по тому, у кого что было на обед в разных домах Ренценбаха.
И только у Ганси дома вряд ли говорили о несчастном случае...
Во дворе стояла машина «неотложной помощи». Мужчины в белых халатах как раз закрывали дверцы. Мама садилась в машину, она уезжала с ни* в больницу.
Что-то случилось с папой! Ганси заплакал. Папу он так и не увидел. Что могло произойти? У Ганси все мысли перемешались. Папа может умереть. Что случилось? Никогда Ганси —ни сном ни духом —не подумал бы, что «неотложка» мчалась в Ренценбах из-за его папы.
Зашла соседка, фрау Фрейлингер. Она прошла с Ганси на кухню. Яблочный рулет все еще пекся в духовке. Пахло горелым, все было в чаду. Фрау Фрейлингер вынула яблочный рулет из духовки и ножом выскоблила горклое из формы.
— Можно наделать из этого угольных брикетов,—хотела она приободрить Ганси.
Но Ганси не хотел приободряться.
— Что с ним, что могло случиться? — спрашивал он.
Фрау Фрейлингер вытряхнула горелый рулет в мусорное ведро, рассказывая при этом Ганси все, что знала. Совсем немного:
— Папа лежал во дворе рядом с «бульдогом». Без сознания. И врач «неотложки» сказал, что дело плохо.
Больше ничего нельзя было узнать от соседки.
Она оставалась с Ганси до тех пор, пока не пришла тетя Хильда, же! дяди Манфреда.
Ганси не знал, что ему думать. Он ничего не мог делать, вот ведь ка: Совершенно ничего! Только ждать. Но мама не возвращалась.
И папа тоже не возвращался.
Вечером пришел дядя Манфред. Он был в больнице, но не принес никаких новостей. Они сидела за столом и играли в «ничего, всё обойдется». Но это у них плохо получалось. Никто не был уверен: ни тетя Хильда, ни дядя Манфред, ни Ганси. В одиннадцать часов вечера у Ганси стали слипатьс глаза, и тетя Хильда отнесла его в постель.
В эту ночь Ганси снились плохие сны, худшие сны в его жизни. Будто папа подходит к нему и говорит: «Ганси, братец, я должен сейчас идти, жаль, правда, но так должно быть, не принимай уж так близко к сердцу и...
Вдруг Ганси встрепенулся. Стукнула входная дверь. Мама?
Он выпрыгнул из постели, побежал на кухню —так и есть, мама.
— Что с папой? — кричит Ганси ей навстречу.
— Все обошлось, Ганси! У него оказалось сильное сердце, сказал доктор и он выздоровеет! Можешь спокойно идти спать.
Остаток ночи Ганси проспал глубоко и крепко.
На другой день ему не нужно было идти в школу.
— Навестим папу в больнице,—сказала мама.
Ганси рад безумно. Он бы сегодня выдержал все, что угодно, только не докучливые расспросы в школе. Все собрались бы вокруг него толпой и замучили бы его расспросами.
За завтраком тетя Хильда рассказывала маме, какие болезни пережила она сама и как она однажды чуть не умерла.
— Уж я знаю это, Мааре, я все это понимаю, поверь мне!
Мама отвечала «да, да», но было видно, что она совсем не слушает, что в мыслях у нее совсем другое.
Потом дядя Манфред и тетя Хильда поехали домой, а Ганси с мамой — в город, в больницу.
Папа уже сидел в постели. Он выглядел еще пока слабым, но уже шутил с Ганси.
— Ну и чудная штука, скажу я тебе, эта машина «несложной помощи»! Вот вещь! Разве я мог когда-нибудь мечтать, что смогу на ней прокатиться! Жалко, что я ничего оттуда не прихватил с собой...
— Потому что в это чудное мгновенье ты, должно быть, валялся в ней без сознания, чучело ты гороховое! —смеялась мама.
У Ганси гора с плеч свалилась.
— Главное, что ты снова встал, правда, папа? — говорил он.
Через неделю папа вышел из больницы. Ядохимикаты он теперь должен обходить стороной за версту.
— Вот бы никогда не поверил, что это такое опасное средство и что из-за него можно схлопотать такую петрушку с сердцем,—сказал он.
И когда дядя Манфред приходит в гости и ругается на ядовитые опрыскивания, которые применяют крестьяне, то папа их тоже ругает в один голос с ним:
— Правильно, Манфред, черт бы их побрал, все эти яды!
— Видишь, Каре, я тебе всегда это говорил! — подчеркивает дядя Манфред.
— Но и одеколон твой пусть бы он тоже побрал, этот черт,— нарывается папа на ссору. Он трижды чихает, якобы из-за одеколона дяди Манфреда, и для виду зажимает нос.
— Ну, эти будут задирать друг друга, покуда живы,—ворчит мама.
— Что, что со мной будет? — переспросил Ганси. Ему послышалось его имя (потому что «задирать» звучит по-немецки «гансельн»).
— Я сказала, тебя будут звать Ганси, покуда ты жив,—засмеялась мама.
Так что эта история обошлась благополучно. Васильки, маки, лебеда, полынь и все прочие растения, которые люди называют сорняками и бурьяном, снова водворились на полях крестьянского хозяйства Груаба.
— Все же это лучше, чем если бы они выросли на моей могиле,— полагает папа Г анси.
Как это?..
Что понесла корова Роза?..
Не всё сразу. Давайте по порядку.
Мама, папа и Ганси стоят в дверях хлева.
— Я думаю, Роза не станет затягивать,—сказала мама папе.
Ганси глуповато взглянул на них и ничего не понял.
— Что не станет затягивать Роза, мама?
— А ты на нее посмотри внимательнее, на Розу,—вмешался папа.
Роза, красно-пегая корова, помещается как раз у самой двери. Когда входишь
дишь в хлев, в первую очередь видишь Розу.
Ганси посмотрел на корову внимательно. Но ничего такого особенного не бросилось ему в глаза.
Тут ему помогла мама:
— Видишь, какой у нее большой живот! Знаешь, Ганси, там у нее внутри маленький теленочек, вот мы и ждем его. Скоро он запросится наружу, когда в животе матери ему станет мало места.
— И правда! —Тут Ганси и сам это заметил. Такого большого живота Розы прежде не было. Она теперь толще всех остальных коров в хлеву! Bpяд ли это от корма. Корма всем коровам поровну дают...
— Да, а как это так бывает? — спросил Ганси.—Как такой большой теленок попал Розе в живот?
Теперь он хочет знать все доподлинно. Ему интересно.
— А помнишь, тут был один человек,— говорит папа,— ты еще сам тогда сказал, что это новый ветеринар...
Ганси вспомнил.
— Но что он такое сделал?
— Это было осеменение, понимаешь? — сказал папа.
— Что такое осеменение? — Ганси ничего не понял, ровным счетом ничего.
Но мама, кажется, лучше осведомлена.
— Он впрыснул корове Розе в живот семя. И семя потом росло и росло внутри Розы, в ее животе... И теперь теленок скоро станет уже такой большой, что ему понадобится выбраться наружу, потому что там ему боль нет места, негде повернуться. И когда он выходит наружу, то говорят: появился на свет, понял?
Ганси понял. Но ему вся эта история кажется смешной. Послушаешь, так прямо как в сказке. А сказка ведь, всем ясно, неправда. Поэтому Г анси должен еще кое-что уточнить:
— Э, мама, а ведь у людей дети получаются по-другому, а? — спросил он.
Мама смеется:
— Да уж, пожалуй. Немного по-другому. Но это я объясню тебе в другой раз. Сначала я должна управиться тут по хозяйству.
Вот так всегда! Всегда, когда он хочет что-нибудь узнать, ни у кого не находится времени! Ганси соображает, кого бы еще расспросить. Но никто не приходит ему на ум.
Неделю спустя сидят они как-то все трое за ужином. Папа уже поел. Он встает, подходит к телевизору и включает его.
— Уже новости. Ганси, тебе пора спать, марш в постель!
Ганси как раз соображал, какую бы найти отговорку, чтобы еще ненадолго остаться, и тут из хлева донеслось мычание коровы. Да так громко, что папа не расслышал, какие новости передают по телевизору: «Аму-у-у-у, аму-у-у-у-у, аму-у-у-у-у...» И снова: «Аму-у-у-у-у, аму-у-у-у-у...»
Все прислушались.
На какое-то время все стихло.
Но потом опять возобновилось: «Аму-у-у-у-у, аму-у-у-у-у, аму-у-у-у-у...»
Папа встал. Он выключил телевизор.
— Вот беда! Я думаю, это Роза. Как нарочно, когда новости!
— В следующий раз она потерпит,—сказала мама и вышла из дома.
Папа сразу отправился за ней.
Ганси видит —он один остался.
— Папа, мама! —кричит он и бежит следом —Можно мне посмотреть?
Папа остановился. Он поглядел на маму. Мама, кажется, не возражает.
Она ничего не сказала и поспешила дальше к хлеву.
— Ну ладно, Ганси, так и быть! — разрешил папа.— Только оденься тепло, эй, и не путайся под ногами, ты понял?
— Ясно, папа!
Ганси тотчас побежал за своим пуловером.
Роза теперь мычит все громче и громче. Как будто у нее что-то ужасно болит: «Аму-у-у-у-у, аму-у-у-у-у...»
Ганси уже в хлеву, стоит рядом с мамой.