— Можно залезть внутрь танка!
— Можно поглядеть в оптический прицел пушки!
— А я подержал в руке пистолет и автомат тоже, и они даже стреляли холостыми патронами...
Ганси вообще не хотел все это слышать. Но они безжалостно рассказывали ему все по четыре, по пять раз, по шесть раз и больше.
— А Бернард свалился с танкового дула, потому что сделал глупость, не послушался солдат. Порвал себе ухо. Сознание потерял. Его отвезли в больницу на военном вертолете!
— С ума сойти, как было здорово!
— Ганси, это неповторимо, скажу я тебе!
Вечером Ганси стал ныть и жаловаться папе, как много он потерял, не побывав на этой выставке. Вот уже у нашего Г анси и слезы безутешно полились.
Тогда папа рассказал ему, почему он так настроен против оружия и всех этих штук.
Он рассказал о дедушке Груаба — Ганси знал, что у него не было одной ноги и что он многого лишился в той большой войне. Он рассказал ему о болях, которые постоянно мучили дедушку Груаба, и какое было счастье, что дедушка вообще вернулся с войны живой.
— Столько народу погибло. Многие дети так никогда и не увидели своих отцов, женщины — своих мужей, отцы и матери — своих мальчиков. И все из-за этой проклятой войны.
И в воскресенье после церкви они вместе прочли список имен, которые написаны на мраморной доске у памятника павшим во время войны.
Так много имен. И некоторые из них знакомы Ганси. Всё это были люди из Ренценбаха.
— Вот этот был отцом герра Фрейлингера, он погиб где-то в России, никто не знает где. А вот, смотри, Доблер, муж старой фрау Доблер из киоска, отец учителя Доблера. Крайний слева вверху —этот был тогда священником, его расстреляли свои же солдаты, потому что он хотел помочь врагу.
Ганси уже сто раз видел эту доску, но никогда ни о чем таком не задумывался.
Как бы то ни было, он теперь понял, почему папа был так настроен против танков...
От «Грубер-хофа» до школы примерно четыре-пять километров. Пешком это далековато. Поэтому всех детей, которые живут далеко, забирает автобус.
Мама и папа всегда говорят Ганси: «Видишь, как вам хорошо теперь!»
И всякий раз так: «У нас такого не было, а мы жили так же далеко; но нам ничего другого не оставалось, как идти пешком, идти пешком и еще раз идти пешком... Видишь, как вам нынче хорошо!»
Когда Г анси это слышит, у него шляпа готова подняться с головы — если бы она была у него на голове. Тут он может по-настоящему разозлиться. Сколько раз уж он пытался объяснить своим родителям, что нет ничего хуже поездки на школьном автобусе, что поездки на школьном автобусе просто ужасны, просто чудовищны!
Но папа и мама никак не хотят поверить.
«Не будь таким привередливым, Ганси!» —только и говорят ему.
«Поездили бы они сами каждый день на этом проклятом автобусе,— думает Ганси,—тогда бы узнали, как это замечательно».
Потому что это не что иное, как ежедневная смертная битва. Каждая девочка и каждый мальчик хотят захватить сидячее место. Но в этом автобусе просто нет столько сидений, сколько ездит детей.
Да, ну и что это значит?
Ясно: кому недостается места, тот должен стоять. Всю поездку стоять.
Утром Ганси еще хорошо, потому что он в числе первых, кого забирает автобус. И уж у него всегда сидячее место —чаще всего даже у окна.
А вот на обратном пути это удается ему только тогда, когда учитель Доблер распустит класс на несколько минут раньше.
Но учитель Доблер, как правило, не отпускает их раньше времени. Он отпускает их, только когда ударит гонг. И каждый день после уроков одна и та же битва насмерть: бегут, давят, толкают, рвут, царапают, визжат, орут, плюются, пинаются, раскидывают, ставят подножки, кусаются, роняют, плачут—всё сразу!
Г анси иногда приходит домой в таком виде, что его мама думает, уж не попал ли он в аварию.
«Ганси, что у тебя за вид!»
«Ганси, ты что, под машину попал?»
«Ганси, неужели что-нибудь случилось с автобусом?»
«Боже мой, боже мой, боже мой!»
Оторванные петли на куртке, царапины на лбу, да такие глубокие, что иной раз и кровь выступит, брюки сверху донизу в грязи — таким Г анси приходит домой из школы не так уж редко.
И когда он собирается делать уроки и открывает свой портфель, то оказывается, что все внутри пришло в негодность: ручка больше не пишет, карандаш сломан, тетради и книги измяты и согнуты, и черт знает что еще.
Мама из-за этого даже ходила однажды к учителю и жаловалась. И другие родители тоже жаловались.
Но учитель всегда говорит только:
— Да, но боже мой, я не могу с ними справиться, они не умеют вести себя по-другому, они просто бешеные!
Ему-то легко говорить. У него каждый день обеспечено удобное сидячее место в его автомобиле. Ему-то никто не рвет уши. И его костюм остается чистым. И в любом случае у него место у окна.
Девочкам, которые ездят на автобусе, тоже приходится нелегко, хотя они-то действительно редко дерутся. Им, как правило, достаются только стоячие места, потому что они не такие сильные, чтобы прорваться сквозь толпу мальчишек.
А кому достается стоять, тому еще вдобавок и не видно ничего!
— Не только потому, что весь вид заслонен,—объясняет Ганси родителям.—Еще всякий раз, как шофер затормозит, приходится цепляться за поручни по-обезьяньи, если не хочешь, как реактивный самолет, залететь головой в кабину к шоферу и набить себе шишку на лбу...
Ганси предпочел бы ездить в школу на «бульдоге». Но...
— Так мы не договаривались! —говорит мама.
Или:
— Я думаю, ты не в своем уме.
— Тебя, часом, не укусила бешеная обезьяна? — так говорит тогда папа
И Ганси никогда не разрешают ездить в школу на велосипеде. Хотя мн
гие дети из его класса ездят. Нет, на это его родители никак не соглашаются. Потому что Ганси должен пересечь государственное скоростное шоссе.
— Слишком опасно,—говорит мама.
— Столько происходит несчастных случаев,—говорит папа.
Часто попадают в эти аварии и дети. Мальчик Фрейлингеров, соседей, несколько лет назад попал на своем велосипеде под грузовик: поскользнулся, и его переехало. Он и сейчас ходит на костылях, потому что ноги него повреждены и никогда уже не станут здоровыми.
Люди говорят при этом, что надо радоваться, что мальчик вообще остался жив...
В общем, Ганси ничего не остается, как ездить на школьном автобус ездить на школьном автобусе и ездить на школьном автобусе. И ничего другого, как дальше драться, дальше царапаться, давиться, толкаться, дальше плеваться, кусаться, рвать, колотить...
Это все при том, что Г анси вовсе не какой-нибудь задира и драчун. Ганси, скорее, покладист, уступчив и от драки лучше отойдет подальше. Потому что он верно оценивает свои силы и точно знает, что он не из сильнейших
И вот же, несмотря на это, бывают обстоятельства, когда не остается другого выхода...
Есть, например, в Ренценбахе один мальчишка, по имени Фриц. Они Ганси вообще не переносят друг друга. Всегда, когда они сходятся вмест начинается ссора.
Ганси Фрица терпеть не может.
И Фриц Ганси терпеть не может.
При этом обоим приходится каждый день ездить в одном автобусе. К сожалению, Фриц намного сильнее Ганси —он уже ходит в шестой класс
Однажды Ганси и говорит Фрицу — простенько так и скромно:
— Увалень ты, дубина!
Потому что Фриц при посадке в автобус отпихнул его в сторону. Да т сильно, что у Ганси кровь из носу пошла.
С тех пор Ганси и близко к Фрицу не подходил. И разговаривать с ним не хотел. Самое большее —из безопасного отдаления поддразнивал его:
— Ябеда, доносчик!
Или еще:
— Вонючий, грязный баран!
Итак, они оба стали настоящими врагами...
Фриц ненавидел Ганси.
И Ганси ненавидел Фрица.
И однажды случилось, что Г анси по дороге домой в школьном автобусе досталось сидячее место, а Фрицу нет. Он, Фриц, который гораздо, гораздо сильнее —и должен стоять! Фрица это возмутило:
— Эта маленькая козявка еще и сидит —еще чего!
И тогда Фриц придумал совершенно подлую пакость. Он достал из своего портфеля патрон с чернилами, положил его под каблук и раздавил, наступив ногой. Потом он протиснулся поближе к Ганси и засунул раздавленный патрон ему за воротник...
Г анси почувствовал что-то у себя на загривке, сунулся туда рукой и потом посмотрел на нее, мокрую и перепачканную.
— Все синее, все в чернилах! Вот свинство! Что за вонючая собака это сделала?! — закричал он. Оглянулся, увидел Фрица и сразу понял, кто это сделал.—Я знаю, отчего ты так подло ухмыляешься! —заревел он на него.
Все дети с интересом повернулись к ним. Они смеялись, потому что Ганси был весь перепачкан синими чернилами — лицо, шея, руки...
Это пуще прежнего разъярило Ганси. Он вдруг так разгневался, что таким его еще никто до сих пор не видел. Посреди школьного автобуса Ганси взорвался.
— Пес вонючий!— вновь крикнул он, вскочил со своего сидячего места и встал против Фрица. — Подлая тварь, подлец!
Г анси орал как сумасшедший и, не умолкая, швырнул Фрица на пол автобуса. К этому Фриц никак не был готов. Это ошеломительное нападение Ганси оказалось для него совершенно неожиданным.
Оба мальчишки катались по полу автобуса. То Ганси наверху, то опять Фриц. Это была жестокая битва, никто не хотел сдаваться. Слишком уж много ярости скопилось в них за последнее время.
Автобус ехал себе, а дети вставали с мест, чтобы рассмотреть получше, что происходит. Они подняли гвалт: одни болели за Ганси, другие за Фрица. Одни кричали, если Ганси наносил тумак, другие визжали, если бил Фриц.
— Здорово, Ганси, так его!
— Молодец, Фриц, покажи ему!
Вдруг шофер резко затормозил. Многие дети полетели вперед, повалились. Некоторые удержались за поручни и вцепились в них еще крепче, испуганно обернувшись в сторону кабины.
Только Фриц и Ганси ничего не замечали. Они продолжали драться, пока шофер не потерял терпение.
— Ах вы чертовы драчуны!— заругался он, встал, схватил обоих мальчишек двумя железными ручищами за шиворот и потащил их вперед. Там он их выпустил, открыл дверь автобуса и закричал: —А ну кыш отсюда! Кто дерется в автобусе, тот может и пешком пройтись!
Потом он выбросил им вслед их портфели, закрыл двери и поехал дальше.
Что ни говори, а все-таки это смешно: Ганси и Фриц сидят на обочине дороги, прямо на земле. Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.
С этого дня они уже не враждуют между собой. С этого дня у них появилось что-то общее: шофер автобуса как-никак выкинул их обоих, такое не часто случается!
Однако это еще далеко не означает, что они подружились. Ганси не мог
так просто забыть Фрицу, что тот засунул ему за воротник патрон с чернилами. И Фриц не мог так просто забыть Ганси, что тот на него столь внезапно набросился и поверг наземь — посреди автобуса, на глазах у всех детей.
А во всем виноват этот постылый школьный автобус. Если бы Ганси не приходилось каждый день трястись в этом дурацком железном ящике, то он не натыкался бы то и дело на Фрица, и в жизни бы ему не пришлось никогда ни с кем драться...
Мамину сестру зовут Марианна. Маминых братьев зовут Мартин и Манфред. Похоже, маминым родителям, Пайнкоферу-дедушке и Пайнкофер-бабушке, приходили на ум только имена, которые начинаются на МА. Иначе как так могло оказаться, что тетя — МАрианна, дядя —МАртин и другой дядя — МАнфред?
К счастью, у папы Ганси тоже есть братья и сестры. И к счастью, родители папы, Грубер-бабушка и Грубер-дедушка, не называли своих детей именами, начинающимися на МА. «А то бы это было просто ужасно, если бы вся родня была на МА!» —думает Ганси.
Но, впрочем, ему это не так уж и важно. По его, так пусть бы дядя Герберт звался хоть Маттеос. Главное, что он симпатичный.
Впрочем, двух папиных братьев зовут ГЕрберт и ГЕльмут, и его сестру зовут ГЕрта.
Разве это не удивительно?
...Тетя Марианна живет в Бреннхардсвальде. Это соседняя с Ренценбахом деревня. От Ренцабооха до Бреннадсволя (как называют их люди) примерно семь-восемь километров. Когда случается какое-нибудь событие, что-нибудь особенное, праздник или так — рождество, пасха, день рождения тети Марианны или освящение знамени общества стрелков,—тогда Ганси, папа и мама вместе едут в Бреннхардсвальд и навещают тетю Марианну.
Однажды Ганси ездил туда к тете Марианне вообще на велосипеде. «Это даже запросто, хоть бы что»,—считает он.
Однако не настолько уж ему нравится у тети Марианны, чтобы тянуло ездить туда чаще.
При том, что тетя Марианна всегда безумно радуется, когда Ганси приезжает. Она тогда вытрет руки о кухонный фартук, нагнется к нему и прямо-таки обмусолит ему все лицо на радостях.
— Мой маленький Ганси, мой маленький Ганси,—приговаривает. И не мечает, что Ганси терпеть не может всех этих поцелуев. Тут уж уворачивайся не уворачивайся — она просто ничего не хочет замечать.
Наверное, ему следовало бы только сказать: «Ну тетя Марианна, я не люблю целоваться!» Но он не смеет. Он не хочет ее обидеть.
И всегда у нее несметные количества еды. Она хорошая кулинарка. И по ней это заметно.
— Поправляешься! —сколько раз уж говорила ей мама.
Но ей хоть бы что. И она не обижается, она и сама над собой готова посмеяться...
— А на это не многие способны! —говорит папа.
Больше всего тетя Марианна радуется, когда они приезжают к обеду.
На обед у нее бывает или свиное жаркое с мучными кнедлями и квашеной капустой, или квашеная капуста с жареной свининой и мучными кнедлями, или мучные кнедли с квашеной капустой и жареным свиным мясом...
— Потому что Каре это очень любит,—говорит тетя Марианна.
И это действительно так. Папа любит это больше всего! Ганси тоже нравится иногда поесть жареной свинины, и кнедлей, и квашеной капусты. Иногда! Но не постоянно же и не всегда.
А если к тому же мясо очень жирное, то он так и так ест одни только кнедли и квашеную капусту.
— Я еще никому не дала умереть с голоду! — весело шумит тетя Марианна и сразу же после обеда несет на стол кофе и десерт — вишневый торт или песочные пирожные, яблочные пироги, а то земляничные или фруктовые пироги с половинками персика, или хворост, или витушки, или ватрушки...
Папа тогда протестующе поднимает руки —от этого он всегда отказывается. Он не любит всякие такие сладости, и кофе он терпеть не может. И мороженым с бананами и взбитыми сливками его можно только прогнать из-за стола. Мороженое — это как раз для Ганси!
Зато для папы тетя Марианна приносит полпива и маленькую закуску — или большую, смотря по тому, сколько ему захочется.
И так они сидят и сидят —часто до темноты.
— Мне все это слишком скучно,—говорит Ганси и выходит наружу.
Он не может это выдерживать подолгу. Все время только сидеть, все
время только есть и вперемежку закусывать. Спятить можно. Скука смертная. Но и снаружи делать тоже нечего.
У тети Марианны далеко не так хорошо, как дома и как вокруг «Грубер-хофа».
Нет, и снаружи здесь смертная скука...
Хотя и не так плохо, как в доме. Но достаточно плохо. Никого нет, с кем можно было бы поиграть. Ни друга, ни подруги — никого.
У тети Марианны нет настоящего крестьянского хозяйспв Птицеферма — так она сама это называет. Ее птицеферма — не что иное, как громадное помещение из серого бетона. Совсем не оштукатуренное и длиной с футбольное поле. В нем один над другим и один подле другого — ряд маленьких отсеков, чуть больше картонной коробки из-под ботинок. Ровно такого размера, чтобы поместилась курица.
Так много кур! Очень много кур!
Одна курица рядом с другой...
Одна курица рядом с другой...
И ни единого оконца в целом птичнике, только искусственное освещение.
— Так они лучше несутся,—говорит тетя Марианна —Все наилучшим образом изучено, проверено и точно спроектировано.
— Куры здесь не что иное, как машины для кладки яиц,— говорит папа,- вся птицеферма — не что иное, как куриный концлагерь!