Осенью над городом пролетала стайка книг. Надо же, изумились книги, глядя сверху вниз, отыскалось такое местечко, где люди понятия о нас не имеют!
— Но мы ведь можем им помочь! — воскликнул один пухлый томик.
И все книги повернулись страницами вниз и начали сыпать на городишко буквы.
Странно, удивлялись люди, выходя на улицу: снег-то до чего ранний в этом году, да ещё сыплются с неба не хлопья, а буквы! Сначала люди только удивлялись, потом стали буквы собирать, потом складывать из них слова и предложения, а из тех — разные истории и сказки. Но ведь историям и сказкам место не где попало, а в книгах. И в городке появились книги. С тех пор мамы каждый вечер читали детям сказку, а телевизор включали, только когда те заснут — просто так, шутки ради.
Снеговик
Во дворе нашего дома стоял снеговик. Глазки-угольки, на голове вместо шапки старая, насквозь проржавевшая кастрюля, в руке метла, а там, где полагалось быть носу, — самая настоящая оранжевая морковка. Правда, разума у него не было, но снеговик прекрасно обходился и без него, зато широкая глуповатая улыбка ясно говорила о том, что душа у него добрая… хотя я-то малость сомневаюсь, была ли у него душа.
Стоял себе снеговик и смотрел через окно, что делается в доме. Видел уютную комнату, где люди пили горячий чай. И слышал, как люди говорили о том, что скоро придёт какая-то Весна, и тогда станет не только тепло, но и красиво, потому что всё вокруг расцветёт.
— Хоть бы поскорее уже пришла эта Весна, — мечтал снеговик.
Наконец таинственная Весна пришла. Солнце пригревало всё сильнее, и чем теплее становилось, тем больше ликовал снеговик. Только недолго он ликовал: чем теплее становилось, тем быстрее он… таял, и вскоре от снеговика только и осталось, что пара угольков, ржавая кастрюля да метла.
А морковку утащил заяц, ненароком заскочивший ночью во двор. В отличие от снеговика заяц этот не был мечтателем: он жил сегодняшним днём и ценил то, что вовремя подворачивалось.
Состязание
Задумала раз улитка побегать наперегонки со стрелкой часов.
— Длинную, минутную, мне всё равно не обогнать, — размышляла улитка, — а вот с часовой, коротенькой, можно и потягаться.
Ровно в шесть был дан старт, и улитка сорвалась с места.
— С такой бешеной скоростью я ещё никогда не носилась, — радовалась улитка.
А когда часовая стрелка коснулась цифры пять, улитка треснулась о стол и вниз головой полетела на пол.
— Может, теперь со мной посоревнуешься? — усмехнулся настенный календарь.
Фрукты
На кухонном столе стояла тарелка с фруктами.
В доме все давно уснули, а фрукты всё никак не могли решить, кто из них должен быть главным.
— У меня такой чудесный загар! Солнышко меня всего позолотило! И к тому же я безупречно круглый, — нахваливал себя апельсин.
— А я зато самой Луне двоюродный брат, — убеждал в своём превосходстве банан.
— Ну, посмотрите! — выставляла напоказ пухлые щёчки толстушка груша. — Ведь я же настоящая королева! Разве не похожа?
— Скорее уж ты похожа на воздушный шарик, — усмехнулся лимон, но сразу же, сделав кислое лицо, прибавил: — Совсем отбились от рук! Фруктам необходим строгий порядок, а кроме меня навести такой порядок некому!
Проспорили они до самого утра, а утром наша семья собралась на кухне — завтракать. Сестрёнка содрала с апельсина золотую шкурку, а очистив его догола, слопала, даже и не заметив, как безупречно округлы его формы. Мама умяла двоюродного брата Луны, не обратив внимания на его знатное происхождение. Зато я, уплетая грушу, ощутил, что вкус у неё и впрямь королевский, а у папы, когда он пил чай с лимоном, выражение лица было скорее довольное, чем кислое.
Сторож
Утро выдалось чудесное. Пума лежала на ступеньке и через маленькое лестничное окошко следила за тем, что делается на улице. Пума — это наша собака, и имя для неё мы выбрали самое подходящее, потому что шерсть у неё красивого песочного оттенка.
По улице пулей пронеслись дети. Пуме это показалось слегка подозрительным — куда и зачем они бегут втроём? — и она тихонько заурчала.
Не меньше чем через час мимо нашего дома прошла какая-то тёмная личность с мешком. Пума раз-другой довольно громко рыкнула.
Ещё несколько часов спустя, увидев за окном сомнительного вида старушку, Пума вскочила, ощетинилась и зарычала. Рычала она долго и злобно: чем дальше, тем более подозрительным казалось ей всё происходящее за нашими стенами.
И когда вечером из-за угла вынырнул облезлый кот, Пума не выдержала. Это уж и в самом деле было слишком — собака заметалась и залаяла во всю глотку.
Только с наступлением темноты наш бдительный страж успокоился, свернулся клубочком и уснул.
Пума спокойно проспала до утра, а там начался новый, напряжённый и полный тревог рабочий день.
Кувшин
На подоконнике стоял кувшин. В кувшин наливали воду и ставили цветы.
Многое довелось перевидать за свою долгую жизнь кувшину: гостили у него и стройные нарядные тюльпаны, и гордые розы, и мечтательные лилии, и печальные хризантемы, и весёлые, озорные полевые цветы, и даже благородные орхидеи. А если порой кувшин оставался пустым, он часами смотрел на улицу, дожидаясь возвращения домашних, и, когда видел кого-нибудь из них с букетом в руках, чуть не прыгал от радости.
И вот как-то в кувшин поставили белоснежные розы. Прекрасные розы. А сами себе они казались уже до того великолепными, что стоять в невзрачном кувшине считали недостойным своей красоты, и потому сразу же сморщились и постарались как можно сильнее поджать лепестки. Но кувшин не обратил на это никакого внимания, только хитро улыбнулся: знал, похоже, что-то такое, о чём цветы и не догадывались.
Прошла неделя, розы начали увядать, вскоре от их прежней красоты не осталось и следа. Чего только не делали: и воды свежей подливали, и всякие омолаживающие процедуры придумывали — ничего не помогло. Ещё через день розы очутились на помойке.
А кувшин стоял себе спокойно на подоконнике и поджидал в гости новых красавиц.
Певчий человек
Однажды мой папа купил на рынке певчего человека — прямо с клеткой. Дома он поставил клетку на стол. — Ой, какой красивый! — закричал я. Сестрёнка насыпала ему зерна, мама налила воды.
Прошло несколько часов.
— Но почему же он не чирикает? — удивилась мама.
— Да, странно… — задумался отец. — Я же сам слышал, как мило они щебечут на воле…
«Паркер»
Мой «паркер» очень рано выучился писать — намного раньше, чем читать и говорить. Он был весь чёрный, с зелёным, под мрамор, колпачком и страшно гордился своим блестящим золотым пером, из-под которого выходили такие красивые буквы. Почерк у него и в самом деле был прекрасный и постепенно становился всё лучше и лучше.
Но «паркеру» быстро надоело выводить обычные буквы. Почерк его делался всё затейливее, слова обрастали завитушками и внушительными росчерками. Лист бумаги теперь представлялся «паркеру» катком, а сам он себя воображал великим фигуристом. Ему грезились восторг и ликование зрителей, слышались гром аплодисментов и крики «браво!».
И вот захотелось мне как-то написать письмо, а «паркер» так разгулялся, такого накрутил, что прочитать было невозможно. Нахлобучил я на него тогда зелёный колпачок, убрал в красивый кожаный футляр, засунул поглубже в ящик письменного стола и решил:
— Напечатаю-ка я лучше письмо на обычной пишущей машинке!
Планета
Ночью из окна спальни можно было разглядеть среди бесчисленных звёзд одну странную планету, всё население которой составляли две птички: красная пташечка и зелёный птенчик. Они жили на разных сторонах планеты и встретиться друг с дружкой никак не могли.
Прошло много лет, птенцы выросли, и повзрослевший зелёный птенец вдруг догадался, что умеет летать, взял да и перелетел на другую сторону планеты.
Птицы так друг дружке понравились, что мгновенно подружились, а вскоре и поженились. У них тут же народилась целая толпа детишек, пёстрых и озорных птичек-невеличек.
И теперь по ночам кажется, что планета весело подскакивает: можно подумать, она на радостях пустилась в пляс.
Морковка
Ясным летним утром морковка впервые выглянула на свет. Вернее сказать, в то утро её выдернули из грядки и бросили в корзину, где уже собрались другие морковки, капуста с лысиной во весь кочан и горстка какой-то мелкоты, которая вся вместе называлась горошком.
Наша морковка с самого начала была настроена воинственно. Она поругалась с капустой, высказала горошинам всё, что о них думает, а потом выскочила из корзины и принялась наводить порядок в огороде. Отчитала свёклу — нечего так глубоко в землю зарываться, сделала выговор помидорам — зачем висят так высоко, как следует выругала лук за то, что пёрышки свои не подровнял и честь ей не отдал. А сильнее всего её раздражала большущая тыква: развалилась тут, заняла весь проход между грядками, не пролезешь никак… Морковка, долго не раздумывая, разбежалась, собралась было через тыкву перескочить, но чья-то рука схватила её за зелёный хвостик, встряхнула и бросила обратно в корзину. Только и успела она, что громко взвизгнуть, — страшен визг разозлившейся рыжей морковки! — да всё равно никто даже и внимания не обратил. — А знаешь новость? — услышала она в корзине от встревоженных сестрёнок-морковок. — Сегодня к обеду овощи тушить собираются!
Стол
Мой стол всегда тихо-мирно стоит у окна, а я за ним работаю.
У стола, как у коня, четыре ноги, но стол никогда не лягается и овса не просит. И коню вряд ли понравилось бы, если бы кто-нибудь расположился на нём порисовать, а уж прикрутить к его спине настольную лампу — об этом и думать нечего…
Стол, весь заваленный книгами, альбомами, карандашами, кисточками, красками, а иногда даже и конфетами, спокойно стоит себе день-деньской и ждёт, пока я закончу работу. Он никогда не жалуется на то, что ему тяжело, и его не надо сажать на цепь, чтобы не убежал.
У моей собаки тоже четыре ноги. Когда я не вывожу её погулять, она лежит под столом — там у неё самое любимое место. Я с удовольствием вывел бы погулять в лес и стол, но не думаю, что это понравится моей собаке.
Я люблю свой стол и иногда дарю ему цветы. Тогда он благодарно и застенчиво опускает глаза и становится ещё милее обычного.
Машинка для стрижки волос
В молодости я был настоящим хиппи и носил до того длинные волосы, что выглядел каким-то чудищем болотным. Отрастил я их для того, чтобы встряхивать ими под громкую музыку, и про ножницы, а тем более машинку для стрижки, даже слышать не хотел.
Когда мне надоело хипповать и длинные волосы тоже надоели, я спросил у своей приятельницы газонокосилки, не может ли она помочь.
— Ты что? Я же только короткую травку подравниваю! — обиделась подружка. — Зато моя двоюродная сестра, машинка для стрижки волос, наверное, согласится тебя выручить.
Так и случилось. Машинка явилась ко мне однажды утром, включилась в розетку и начала приятно жужжать — как шмель. А потом принялась меня стричь — быстро и красиво. Волос оставалось всё меньше.
К вечеру волос не осталось совсем: голова теперь напоминала блестящее яйцо.
— Ты и правда отлично стрижёшь, — похвалил я машинку и прибавил: — А может, теперь ещё и живую изгородь вокруг дома подправишь?
Книжная коровка
Книжная коровка питалась не травой, как все коровы, а буквами. В день она съедала по стихотворению, а иногда даже и по целому рассказу, и была очень образованная, потому что всё прочитывала перед тем, как съесть.
Каждое утро коровку привязывали на новой странице, но пускали почему-то не во все книги: некоторые — видимо, очень ценные — стояли запертыми, чтобы коровка не влезла под переплёт попастись.
Но однажды такую ценную книгу запереть забыли, коровка туда влезла и немедленно принялась за дело. Такой вкусноты ей никогда ещё пробовать не доводилось! Коровка смаковала слово за словом, фразу за фразой, но вдруг так и обмерла. На краю страницы было написано: «Смотри не подавись!»
Книжная коровка призадумалась. А потом решила: ну их, эти книги с буквами, уж лучше она будет жевать листья герани, которая растёт в горшке на подоконнике!
Камин
Раньше всех в этой комнате поселился камин — он старше даже покосившегося шкафа с его скрипучим, как у настоящего старичка, голосом.
Камин ужасно прожорлив. Что ему ни сунь в широко раскрытый рот — скоро и следа не останется. Ему по вкусу и сосновые, и еловые, и осиновые дрова, но больше всех других он любит берёзовые. На худой конец сгодятся конфетные фантики и старые газеты, но ими камину не наесться, к тому же читать он не умеет и событиями в мире совершенно не интересуется.
Летом камин дремлет, и мы прекрасно обходимся без него, но с первыми холодами все сразу о нём вспоминают. А едва в нём разгорится огонь, к камину один за другим, словно сговорившись, устремляются все, кто живёт в доме. Первой, конечно, приходит собака (и вместе с ней — несколько блошек, неразлучных собачьих подружек), потом папа, за ним — маленькая мышка, дети, мама, крошечный человечек из «Лего», а следом топают промёрзшие и промокшие папины башмаки…