— Да, да.
— Тогда звоните домой. Проверьте, не вернулась ли девочка, и если нет, предупредите сына, что за ними сейчас зайдут.
— Хорошо.
И Ольга Ивановна сняла трубку, набрала нужный номер и громко и четко сказала подошедшему к телефону Глебу:
— Глеб, ты? Гандзя с тобой? Люда не приходила? Тогда слушай внимательно и повторяй за мной: сейчас за нами с Гандзей зайдёт одни милиционер…
Глеб и Гандзя уезжают
Наконец-то внизу хлопнула парадная дверь!
Шаги были сначала тихие, потом громче и снова затихли на их площадке. Глеб и Гандзя, уже одетые, не дожидаясь звонка, скинули цепочку.
— Квартира Авдеевых? — спросил высокий, розовый от мороза милиционер.
— Авдеевых.
Глеб и Гандзя попятились и коридор. Милиционер вынул из кармана бумажку, прочитал: «Авдеев Глеб, Петровых Анна Геннадиевна». Точно?
Глеб и Гандзя кивнули головой. Тогда милиционер обил с сапог снег, шагнул и переднюю и сказал:
— Ежели точно, собирайтесь. Мамаша приказала — одеться потеплей.
Глеб, заторопившись, сунул ноги в калоши, шепнул что-то Гандзе.
— Мы сейчас, мы и так тепло, вы выходите. Я только ключ соседим отдам.
Но милиционер остановил его:
— Ушаночку, молодой гражданин, оправьте. К ночи оно похолодает.
Он ловко и осторожно развязал на Глебкиной шапке тесёмки, спустил уши, а Гандзе поправил съехавший платок.
Потом все трое вышли на площадку. Глеб запер свою дверь и позвонил напротив. Оттуда сразу выглянул мальчишка в накинутой на плечи фуфайке.
— Толька, — громко зашептал Глеб, становясь на цыпочки, — мама ключ вам по телефону велела оставить. Искать её в приёмник едем, понимаешь?
— В приёмник? — Глаза у Тольки стали круглые, как у совы, — Я ж говорил — на улицу пошла. Я на лыжах катался, видел. Со щенком. И пропала? А милиционер зачем?
Глеб ничего не ответил. Но, спускаясь с лестницы, крикнул:
— Ты ключ никому не отдавай, слышишь? Это если она откуда-нибудь придёт… Погоди, а как же… — Глеб вдруг остановился и схватил Гандзю за рукав. — А откуда же она узнает, что ключ у них?
Гандзя тоже остановилась, подняла заплаканное лицо.
— Я услышу-у!.. — закричал сверху Толька. — Я караулить буду, ты не бойся! Я услышу-у…
Милиционер положил Глебу на плечо руку, кивнул наверх:
— Так, так, добре! — и они вышли из подъезда.
На улице была настоящая ночь.
Снег перестал. Высоко над домами поблёскивали редкие звёзды. У ворот дворник, ворча что-то, посылал песком накатанную за день дорожку. Увидев Глеба и Гандзю, за которыми, поскрипывая сапогами, шёл милиционер, он скосил лицо и буркнул:
— Ага, допрыгались! С милицией, значит. То-то мамаше радость! За дело, стало быть…
Глеб хотел объяснить, что случалось, но вспомнил, как сердитый дворник на расспросы о Люде ответил: «Знать ничего не знаю, не видал!», и махнул рукой.
За углом милиционер посадил их с Гандзей в троллейбус, вскочил сам.
Гандзя ничего не спрашивала, только ёжилась и смотрела на всех испуганными глазами. Глеб, стиснув зубы, молчал тоже. Что же говорить? Надо дело делать.
Дворник
В девять часов вечера дворник, как всегда, перед тем как уйти дежурить на пост, зашёл в контору домоуправления. Проверил, приготовлена ли на завтра домовая книга, налил в графин чистой воды; бормоча что-то, выбросил из пепельницы окурки.
Тут-то как раз и раздался резкий телефонный звонок.
— Слушаю вас, — сказал в трубку дворник, перегибаясь через стол.
— Домоуправление шестьдесят четыре? Говорят с вами вот по какому делу: у вас в доме проживают жильцы по фамилии Питровых?
— Какой фамилии? Слыхать плохо.
— Питровых.
В трубке что-то щёлкнуло и загудело, и дворник перегнулся ещё ниже:
— Не слыхать. По буквам скажите.
— Первая буква «П», ну Пётр.
— Есть Пётр.
— Дальше «И», Игнат. Вы слышите?
— Игнат? Ладно, ПИ.
— И-ПИ, — рассердились в телефоне. — Следующая «Т», тумба.
— Тумба? Стало быть, ПИТ?
— Да не ТИТ, а ПИТ. Питровых!
— Ладно, слыхал, — ответил дворник. — Нету у нас таких… Ан нет, стойте!
Дворник положил трубку на стол и залистал приготовленную домовую книгу. На букву П были разные фамилии: и Поповы и Петровы, Постников, даже просто Петух, а Питровых не было ни одного. Но в голове у дворника крепко сидело, что он недавно и не раз слышал очень похожую фамилию. И вдруг он вспомнил: это были новые жильцы, которые переехали к ним в дом.
— Слушаю вас! — закричал он снова в трубку. — Есть. Вроде в восемнадцатой квартире такие. Переехали только.
— Это кто говорит, дворник? Так вот: передайте им, чтобы за девочку свою не беспокоились. Она попала за город, её привезут, как только можно будет, тогда всё объяснят. Поняли?
— Понять-то я понял… А какая девочка? Ихняя?
— Ясно, ихняя! Питровых этих. Нас шофёр позвонить просил, мы сами ничего не знаем.
— Шофёр? Да нешто у них машина своя?
— Да. Значит, передадите?
Дворник промычал что-то и повесил трубку.
Через несколько минут он, кряхтя, поднимался по лестнице к восемнадцатой квартире. Дверь в семнадцатую была открыта, из неё высовывался Толька.
Дворник затопал по площадке, надавил звонок и минуты две не отпускал его, только звон пошёл по квартире.
— А там нет никого. А вам что-нибудь нужно? — очень вежливо, тоненьким голосом спросил, высовываясь, Толька.
— Стало быть, нужно, раз звоню.
Дворник покосился на Тольку и снова прижал звонок.
— А вы мне скажите, я передам, как придут. — Толька вылез наполовину из двери и даже улыбнулся.
— Не твоего ума тут дело! — отмахнулся дворник. — Раз, стало быть, машина своя.
— Нет, правда! Я как раз их караулю. Может, Глеб сейчас придёт или Ольга Ивановна.
— Отвяжись ты, репей! — Дворник махнул рукой. — Твоё дело — лыжами двор чиркать. Тоже, передатчик!.. Ещё раз притти надо.
Он загромыхал вниз сапогами.
— А вот и передам! А вот и передам! Они мне поручили!.. — крикнул сверху Толька. — Что? Даже ключ оставили, что?! — Он приплясывал, вертя перед лицом ключ.
— Ключ оставили?
Дворник покачал головой и, не обращая на него внимания, скрылся в подъезде.
Толька попадает в неприятное положение
В десять часов Тольке пришлось надеть поверх фуфайки шубу, а на ноги валенки с калошами — с лестницы дуло, как из погреба. А уйти погреться он боялся: вдруг пропустит Люду.
Толькина бабушка сидела на кухне и вот уже полчаса жаловалась соседям: мальчишка совсем от рук отбился — вместо того чтобы делать уроки и ложиться спать, весь вечер торчит в передней, да ещё то и дело открывает парадную дверь. На вопросы же о том, что случилось, ничего не отвечает.
А почему Толька не хотел объяснить своей бабушке, в чём дело, он и сам не знал. Может быть, начитавшись «Трёх мушкетёров», считал — так интереснее?
Наконец Толька услышал внизу какие-то странные звуки. Он, конечно, сразу же выскочил на площадку.
По лестнице опять поднимался дворник. Но теперь он был не один.
За ним, озираясь, охая и ахая, шла какая-то незнакомая старушка в белом пушистом платке и в очках. На руках у неё были навешаны свёртки, узелки и сумочки, и дворник тоже был весь обвешан узелками и чемоданами.
— И что такое стряслось, ума не приложу! — говорила старушка не то дворнику, не то чемоданам. — Никто и не встретил. Семнадцать мест у меня! Внучкам гостинцы везу: меньшой одеяло новое связала, старшей — чёсаночки купила. Говорите, их и дома-то никого нет? Страсти какие!..
Толька присел от любопытства, потому что дворник, крякнув, спалил чемоданы около Глебкиной квартиры, а старуха подозрительно посмотрела на него, Тольку. Дворник вытер вспотевший лоб и вдруг подошёл к Тольке:
— Ключ от восемнадцатой квартиры давай. Мамаша ихняя приехали.
— Какой ключ от квартиры? — сказал Толька, прячась за свою дверь. — Мне никому, кроме одной девчонки, давать не велели. Да, не велели!
Дворник исподлобья оглядел Тольку:
— Эх, ты! А ещё говорил — караулить поручили! Да как же, когда они, может, как раз их встречать поехали, да разминулись.
— Они не встречать, а в приёмник. Эту самую девчонку искать.
— Да тебе русским языком говорят: по телефону звонили, она на ихней машине за город уехала.
— За город? Зачем?
— Стало быть, нужно, раз поехала. Дашь ключ, ну?
— Н-нет. Не дам.
И тут Толька решил соврать. Потому что кто его знает — может быть, и неправда всё это? Ещё отдашь ключ, а потом окажется, что пустил кого-то чужого.
— У меня и ключа никакого нет. Это я просто нарочно, неправду тогда сказал, — проговорил он жалобным голосом и юркнул совсем в дверь, но щёлочку всё-таки оставил.
— Канитель одна! — сказал дворник. — Известно, мальчишка! Придётся вам, гражданочка Питровых, обождать. Может, зараз и подъедут. А то в контору пройдёмте, там натоплено, или вот к соседям попрошусь.
— Да нет, зачем людей тревожить? Я уж здесь посижу.
Старушка перевела глаза на скрипнувшую дверь семнадцатой квартиры и присела на чемодан.
— А меня извиняйте, на пост пойду, — сказал дворник, сдвигая в кучу вещи. — В случае чего, покричите, у ворот буду.
— Да бегите, разве ж можно с поста уходить!..
Так они и остались — мать Геннадия Петровича, наконец приехавшая из Саратова, около своих узлов и чемоданов, и Толька Воробьёв, выглядывающий из дверной щёлки, с тёплым ключом во вспотевшем кулаке. Он хмурился и всё думал, думал о чём-то, даже двигал бровями. А дворник ушёл дежурить на пост.
У метростроевцев
Крепко держась за руку шофёра, Люда шла за ним по тёмному, занесённому снегом шоссе.
Сначала перешли мост; по обе стороны его торчали полосатые, белые с чёрным, столбики; потом свернули на посыпанную чем-то хрустящим дорогу.
— Устала, небось, дочка? — спросил шофёр, наклоняясь к Люде. — Давай понесу.
Люда ничего не ответила, только вздохнула.
Шофёр подхватил её, Орешек пискнул за пазухой, и они закачались над землёй. И вдруг совсем близко метнулся к небу яркий синий свет. Потом ещё и ещё. Погас и снова блеснул над землёй. Загремело что-то, точно посыпались камни.
Орешек завозился в шубке, выставил нос.
Шофёр внёс Люду в высокие ворота на огороженный забором двор. Свет вспыхивал здесь так часто, что Люда ткнулась лицом шофёру в плечо.
Посреди двора, у огромной, разрытой в земле ямы, снегу вокруг как не бывало — работали люди. Все в масках, в больших железных очках. По земле, извиваясь, ползли резиновые трубки, внизу, в яме, гремел и вздрагивал ящик на колёсах, а четыре круглые, как солнце, лампы поливали всё это жёлтым светом. Сильно пахло чем-то едким и горьковатым.
Люда ухватила шофёра обеими руками за шею. Он подошёл к одному только что снявшему маску человеку, спросил что-то. Человек сказал:
— Они в общежитии, верно. Вы в проходной спросите.
Шофёр подхватил Люду поудобней, быстро перенёс через площадку к большой двери в заборе. Из неё выглянул парнишка в ушанке, дверь распахнулась, и они очутились в длинном пустом коридоре. Здесь было тепло, за стенкой тихо-тихо играла гармошка.
— Это мы куда? — шопотом спросила Люда. — Погреться?
Шофёр поставил её на пол, Люда вытащила и тоже поставила Орешка. Так они подождали немножко, пока шофёр сбегал в конец коридора.
— Идём, дочка, — сказал он вернувшись.
Люда задвигала валенками, Орешек покатился за ней.
Навстречу им вышел другой парнишка, только без ушанки; он был в синей, с блестящими пуговицами рубашке, и на ремне у него тоже блестела большая, с буквами пряжка.
— Сюда, сюда, товарищ шофёр, пройдите сюда. Я нынче дежурный, — сказал он и поманю пальцем Орешка: — У-у, цуцик!..
Они втроём вошли в большую, светлую комнату. В ней стояло очень много кроватей с одинаковыми, обёрнутыми белыми простынями одеялами.
Шофёр снял с Люды шубку, повесил на спинку кровати. Потом нагнулся и сказал:
— Значит, так, дочка: ты тут пока у ребятишек метростроевских погости. Спать тебя положат и покормят, ты не бойся. А я чиниться буду. Как управлюсь, за тобой прибегу, до дому поедем. Есть?
Люда подняла к нему красное, горящее с мороза лицо:
— Есть. Только немножечко починитесь, и поедем, да? Мне домой скорей надо.
А Орешек вильнул хвостом и полизал шофёру сапог.
Пловунчики
Люда закрыла сперва один глаз, потом другой.
Лежать было удобно. Мальчишка постелил поверх одеяла стёганку, прикрыл шубкой, сунул под кровать половик — для Орешка. Есть больше не хотелось: перед тем как уйти, мальчишка принёс целую тарелку гречневой каши. Валенки Люда спихнула на кончики ног и теперь шевелила пальцами — выгоняла остатки мороза. В печке постреливали дрова, и струйка пара вылетала из дверцы.
А сон всё не шёл!
Люда села. Валенки сразу съехали на пол и встали у ног солдатиками. Спинка у кровати была белая, немножко обколупанная. На дощатой стене сбоку были развешаны какие-то непонятные фотографии.
Бух-бух! — ударили из коридора.
Люда снова легла, отвернулась к стенке, прижалась щекой к подушке. Уставилась на развешанные фотографии. И тут-то медленно стала проваливаться в странный, удивительный сон.
Над головой у неё вдруг закачалась и выросла светлая узорная вышка. Правда, кто-то проколол её кнопкой, но вышка была совсем как та, Ольги Ивановнина…
С горы прямо на вышку, пригнувшись и размахивая руками, мчался заснеженный лыжник. Рядом, приседая и отдуваясь, поднимал длинную палку с колёсами толстяк в безрукавке. А на вышке… на верхней перекладине вышки, приготовившись к прыжку, стоял маленький ловкий пловунчнк. Он сердито, поблёскивая глазами, смотрел на Люду и вдруг погрозил ей кулачком. Двумя кулачками…
И сразу откуда-то сверху посыпались ещё пловунчнки — в полосатых трусиках, в майках. Они перебирали ногами, крайний изогнулся, подпрыгнул и изо всех сил швырнул в Люду круглый чёрный мяч!
— Ух! — сказала Люда.
Бух-бух! — ответили из коридора.
Люде стало страшно. Она глубже зарылась в подушку, а уголком глаза подглядывала сон.
За дверью затопали, и в комнату вошло несколько мальчишек — все в новеньких синих рубашках, с блестящими пуговицами и пряжками. Мальчики были румяные и розовые, как из бани.
— Вы-ыдумал тоже! — сказал один. — Да разве пять тысяч за двадцать восемь минут пробежишь? У меня лыжи лёгонькие, смазанные, и то за тридцать одну еле-еле.
— А вот пробегу! Спорим, пробегу! — сказал другой, с тёмным коротким вихром. — И с препятствиями, по пересечённой. Ещё недельку потренируюсь, и пробегу!
— Тише вы! — сказал третий, постарше. — Тут девчоночка какая-то спит.
Люда прикрыла уголки глаз, и сон поехал дальше.
— А как же который прошлый раз первое место заработал? — заговорил опять тот, с темным вихром. — Не всю зиму, а два месяца готовился. И пробежал?
— Так то чем-пи-он. Сам, небось, его карточку сразу выпросил!
— Ладно, братцы, будет! — перебил старший. — Завтра к восьми на работу. В тоннель спускаться будем. Валяйте зарядку делайте, и спать.
«Зарядку, зарядку, все по порядку…» застучало что-то в Людином сердчишке.
Из подушки вдруг выглянула Ольга Ивановна, за ней Глеб и Гандзя — сердитая, испуганная.
Люда не выдержала и открыла оба глаза.
В комнате было видимо-невидимо не то пловунчиков, не то мальчишек.
Они стояли каждый у своей кровати, в трусах и тапочках, и кланялись, приседали, разводили руками, точь-в-точь как они сегодня утром — Глеб, Гандзя и Люда.