Госпожа Фонтенак пожевала губами: американцы… американские продукты… яичный порошок, сало, колбаса… Кстати, о продуктах: надо бы съесть чего-нибудь перед приходом этого американца.
— Антуан, что у нас на завтрак? — томным голосом осведомилась она.
— Яичко, сударыня, — сказал слуга. — Прикажете всмятку или в мешочек?
— Всмятку. И… дайте побольше хлеба, — попросила госпожа Фонтенак.
Пока Антуан приготовлял завтрак, хозяйка замка с волнением думала, удастся или не удастся сбыть американскому любителю искусства фальшивого Рембрандта. Госпожа Фонтенак хорошо помнила, как однажды в замок приехал приглашенный ее супругом известный знаток искусства Родэ и как господин Фонтенак уговаривал его за большую сумму выдать сертификат «Рембрандту».
— Не могу, господин Фонтенак, это против моей совести, — сказал тогда Родэ. — Мои сертификаты потому и ценятся на весь мир, что я ни разу не выдал фальшивку за настоящее произведение мастера. А ваш Рембрандт — просто дурная копия, произведение досужего мошенника, который хочет обмануть доверие любителей искусства…
Так Родэ и уехал, не дав сертификата. Вот тогда-то и помог Пьер.
Рембрандт? Дорогой мамочке нужно засвидетельствовать происхождение этой мазни? Да это очень просто! Пусть мама обратится от его имени к господину Морвилье, управляющему заводом. Это деляга, человек на все руки. А что касается молчаливости — просто клад!
И господин Морвилье смастерил вполне приличный на вид сертификат, придал ему с помощью различных кислот вид древнего документа, снабдил восковой печатью и размашистой, неразборчивой подписью. Словом, сделал все возможное, чтобы затуманить головы тем, кто не слишком хорошо разбирается в живописи. Вот и год он поставил тысяча шестьсот тридцать седьмой. Вполне почтенный год, когда талант Рембрандта находился в самом расцвете…
— Завтрак подан, — доложил Антуан.
Госпожа Фонтенак перешла в столовую — огромную комнату, где даже летом от стен несло сыростью и холодом. В распахнутые окна были видны серые и красные черепичные крыши городка, лежащего внизу, большие каштаны во дворе замка и синеющие горы вдали. Горный ветер шевелил свисающие обрывки шелка, которым некогда были обиты стены столовой. На огромном фарфоровом блюде сиротливо лежало одно-единственное яйцо. Владелица замка схватила со старческой жадностью хлеб, пододвинула солонку и только было взялась за яйцо, как снова вошел Антуан.
— К вам господин кюре.
Старуха досадливо сморщилась:
— Опять к завтраку! Что же мы ему дадим, Антуан?
— Посидит и так, — проворчал Антуан, который ни за что в жизни не отдал бы второе яйцо, припрятанное для себя, — невелика птица!
Антуан терпеть не мог кюре Дюшена — частого гостя в замке. Что понадобилось этому чернохвостому? Неспроста он сюда повадился! Уж не вытягивает ли он из старухи деньги на церковь? Эти скряги в конце концов всегда оказываются в ловушке у попов!
— Но это же неловко, — тянула госпожа Фонтенак. — И потом он увидит мой завтрак и непременно насплетничает начальнице пансиона, что было на столе. Госпожа Кассиньоль может сделать нежелательные выводы…
— Подумаешь, насплетничает! Начальница небось знает, что к нам даже крысы не ходят, такая ты жила! — пробурчал под нос Антуан и громко заметил: — Можно сказать ему, что вы на диете.
Госпожа Фонтенак засмеялась мелким старческим смешком, закивала:
— Отлично придумано, Антуан. Так ему и скажем!
ГОСПОДИН КЮРЕ
Священник чувствовал себя неловко; пришел в замок во время завтрака. И как это он не сообразил! Разумеется, на угощение он не рассчитывал. Для этого кюре Дюшен слишком хорошо знал скупость своей прихожанки госпожи Фонтенак. Но ставить ее в неловкое положение и, значит, возбуждать ее недовольство священнику очень не хотелось. Поэтому он только после долгих уговоров решился войти в столовую.
Нет, не деньги семьи Фонтенак интересовали священника. Ему уже давно хотелось получить приход поближе к столице. Здесь, в этом горном районе, приход нищенский. Народ вовсе не богомольный: рабочие, крестьяне, пастухи. У них с господом богом старые счеты и обиды, и с попами они предпочитают не знаться. Остается десяток старых дев-богомолок, девицы из пансиона да еще пара буржуа побогаче, но зато и поскупее, вроде госпожи Фонтенак.
Вот почему единственной мечтой Дюшена было перевестись из этого медвежьего угла. А для этого могла пригодиться старуха Фонтенак: в Париже у нее влиятельный сын.
Словом, кюре Дюшен недаром так благостно улыбался и так угодливо кланялся владелице замка.
— Что нового, господин кюре? — нетерпеливо обратилась к нему хозяйка. — Вы меня оставили на целую неделю без новостей. Я собиралась посылать к вам, чтобы узнать, уж не заболели ли вы? Без вас я живу, как на необитаемом острове: ни слухов, ни вестей…
— Меня не было, сударыня, в городе, а то вы узнали бы кучу новостей, — ответил кюре, осторожно примащиваясь на кончике ветхого кресла и расправляя складки своей сутаны, точь-в-точь как женщина юбку. — Я, например, всегда смотрю на ваш замок как на центр нашей здешней политической жизни.
Старая хозяйка издала нечто вроде кудахтанья — звук, означающий удовлетворенный смешок. Священник затронул ее самое чувствительное место. Когда-то, в дни молодости, в доме госпожи Фонтенак в Париже был центр политического кружка, влиявшего на ход событий. В ее салоне подбирались «свои люди» для будущего кабинета. Здесь создавались политические карьеры и подготовлялись падения неугодных кружку людей. Госпожа Фонтенак была душой больших и малых политических интриг. И теперь, хотя прошло больше полувека, старая хозяйка замка не могла примириться с бездеятельным старушечьим существованием. Она все еще воображала, что может влиять на ход политической борьбы. Она жаждала быть в центре событий, собирать в замке политических деятелей, вербовать сторонников своему сыну Пьеру — последнему в роде Фонтенак.
— Что делается в городе? — старухе хотелось поскорей узнать все сплетни. — Ко мне сюда давно никто не заезжал. Можно подумать, что все в городе вымерли.
— И вы сильно ошиблись бы, сударыня! — возразил священник. — У нас в городе страсти кипят не меньше, чем в Париже, где я только что побывал.
Старуха привскочила в кресле.
— Так вы уже побывали в Париже? Что же вы молчите? Говорите, рассказывайте! Были вы у Пьера, как я просила?
— Был, сударыня. Господин Фонтенак, по-видимому, в ближайшее время намерен прибыть сюда, к нам. Кажется, это будет в конце месяца. Он принял меня очень приветливо, расспрашивал о городе, о настроениях здешних людей, о том, что говорят мои прихожане… Прихожане, — с горечью повторил священник. — Да разве есть у меня здесь прихожане? Все теперь стали безбожниками! Всюду пропаганда, и листовки, и «Тетради Мира», и сборщики денег на разные конгрессы. Это все отвлекает людей от церкви, от религии. Все занимаются политикой. Даже у нас здесь стало беспокойно. Вспомните только, что делалось, когда приехали американцы… Ах да, кстати, об американцах, — вспомнил он. — Господин Фонтенак просил передать вам, что к нам сюда прибыли его знакомые — американские офицеры. Кажется, одного из них он встречал в Америке. Он просил, если они явятся сюда, в замок, чтобы вы их приняли.
Старуха оживленно закивала.
— Знаю, знаю, уже все известно! Как раз сегодня я жду американского офицера. Это по поводу покупки Рембрандта… Какой ловкач Пьер! Вспомнил, что мать собирается продать фамильную картину, и, конечно, рассчитывает на свою часть! — она захихикала.
Священник смущенно потупился: ему было кое-что известно о «фамильной ценности».
— Гм… Рембрандт? — протянул он. — Относительно Рембрандта господин Фонтенак ничего не говорил. Просил только передать, чтобы вы приняли американцев как можно любезнее и познакомили бы их с господином Морвилье.
В дверях показался Антуан.
— К вам посетители, сударыня, — доложил он.
Старая хозяйка замка суетливо поправила седые начесы над ушами, разгладила кружевное жабо.
— Американский офицер! Тот самый! — взволнованно шепнула она.
Священник приподнялся.
— Тогда я пойду. Я не хотел бы вам мешать.
Госпожа Фонтенак его не удерживала: она вся напряглась в нетерпеливом ожидании. Священник направился к двери, но в это время дверь неожиданно резво распахнулась, и вместо ожидаемого капитана Д. Т. Вэрта на пороге появились две тоненькие фигурки в синих комбинезонах: мальчик и девочка. Мальчик, рыжеватый, с живыми смышлеными глазами и огненным вихром на затылке, похожим на перо из головного убора индейца, выступал довольно уверенно и смело. Девочка, светловолосая, некрасивая, близоруко щурилась и робко следовала за мальчиком.
— Добрый день, — сказал мальчик.
— Добрый день, — повторила девочка.
Оба, священник и старая хозяйка, с удивлением уставились на синие фигурки.
— Э… э… здравствуйте, — ответила, наконец, владелица замка. — Откуда вы, мои милые? И кто вы такие?
— Мы оттуда, — мальчик неопределенно мотнул головой в сторону окна, и вихор на его голове качнулся.
— Оттуда? — госпожа Фонтенак недоуменно повела глазами. — С гор или из города?
— Нет, мы не из города, — сказал мальчик. — Мы из Гнезда.
Священник взглянул на него с недобрым любопытством.
— Ага, вот вы, значит, откуда, — сказал он, нахохлившись. — У меня тоже уже побывали ваши грачи.
— Ну да, мы грачи, — повторил мальчик. — Вон наш дом и школа. Отсюда их хорошо видно. Вон там, в голубом доме с лестницей, мы живем. Пристройка рядом — это наша школа. А вон те маленькие домики — это кухня и коровник. Вон и Толстый Луи виден…
— Толстый Луи? — все так же недоуменно переспросила хозяйка — Кто это такой?
— Это огромный дуб во дворе. Мы собираемся под ним по вечерам, — охотно объяснил мальчик. — Говорят, будто Толстому Луи не меньше трехсот лет. Мы написали на наших воротах «Добро пожаловать в грачиное Гнездо!», только отсюда не видно надписи…
— Ага, так, значит, вы господа узурпаторы? — неприязненно воскликнула старуха. — Так, так. Теперь мне все понятно. — Она повернулась к священнику. — Видите ли, господин кюре, вот эти молодые люди вместе со своей начальницей совершенно незаконно заняли под свою школу принадлежащую мне землю. Вся долина под Волчьим Зубом искони принадлежала семье Фонтенак. И вдруг является какая-то особа с двумя десятками ребят, без церемонии забирает мой старый сарай, который стоит в долине, и совершенно спокойно начинает распоряжаться моей землей. А этот лентяй и лежебока, наш мэр, еще поддерживает ее. Говорят, эта особа, госпожа Берто, происходит из очень почтенной семьи в Лионе. Мне даже говорили, что она дочь одной дамы, которую я некогда знавала, но я этому не верю. Почему-то во время войны эта особа носила другую фамилию, а теперь вдруг оказалось, что она вдова Берто. Этого отчаянного головореза! Конечно, мне все сразу стало понятно: жена такого, как Берто, не должна считаться ни с чем, даже с законом… Но я еще с ней поборюсь, я ни за что не уступлю ей мою землю!
Священник с досадой слушал эту длинную речь. Уже десяток раз госпожа Фонтенак со всеми подробностями рассказывала ему историю своей тяжбы с Берто.
Вдруг хозяйка замка что-то вспомнила и сварливо обратилась к грачам:
— Что вы такое делаете в вашей школе? С самого рассвета у вас стоит невыносимый шум! Из-за этого шума я совершенно не могу спать…
— Мы строим, — сказал мальчик. — Сначала мы ремонтировали наш сарай, а сейчас, когда выучились хорошо строить, мы строим новый коровник для нашей Белянки. — Видно было, что он прямо раздувается от гордости и желания показать этим двум, кто такие грачи.
— Ужасный шум, — повторила госпожа Фонтенак, не обращая внимания на слова мальчика. — Ни минуты нет покоя! Я собираюсь жаловаться мэру.
— Мы скоро кончим, — робким голосом сказала девочка. — Уверяю вас, нам осталось работы на несколько дней. Наши мальчики строят очень быстро…
— Зачем же вы ко мне пожаловали, господа узурпаторы? — не слишком любезно спросила госпожа Фонтенак.
Мальчик, не отвечая, принялся расстегивать молнию своего комбинезона и бережно вытаскивать что-то из внутреннего кармана.
Священник иронически смотрел на его старания.
— Можешь не доставать, — сказал он мальчику. — Конечно, вы и сюда пришли, чтобы уговорить госпожу Фонтенак подписаться в ваших тетрадках и купить открытки с «голубем мира». Вот, сударыня, — обратился он к госпоже Фонтенак, — они и ко мне приходили со своим подписным листом. Но я не хочу участвовать в затее, которую организовали безбожники и коммунисты… Я за мир, но меня не подобьешь участвовать в организациях красных!
— Я что-то плохо соображаю, — пробормотала госпожа Фонтенак. — Это, что же, значит, я должна давать деньги для того, чтобы они делали там разную их демократию и революцию?
— Примерно так, сударыня, — кивнул священник.
Девочка покраснела.
— Видишь, Ксавье, я тебе говорила, не следовало нам сюда соваться… — прошептала она.
Но тут Ксавье резким движением вытащил, наконец, из-за пазухи сложенную вдвое тетрадь, из которой посыпались открытки. Стая белых голубей усеяла комнату.
Девочка со всех ног кинулась подбирать открытки, в то время как мальчик запальчиво совал под самый нос госпоже Фонтенак тетрадку, на обложке которой старуха увидела отпечатанную таблицу умножения.
— Это что же такое? Умножение?! — изумилась она.
— Это «Тетрадь Мира», можете сами убедиться. Вы не смотрите, что здесь таблица умножения… Вот здесь, на этих страницах многие записывали свои мысли и свои мнения. А здесь подписывались и давали деньги и покупали наши открытки. Нам давали и по триста и по пятьсот франков, честное слово. — И Ксавье, развернув тетрадь, тыкал пальцем то в одну, то к другую строчку, стараясь обратить на них внимание старухи.
— Дай-ка взглянуть, кто и что тут пишет! — Священник нагнулся над тетрадкой. — Ото, как много подписей! Господин Гомье, аптекарь, — пятьсот франков. Булочник Леду — четыреста. Учительница, мадемуазель Венсан, — сто семьдесят. Начальник станции, Фламар, — двести. Гм… знакомые все люди… Давно только я не видел их в церкви… Этот Фламар! Ему давно пора бы подумать о спасении души, а он, видите ли, записался в коммунисты!
Прищуренные глаза девочки вдруг расширились, блеснули гневом.
— Дедушка Фламар очень хороший, — сказала она высоким, дрожащим голосом. — И вы про него, пожалуйста, не говорите ничего дурного, господин кюре. Мы носим наши тетрадки и собираем подписи, и мысли, и мнения людей, чтобы все могли договориться. Договориться о том, чтобы на земле было спокойно, чтобы люди больше никогда не воевали… И чтобы все были счастливы. И вы, и мы, и госпожа Фонтенак…
— Гм… Значит, чтоб и я была счастлива? — глумливо повторила госпожа Фонтенак.
— Да. И чтоб другие на свете тоже были счастливы, — продолжала девочка. — Знаете, нам очень многие давали свои подписи. Корсиканка собрала уже много денег… Ух, наша Корсиканка умеет говорить с людьми! — с гордостью прибавила она.
— Корсиканка? — подняла бесцветные брови старуха. — Что это еще за Корсиканка?
— Это… это прозвище. Так у нас прозвали Клэр Дамьен, нашу подругу. Она у нас в Гнезде «старейшина».
— «Старейшина»? — усмехнулась госпожа Фонтенак. — Что ж у вас и «совет старейшин» имеется? Как при Директории? — она иронически взглянула на девочку.
— Нет, у нас не как при Директории, — нехотя объяснила девочка. — У нас свой совет, из грачей, но мы их в шутку прозвали «совет старейшин». В совет входят все наши старшие ребята…
Священник с любопытством прислушивался.
— Как фамилия этой вашей «старейшины»? Дамьен? — спросил он. — Она, что же, родственница или однофамилица полковника Дамьена? — Он нагнулся к хозяйке и шепнул: — Это был, конечно, не настоящий полковник, а партизанский.
Девочка расслышала шепот и покраснела от негодования.
— Клэр — дочь героя-полковника Дамьена! Ее отца знает вся страна! Он погиб за свободу Франции! — с жаром выкрикнула она.